аботу. Я подумал: наверное, у бичей кончились все
запасы, вот она и...
     Черемных  открыл  сумку  и вывалил на стол содержимое - пачки таблеток,
перетянутые  резинкой,  коробки  с  порошками,  нераспечатанные  упаковки  с
ампулами, шприцы и иглы к ним. Тут же были и рецепты с круглой печатью.
     Игорь  Андреевич  рассматривал  добычу  участкового инспектора и жалел,
что   проявил   несдержанность  в  начале  разговора:  лейтенант  действовал
находчиво.
     - Но   это   еще   не   все,   -  сказал  тот  и  протянул  следователю
незапечатанный почтовый конверт. - Обнаружили у Листопадовой...
     Следователь прочитал фамилию адресата. И не поверил своим глазам.
     "Жоголь,  Жоголь,  -  повторял  он  про себя. - Неужели подследственный
Огородникова?  Жоголь  Леонид  Анисимович!  Да,  скорее  всего,  он - бывший
замдиректора гастронома... Вот так сюрприз!"
     - От кого? - вертел в руках конверт Чикуров. - Кто написал?
     - Да тот самый парнишка, которому отняли ступни.
     Несколько  сложенных  вчетверо  листков  были  заполнены с обеих сторон
пляшущими строчками.
     "Даже  не  знаю,  как тебя назвать. Но только не отцом. Правильнее было
бы   -   сыноубийцей",   -  прочитал  Чикуров  и  посмотрел  на  участкового
инспектора.
     Взгляд  Черемных  словно  подталкивал его: читайте, читайте, дальше еще
не то будет!
     "А  ведь я помню, как в детстве плакал навзрыд, когда мама рассказывала
об  автомобильной  аварии,  в  которой  ты  повредил  руку.  И  говорил: вот
вырасту,  стану  врачом,  вылечу  папе  руку,  и  он  опять  будет играть на
пианино...  Ты даже не представляешь, как я любил и жалел тебя! Да-да! Когда
ты возвращался с работы, меня охватывало праздничное настроение...
     Я  считал  естественным,  что  все  у  меня и всегда было самое лучшее.
Сначала  игрушки,  потом  джинсы,  кроссовки,  дубленки, магнитофоны, видео.
Непременно  импорт,  фирма!  А  наши  с  тобой  поездки  в  Чегет? Я даже не
задумывался,  что  только  за  одно мое горнолыжное снаряжение какому-нибудь
работяге нужно вкалывать целый год!
     Сейчас,   окончательно   прозрев,   я   понял:   ты   обкрадывал  самым
бессовестным  образом  этих работяг! А тогда?.. Какой я был наивный человек,
верил,  что  все  блага  покупаются тобой на честные доходы. Считал, что те,
кто  называют  тебя  "торгашом" и "деловым", просто завидуют. Однажды я даже
подрался  с  одноклассником  из-за  этого.  О,  как правильно и "гуманно" ты
поступил,  переведя  меня в спецшколу, где я стал общаться с подобными себе.
Мы  принимали  еще  не  заработанные  нами привилегии как должное... Правда,
несмотря  на  все  твои старания, душа моя еще не "переварилась" в житейских
бурях  и  сохранила  отдельные  человеческие  качества  например способность
сострадать.  Помню,  как,  поступив  в институт по блату, я долго не находил
себе  места,  когда  познакомился  с  девчонкой,  которую  упорно заваливали
каждый  год.  Как она плакала, как страдала! Но никого, абсолютно никого это
не  трогало!  Кстати,  если  хочешь  знать, на заседании клуба "Аукцион" мою
работу  раздолбали  совершенно  справедливо.  Это  я  тебе  говорю! Можно за
взятку  или  по  знакомству получить диплом художника, что меня и ожидало, а
вот талант - никогда и ни за какие деньги!
     И  еще я, к сожалению, умею любить. Я был просто в восторге от Вики. Да
и  ты  не  переставал  подливать  масла  в огонь: мол, все в ней прекрасно -
внешность ум, талант. Женись, говорил, не пожалеешь.
     Какая  подлость!  Какое  предательство!  В  это  же время ты предавался
похоти с Викой на городской квартире Решилина!
     Как  я  заблуждался насчет этого "гения" русской живописи! Да, что-что,
а  мозги  запудрить  Феодот  Несторович умеет! Помню, как все мы в институте
слушали  его  раскрыв  рот.  Что,  мол, взявши в руки кисть, художник должен
отрешиться  от всего дурного и скверного! "Светлое ремесло" требует гармонии
внутреннего  мира и спокойной сосредоточенности на высоких материях! Он мнил
себя  продолжателем  Андрея  Рублева. Какое кощунство! Ведь Решилин не имеет
права  даже  имя  его  произносить! Ты бы знал, чем занимался этот ханжа лет
двадцать   назад!   Связывался  с  уголовниками,  которые  крали  в  церквах
старинные  иконы,  скупал их, реставрировал и загонял за бешеные деньги. Это
не  сплетня  и не плод моего воображения. Месяц назад я познакомился с одним
таким  добытчиком.  Он  орудовал  в  паре с якобы глухонемым "родственником"
Решилина, Тимофеем Карповичем.
     Между   прочим,   единственное   "творческое   наследие"   -   это  его
спекулятивные  поделки,  спрятанные в сарае на его даче. Да, да! Последующие
решилинские  работы  были  выполнены "неграми", такими, как Гера Несмеянов и
Сима Вишневская, что живут у Феодота Несторовича на его вилле.
     Вот  она,  двойная  нравственность!  И после всего этого ваше поколение
хватается за голову: откуда тупик в обществе и государстве, откуда кризис?!
     Помнишь,  ты  ругал  моих друзей, которые заявились к нам среди ночи, в
рваной  одежде,  в  цепях.  Пусть  они  непричесанные и неумытые, зато у них
чистые  души  и  мысли!  А ты хоть и одеваешь каждый день ослепительно белую
рубашку, зато совесть у тебя черным-черна!
     Я  тоже  испорчен.  Кем? Тобой! Да, тобой! Твоим воспитанием! И наделал
много  грехов.  И  как ни старался очиститься от скверны, но, видимо, просто
так  отделаться  невозможно.  За  все  нужно  расплачиваться!  И  вот судьба
покарала  меня.  Пишу на больничной койке. Неделю назад мне ампутировали обе
ступни...
     Прочтя  это,  ты,  возможно,  тут  же бросишься искать меня, "спасать".
Предупреждаю:  не делай этого ни в коем случае! Бесполезно! Запомни: сына ты
лишился  навсегда.  Мне  омерзительны твои законы, твои правила игры. Мы тут
живем  по-другому.  И любим возвышенно, обходясь без таких продажных тварей,
как Вербицкая.
     Однако  ты  насовсем от меня пока что не избавился. Придется платить за
свою  подлость.  Будешь  присылать  мне тысячу ампул морфия в месяц. Можно и
промедол,  но  тысячу,  и  ни  одной  ампулой  меньше!  Спросишь, где брать?
Подскажу:  у Сигизмунда Христофоровича! Да, у того самого, которому ты помог
освободить  его сына от службы в Афганистане. Пусть теперь он поможет твоему
сыну.
     Если  не выполнишь мое условие, пеняй на себя! Разоблачу и тебя, и всех
твоих  деловых дружков! Разобьюсь в лепешку, но выведу вас на чистую воду! А
темных делишек за тобой - вагон и малая тележка!..
     Посылки присылай на имя Изольды Владимировны Листопадовой..."
     Адресом   медсестры   в   Нижнем   Аянкуте   и  заканчивалось  послание
Жоголя-младшего. Без всяких "до свидания" и "прощай".
     - Ну  и  попал  парень  в  переплет,  -  сочувственно  сказал  Чикуров,
складывая  письмо,  и  тут  же  обратился  к участковому. - Да, знаете, надо
найти соучастника ограбления церквей, о котором упоминает Михаил.
     - Михаил? А откуда вы знаете имя? - удивился Черемных.
     Игорь Андреевич коротко рассказал, что отец парня под следствием.
     - А сын, выходит, и не знает...
     - Как  видите.  И  пока он в больнице, не следует ему говорить об этом.
Все-таки отец. Лишняя травма...
     Игорь  Андреевич  вдруг  подумал,  что  нужно срочно позвонить в Москву
своему  коллеге  из  городской  прокуратуры Огородникову, ведь тот хотел уже
передавать  дело  Жоголя  в суд. Нужно срочно информировать Василия Лукича о
тех  фактах, что сообщал сын Жоголя. Они наверняка заинтересуют следствие, в
особенности Сигизмунд Христофорович.
     - У вас есть еще что сообщить? - спросил Чикуров.
     - Есть. В октябре Астахов ездил в Южноморск.
     - В октябре? - встрепенулся Чикуров. - Это точно?
     - Сведения  от членов его "копны"... Говорят, Астахов вообще каждый год
нежится  осенью  на  Черном  море.  И заодно любит там "карту заломать", как
выражаются картежники... Вот, пожалуй, и все.
     - Что   же,   приступим  к  допросу  Листопадовой,  -  предложил  Игорь
Андреевич.
     Однако Изольда Владимировна на вопросы отвечать отказывалась, плакала.
     Оставив  ее на попечение дружинников, Чикуров и Черемных вышли в другую
комнату посоветоваться.
     - Не  получается  допрос,  -  вздохнул  Чикуров. - Придется отложить до
утра. Где у вас находятся задержанные?
     - Здесь,  -  показал  вокруг себя участковый. - Диванчик, на окнах, как
видите,  решетки.  Правда,  не  ахти  какие,  но  я ведь сам за стенкой. Так
что...
     Последнее  обстоятельство  убедило  Чикурова, и Листопадову было решено
задержать.
     Игорь  Андреевич  отправился  ночевать  к  директору совхоза. Черемных,
определив  Листопадову  в изолятор и заперев дверь на засов и на ключ, пошел
к  себе  в  пристройку.  Она  находилась  с торца здания совхозной конторы и
имела отдельный вход.
     Раздевшись  до  трусов  -  армейская  привычка,  - Яков Гордеевич лег в
постель и мгновенно заснул.
     Сколько   он   спал,  сказать  трудно.  Проснулся  лейтенант  от  звона
разбитого стекла.
     В окошко лился лунный свет.
     "Приснился мне звон или был наяву?" - заползла в душу тревога.
     И вдруг снаружи послышался скрип снега.
     Лейтенанта  словно  пружиной  подбросило.  Он  вскочил с кровати, зажег
свет  и метнулся к окну. Но от яркой лампочки в комнате не было ничего видно
на улице. Черемных щелкнул выключателем и приник к стеклу.
     От  здания  дирекции  совхоза  в  сторону  леса торопливо удалялись три
фигуры. В одной из них он узнал Листопадову.
     Не  раздумывая больше, Черемных сунул ноги в валенки, нахлобучил шапку,
выхватил  из кобуры пистолет, накинул на плечи тулуп и выбежал наружу. Мороз
тут  же  схватил  его в свои цепкие объятия, перехватил дыхание. Вокруг было
светло от полной луны и искрящегося снега.
     Оконная   рама   изолятора,   вырванная,   как  говорится,  с  мясом  и
обнаружившая зияющую темную дыру, лежала на земле.
     - Стой! - крикнул Черемных, устремляясь за троицей. - Стрелять буду!
     Тулуп  свалился  с  плеч, но Яков Гордеевич и не думал останавливаться,
решив: черт с ним, легче будет догонять.
     Беглецы  не  только не обратили никакого внимания на окрик участкового,
но  даже  как будто прибавили ходу. Двое мужчин мчались впереди, Листопадова
- чуть сзади.
     "Уйдут!  -  билось  в голове. - До тайги метров сто, не больше... А там
растворятся, затеряются - не сыщешь!"
     Лейтенант  сделал  на бегу предупредительный выстрел в воздух. И тут же
со стороны беглецов раздался ответный.
     Черемных снова пальнул вверх. Ему ответили незамедлительно.
     После  этого  выстрела  мужчины  продолжали бежать, а Листопадова вдруг
как-то  странно  заковыляла, будто споткнулась обо что-то. И вдруг рухнула в
снег.
     Яков  Гордеевич  подбежал  к  ней.  Женщина  лежала  на  боку,  лицо ее
заливала кровь.
     Сзади под быстрыми шагами заскрипел снег, и раздался голос Чикурова:
     - Что случилось, Яков Гордеевич?!
     - Хотели  освободить  Листопадову!..  Вон  они!  - показал на убегающих
Черемных. - Уйдут!..
     На плечи лейтенанта опустилось чье-то пальто.
     - В дом! Срочно! - приказал следователь. - И Листопадову туда же!..
     Вместе   с  Игорем  Андреевичем  побежали  догонять  беглецов  директор
совхоза  Востряков  и  Саяпин,  который  держал  в  руках  свое  допотопное,
дедовских времен ружьишко.
     Лейтенант поднял на руки недвижное тело.
     Уже  там,  в  своей пристройке, при электрическом свете он увидел: чуть
выше переносицы Листопадовой зияла дырочка.
     Черемных  набрал  номер  райотдела  внутренних  дел  и подробно доложил
дежурному  о происшествии. Только он положил трубку, как в комнату ввалились
Чикуров,  Востряков  и  Саяпин.  Они привели с собой рослого мужчину. Тот со
стоном  опустился  на  стул,  держась  за  бедро. Сквозь его пальцы сочилась
кровь.
     - Врача! - сказал Игорь Андреевич.
     Черемных  позвонил  в  больницу,  но  там  долго  не  брали  трубку. На
вопросительный взгляд следователя участковый сказал:
     - Это Астахов... А третий?
     Чикуров  отрицательно  мотнул  головой,  и лейтенант понял: сбежал. Тут
ответил  дежурный врач, и Черемных сказал ему, что нужна срочная медицинская
помощь.
     За Астаховым приехала машина.
     Труп  Листопадовой увезли в райцентр на вскрытие. Астахов был помещен в
поселковую  больницу,  где находился под опекой работников милиции. Рана его
была  неопасной:  пуля из саяпинской берданки пробила мягкую ткань, не задев
кость.  Когда  врач  дал добро на допрос, Чикуров решил провести его прямо в
больничной палате.
     Астахов  не  походил на бродягу. Самое главное, на что обратил внимание
Чикуров,  -  руки у него были ухоженные. Разве что не наманикюренные. Одежда
-  опрятная. И это при его житье-бытье в тайге, где бичи ютятся черт-те где,
даже  в  землянках  и медвежьих берлогах. Еще Игорь Андреевич отметил, что у
Астахова   был   цепкий,   пронзительный  взгляд,  словно  тот  пробовал  на
следователе свои гипнотические возможности.
     - Павел   Кузьмич,   -   начал   следователь,   -  кем  вам  приходится
Листопадова.
     - Жена и мать моего ребенка, - последовал ответ.
     - Зачем вы освободили ее из комнаты милиции?
     - Побудь  она  в  ваших  застенках  день-другой,  вы  заставили  бы  ее
признаться в чем угодно! - Астахов криво усмехнулся.
     - Откуда у вас такие о нас представления?
     - Если  уж  в  газетах  пишут  об  этом  открыто... Впрочем, мне самому
пришлось   испытать   такое,   что  даже  и  корреспонденты  не  могут  себе
представить   в   самом   кошмарном   сне!  Когда  мозги  пытаются  свернуть
набекрень...
     Следователь  решил  не  выяснять,  что имел в виду задержанный: это был
явно отвлекающий маневр.
     - Ну,  допустим,  что  вы  любящий муж и отец, хотя по документам вы не
имеете  никакого отношения ни к Листопадовой, ни к ее дочке, тогда почему вы
ее убили?
     - Чушь! - неожиданно спокойно ответил Астахов. - Убил ее участковый.
     - Листопадова  убита  выстрелом  в  лоб.  -  Кто бежал впереди нее? Вы!
Участковый сзади.
     - Ну  и что? - пожал плечами Астахов. - Она все время оглядывалась... И
потом, у меня пистолета нет. - Он показал вывернутые ладони.
     - Тогда, значит, стрелял ваш напарник. Это был Чекист?
     - Да, - ответил задержанный.
     - Ладно,  кем  и  из какого оружия убита Листопадова, скажут свое слово
эксперты.  К  вашему  напарнику  мы  еще  вернемся.  А  сейчас  меня вот что
интересует: Листопадова похищала в больнице наркотики для вас?
     - Лично я их не употребляю, - отрезал Астахов.
     - Не для вас так, может, для вашей компании в лесу?
     - Я  понимаю,  вы  хотите  представить меня бродягой, у которого нет ни
цели,  ни  идеи...  Плюс  к  этому  - наркоманом и убийцей, - хмуро произнес
Астахов.  -  Это  не  так.  Абсолютно!  Прежде чем стать тем, кого вы видите
перед   собой,   я  прошел  огромный  путь.  Через  заблуждения,  страдания,
очищение...  И если вам нужна моя исповедь... - Он замолчал, выжидающе глядя
на следователя.
     - Я готов выслушать, - кивнул Игорь Андреевич.
     - С  рождения  до  определенного  времени  я жил, как и все вы, - начал
Астахов  после  некоторой  паузы.  -  Исполнял заповеди и чтил законы вашего
общества,  был  принципиальным.  То  есть  абсолютно беспринципным! Посудите
сами.  Дома  я  один  -  Чук  и  Гек  одновременно. На улице другой - Жиган,
помните  фильм  "Путевка  в  жизнь"?  В школе я третий - Павлик Морозов... В
институте  еще  больше  преуспел, развивая и утончая вышеприведенную формулу
поведения.  Активист,  степендиат.  При  распределении получил право выбора.
Пошел  в  НИИ. Там не был обойден, раз в квартал имел свою тридцатку, в виде
премии,  к большим праздникам - благодарность. Наверное, уже привесили ярлык
- какая дрянь выпестовалась? - неожиданно спросил Астахов.
     - Просто слушаю, - пожал плечами следователь.
     - Самое  страшное,  я  был  как  все,  -  продолжил Астахов, - из новой
породы,  выведенной  вашим  обществом.  Декламировал  горьковское "безумству
храбрых  поем мы песню", а на самом деле готов был вместе со всеми затоптать
любого  храбреца,  отважившегося сказать хоть слово правды! С такими у нас в
институте не церемонились.
     - Чем вы занимались в НИИ?
     - Многими   научными  проблемами.  В  том  числе  проблемами  внеземных
цивилизаций.  Дураком  я  не  был,  уверяю  вас,  зря  штаны  не просиживал.
Публиковался  в  научных  изданиях и популярных. Наверное, я бы мог жить так
годы  и  годы,  и,  как  сказал  кто-то  из сатириков, еще как жить! Но... -
Астахов  многозначительно  поднял  палец.  -  В  один  прекрасный  день меня
посетила  шальная  мысль. Она вылилась в интереснейшую теорию, над которой я
просидел  два года. Мне бы молчать, оформить кандидатскую, а меня распирало!
-  похлопал  он  себя  по груди. - Ну, и пошел я к замдиректора по науке. Он
выслушал,  похвалил.  Изложите,  говорит,  на  бумаге, и подробней, выйдем с
вашей  идеей  куда  надо.  А  пока  о  ней никому ни слова. Я вылетел из его
кабинета  буквально  на крыльях. Взял отпуск за свой счет, накатал вот такой
кирпич  и  преподнес  ему,  как  говорится, на блюдечке с голубой каемочкой.
Проходит   месяц,   другой,  полгода,  и  вдруг  -  бац,  книжка  выходит  в
издательстве...   За   подписью  того  деятеля...  Он  защищает  докторскую,
становится  директором. И уже не нашего, а головного НИИ! Меня это потрясло!
Говорят:  пока  жареный  петух  не  клюнул... Так и со мной! Стучался во все
инстанции,  обивал  пороги, требуя справедливости. Правдолюбом стал - не дай
бог!  Разоблачал всех и вся! - Астахов печально усмехнулся. - Представляете,
в  те  времена,  когда  вашей  так называемой гласностью и не пахло. Короче,
упекли   в   психушку.   Меня,   совершенно   здорового  человека,  объявили
шизофреником.
     "Вот,  наверное,  что  он  имел в виду в начале допроса, когда говорил,
что ему пытались свернуть мозги набекрень", - подумал Игорь Андреевич.
     А задержанный продолжал:
     - Отношения  между  разумными  существами  могут  строиться  только  на
универсальных принципах. Их-то впервые и поняли киники.
     - Киникия  -  это,  так сказать, дань тем древним грекам, чью философию
вы проповедуете?
     - Да. И не только ее, но и дзен-буддизм.
     - Но ведь это эклектика, - заметил Чикуров.
     - Почему  же?  Сами  подумайте: если есть, допустим, одни лишь бобы или
овсянку,  то  этого  недостаточно  и  даже  вредно  телу.  Так и духу нашему
необходимы разные верования.
     - Раз  уж  вы  заговорили  о  теле  и духе, - сказал Игорь Андреевич, -
употребление  наркотиков убивает и то, и другое. А вы систематически травите
ими своих киникийцев.
     - Позвольте,  позвольте!  -  запротестовал  новоявленный проповедник. -
Это не моя вина! Это беда! Она пришла к нам из вашей жизни!
     - Ладно,  вот  вы  говорите  о  равенстве,  презрении  к  роскоши и так
далее...  Как  же  вы  объясните  ваши  поездки на курорт? Я имею в виду - в
Южноморск?.. Противоречие, Павел Кузьмич.
     - Монтень  как-то сказал: "Иногда я противоречу себе, но истине никогда
не  противоречу!" - Астахов снисходительно улыбнулся и неожиданно добавил: -
В Южноморск я езжу не отдыхать, а работать. Да, да, во благо нашей Киникии.
     - Разве игра в карты - работа? - съязвил следователь.
     - Смотря  как  на  это  смотреть,  -  серьезно  произнес  Астахов.  - К
примеру,  перекинуться  в поезде в "девятку" или с женой сыграть в "дурачка"
-   забава...   А   фокусы-покусы?  Для  кого-то  тоже  развлечение,  а  для
профессионала,  как,  например,  Акопяна,  народного артиста СССР, - труд! И
очень  даже  нелегкий!..  Так  и  у  меня  в Южноморске. Не думайте, что мне
приятно:  ведь  приходится  иметь  дело  с  нелучшими  представителями  рода
человеческого!
     - Что вы имеете в виду?
     - Так  ведь  у  кого  приходится  облегчать  мошну? У тех