положения, почет и
привилегии.
     И   вот  сейчас  у  него  стала  появляться  уверенность,  что  переезд
произойдет  так  же  гладко  и  успешно, как он поселился сегодня в одной из
лучших гостиниц Москвы.
     - Ну а как Николай Николаевич? - спохватившись, спросил Глеб. - Мама?
     Этим следовало поинтересоваться пораньше.
     - У  него  теперь забот больше, чем в главке, - ответила серьезно Вика.
-  Ядохимикаты,  удобрения,  посадочный  материал, ранние овощи... Ни минуты
покоя. Ужас!
     - Так   его   назначили?..  Представляю,  сколько  легло  на  плечи,  -
понимающе кивнул Глеб.
     - Целых шесть соток! - округлила глаза Виктория.
     В машине заулыбались. Глеб понял, что его разыгрывают.
     - Он  теперь  командует  на  своем  участке  в  садовом  кооперативе, -
пояснила  Вербицкая. - Пенсионер... Мы к нему наведаемся. Старикан будет рад
тебя видеть.
     Машина вырвалась наконец на загородное шоссе.
     Леонид Анисимович прибавил скорость.
     - Когда ты наконец подаришь сборник? - спросила Вика Еремеева.
     - Не  волнуйся,  тебе  первой  презентую,  -  ответил  Алик,  в  голосе
которого послышались грустные нотки. - В издательстве мурыжат...
     - Драться за себя надо, - подзадоривала его Вербицкая.
     - Ты  что,  с  луны  свалилась?  -  обернулся  к  ней  Еремеев.  -  Или
прикидываешься?   Сама   же  знаешь,  как  относятся  к  нам,  молодым!  Эти
заслуженные,  со  званиями,  лауреаты  обступили все кормушки, как тараканы.
Насмерть  стоят!  Не  дай  бог  проскочит  что-то талантливое, яркое! Что же
тогда будут делать они, серые и убогие?
     - Это ты зря, братец, - заметил Леонид Анисимович. - Зачем так мрачно?
     - Я  еще  мягко  выразился!  -  распалился  поэт.  -  Из  года  в  год,
десятилетиями,  одни и те же имена! Словно Россия оскудела на новые таланты!
Это   же   мафия:   друг   друга  хвалят,  друг  друга  издают,  друг  друга
награждают...
     - Настоящий   талант  все  равно  пробьется,  -  не  соглашался  Леонид
Анисимович. - Рано или поздно признают.
     - Ну  да,  сначала  в  гроб  положат, а уже потом слезу утирают: какого
человека  потеряли! - Видя, что Леонид Анисимович хочет что-то возразить, не
дал:  - Да-да, так было с Николаем Рубцовым, Вампиловым, Высоцким" Шукшиным!
При  жизни  их  не  больно  чествовали. В президиумы не сажали, наградами не
забрасывали...
     - Шукшину же дали Ленинскую, - сказала Вика.
     - Посмертно!  -  грозно  поднял  палец Алик. - Когда уже стал не опасен
для маршалов и генералов от литературы.
     - Зол  ты,  Алик, зол, - попытался успокоить его Леонид Анисимович. - А
злость  -  плохой  советчик. Я не хочу спорить с тобой, но, как мне кажется,
для того, чтобы писать стоящие книги, нужно узнать, почем фунт лиха.
     - Давайте,  давайте, - осклабился Алик, - еще про Горького скажите, про
его университеты...
     Ярцев  слушал  и  любовался  прекрасной природой Подмосковья. Березовые
рощи  сменялись  вековыми  соснами,  потом  они  ехали мимо густого молодого
ельника.  Проскочили  какой-то  дачный поселок с богатыми домами на обширных
участках.  Затем  дорога углубилась в лес, и "Волга" некоторое время мчалась
одна:  не  было  ни  встречных,  ни  попутных машин. Слева мелькнула голубая
ширь, запятнанная белыми парусами яхт.
     - Красота, а? - кивнула в окно Вика.
     - Изумительно, - согласился Глеб.
     - Скоро будем на месте.
     Из-за поворота навстречу им выехал иностранный автомобиль.
     "Вольво",  - отметил про себя Ярцев, когда лимузин, сверкая серебристым
кузовом, проскочил мимо.
     - От Решилина небось, - заметил Алик.
     - От  кого  же  еще,  -  усмехнулся  Леонид Анисимович. - Он за рубежом
гремит, пожалуй, больше, чем у нас в стране.
     "Решилин,   Решилин...  -  повторил  по  себя  Ярцев.  -  Что-то  очень
знакомое".
     - Художник, что ли? - вспомнил он вслух.
     - Точно, - кивнула Вика. - К нему едем.
     Глеб  чуть  не  подскочил,  не  переставая  удивляться  Вике:  иметь  в
приятелях такую знаменитость!
     "Волга"  свернула  и скоро остановилась у высокого глухого забора. Алик
выскочил  из  машины  и  нажал  кнопку у ворот. Звонка не было слышно, но из
глубины  двора раздался лай нескольких собак. Минуты через две в щели забора
мелькнули чьи-то глаза, и ворота медленно раздвинулись.
     - Привет,  Оленька!  -  помахал Леонид Анисимович женщине лет тридцати,
стоящей  в  окружении  трех  громадных псов. Она была одета в яркий ситцевый
сарафан.  Миловидное  русское  лицо  ее  было  обрамлено  прямыми  волосами,
сходящимися за спиной в тугую длинную косу.
     - Вот  молодцы,  вот  молодцы,  -  приветливо  проговорила Ольга. - Как
обещали, так и приехали.
     Леонид  Анисимович  въехал  на участок и заглушил мотор. Взяв с сиденья
какие-то свертки, он вручил их женщине.
     - Прошу, все, что просили.
     - Ой, спасибочки, - обрадовалась Ольга. - Сейчас рассчитаюсь с вами.
     - Там написано сколько, - сказал Леонид Анисимович.
     Глеб заметил на свертках какие-то цифры, написанные карандашом.
     Вика  поздоровалась  с  женщиной  как со старой знакомой. Алик, видимо,
был здесь тоже не в первый раз.
     - А  это  мой  земляк, - представила Глеба Вербицкая, - вот с таких лет
дружили.
     - Милости просим, - чуть поклонилась Ольга.
     И  Ярцеву  стало  легко  и  приятно  от этой простоты, которой веяло от
женщины.
     - Сестра  Решилина,  -  шепнула  ему  Вика, когда все двинулись в глубь
участка. - За хозяйку здесь.
     Участок  был огромный и казался пустынным, так как деревьев здесь росло
мало.   Преимущественно   сосны,  уходящие  высоко  в  небо  своими  старыми
вершинами.  На  солнечной  стороне вдоль забора тянулся малинник с аккуратно
подвязанными к шестам стеблями. Возле него стояло несколько ульев.
     Дом  располагался  на  противоположной  стороне  участка.  Он напоминал
деревянные  хоромы,  которые  Глеб  видел на Архангельщине и Псковщине, куда
ездил  как-то  в турпоездку. Рубленая махина, пологая лестница в виде крытой
галереи  вела  на  второй  этаж.  Крыша  покрыта  дранкой. От строения веяло
замшелой стариной.
     Словно  в  дополнение  к  ней  на  участке косил траву высокий старик с
косматыми волосами и бородой, одетый в белую холщовую рубашку и порты.
     Когда  прибывшие  подошли  к  нему,  косарь  вытер рукавом пот со лба и
произнес:
     - Точность - вежливость королей.
     "Батюшки, - остолбенел Ярцев, - так это же Решилин!"
     Вблизи  ему можно было дать чуть больше пятидесяти. Это издали художник
выглядел стариком.
     Решилин  поздоровался со всеми за руку, а когда очередь дошла до Глеба,
спросил:
     - Вы  и  есть тот самый школьный приятель Вики? - Глеб кивнул. - Что ж,
давайте знакомиться: Феодот Несторович.
     Ярцев  назвал себя, поражаясь, как точно соответствовало облику хозяина
его имя, которое уводило в прошлые века, воскрешало предания и поверья.
     Решилин был бос. Говорил он на "о".
     - Ведро  нонче, - посмотрел на небо художник. - Окунуться будет в самый
раз.  -  Он гостеприимным жестом показал в ту сторону, где был край участка,
заросший ветлами.
     Гурьбой   пошли   к  дому.  Ярцева  Решилин  буквально  заворожил.  Его
размеренный  голос,  сухопарая жилистая фигура, угадывающаяся под просторной
крестьянской одеждой.
     Глеб  вспомнил  все,  что  читал  и  знал о художнике. Любая выставка -
сенсация,  попасть  невозможно. А на выставках споры, споры до хрипоты. Пару
репродукций  решилинских  творений  Ярцев  видел  в каком-то журнале - не то
Куликовская битва, не то битва при Калке, в общем, сюжет исторический.
     Подошли  к  дому.  За  ним  был разбит цветник. А дальше, за частоколом
ветл,  была  вода.  Она рябилась солнечными зайчиками, манила, притягивала к
себе.
     На   высоком   противоположном  берегу  горбатился  лес,  а  мимо  него
стремительно летела на подводных крыльях "Ракета".
     - Батюшки! - вдруг вскричала Ольга. - Потравит цветы!
     Глеб  обернулся.  В  зарослях  настурции  он увидел... барашка. Заметив
бегущую   к   нему  женщину,  барашек  взбрыкнул  и  пустился  наутек.  Алик
присоединился  к  погоне.  Животное,  ловко  увертываясь  от  людей, кругами
двигалось  по  цветочным  грядкам,  запуталось  в  гибких  лозах  климатиса,
обвившего  декоративную  решетку. И вот так, в попоне из листьев и сиреневых
звезд,   угодило   в   руки   крепкого   мужчины,   вышедшего  из  времянки,
расположенной у цветника.
     Барашек, жалобно блея, вырывался, но его держали намертво.
     - Гляди-ка, - улыбнулся Леонид Анисимович, - шашлык сопротивляется!
     Подошли запыхавшиеся Ольга и Алик.
     - Вот чертяка, - вздохнула хозяйка. - Слопал три куста настурции.
     - Губа  не дура, - откликнулся Леонид Анисимович. - В Южной Америке это
деликатес. Особенно почки и незрелые плоды.
     - Ничего,  -  засмеялась  Ольга, - сейчас сам деликатесом станет. Ты уж
расстарайся, Алик, - обратилась она к поэту.
     - Будьте спокойны, - заверил Еремеев.
     - И  сразу  начинай,  -  продолжала  хозяйка. - А то пока забьете, пока
освежуете...
     - Не-не!  -  в  ужасе  замахал  руками Еремеев. - Только не это! Чтоб я
живое существо!..
     - Ну  и  мужики  пошли, - покачала головой Ольга. - Хоть помоги Тимофею
Карповичу,  -  кивнула  она на здоровяка, который продолжал прижимать к себе
обреченного на заклание агнца.
     - Увольте, - взмолился поэт. - Я даже смотреть не могу.
     Хозяйка  сделала  жест  здоровяку,  и тот, держа барашка могучей рукой,
пошел за времянку.
     - Откуда сей агнец? - спросил Алик.
     - С Кубани, - ответила хозяйка. - Вчера земляки привезли.
     Поднялись  на застекленную веранду. Исчезнувшая куда-то на минуту Ольга
вернулась   и   протянула  Леониду  Анисимовичу  деньги.  Тот  как-то  очень
профессионально  развернул  веером  в  руке  купюры, затем полез в карман и,
достав портмоне, протянул сдачу - рубль с копейками.
     - Да что вы, - отмахнулась хозяйка.
     - Нет,  Оленька,  -  спокойно сказал Леонид Анисимович, - мне вашего не
надо, вам - моего. Дружбе это не вредит, наоборот.
     Она   приняла   деньги   и  стала  разворачивать  содержимое  свертков,
закладывала  в  холодильник,  стоящий  тут  же,  на  террасе.  Пара  батонов
сырокопченой  колбасы,  баночки  с  икрой,  что-то еще, завернутое в вощеную
бумагу.
     Переодевались  для  купания  в  комнатах нижнего этажа. Глеб понял, что
ему  досталась  спальня.  В  ней  стоял простенький шкаф для белья, скромная
деревянная   кровать,  покрытая  дешевым  байковым  одеялом,  и  тумбочка  с
ночником.
     На  тумбочке  лежала  Библия  в  старинном  кожаном переплете с золотым
обрезом.
     "Интересно,  чья  это  келья?  -  подумал Глеб. - Может, кого-нибудь из
родителей Решилина?"
     Он  взял  в  руки  книгу,  с  благоговением перелистал. На Глеба всегда
производили  сильное  впечатление старинные издания, а это было позапрошлого
века, с красочными заставками.
     Когда   Ярцев  уже  в  плавках  спускался  по  ступенькам  крыльца,  за
времянкой раздался предсмертный крик барашка. Сердце кольнула жалость.
     "Что  ж  поделаешь,  человек  живет  потому,  что  убивает животных", -
настроил себя Глеб на философский лад и направился к воде.
     За  ветлами  были широкие мостики на сваях. Стояло несколько шезлонгов.
В  одном из них сидел Решилин в тех же полотняных брюках, но без рубашки. На
его  голой  груди  висел  золотой  крестик.  Другое  кресло  занимал пожилой
мужчина в черных "семейных" трусах и соломенной шляпе.
     Остальные гости, выходит, еще переодевались.
     - Лезьте  в  воду,  она  сегодня  хороша,  -  посоветовал Глебу хозяин,
почему-то посчитав излишним представить его мужчине.
     - Спасибо, - ответил Глеб. - Немного остыну.
     Действительно,  надевать  кожаный  пиджак  не следовало - запарился. Он
устроился  в  кресле.  Между  Решилиным  и  мужчиной возобновился прерванный
разговор.
     - Что  мы  творим!  -  печально вздыхая, говорил гость. - Неужто трудно
понять,  что  пора остановить разрушение памятников старины! Это варварство.
Ей-богу,  сто  раз  прав  митрополит  Киевский  и  Галицкий  Филарет,  когда
говорит,  что  те,  кто  сегодня спокойно взирает, как разрушаются памятники
нашей  культуры,  но  не  позволяет восстановить их, поступают не лучше тех,
кто разрушал их в тридцатые годы. А в чем-то даже хуже.
     - Это почему же? - прервал Решилин.
     - Так  те  хоть  не  лицемерили. А эти говорят одно, а делают другое. А
ведь  еще  в  Евангелии  сказано:  пусть  у  вас будет - да - да, нет - нет.
Дорогой  Феодот Несторович, если мы не опомнимся, не забьем во все колокола,
то   проснемся   однажды  и  увидим,  что  навсегда  исчезла,  погибла  наша
национальная  культура! Потому что будет умерщвлен ее дух, ее любовь к отчей
земле, ее красота, ее великая литература, живопись, философия!
     - Верно,  ох верно, Петр Мартынович, - задумчиво кивал Решилин, зажав в
кулаке клок бороды.
     Они  оба замолчали, глядя на воду. Глебу показалось странным, как можно
на виду такой красоты вокруг высказывать эти безнадежные слова.
     - Где  же  выход,  Феодот  Несторович?  - прижав руки к груди, вопрошал
Петр Мартынович.
     - Вы сами ответили - звонить во все колокола, - сказал художник.
     - Кто  услышит,  -  грустно  продолжал  гость.  -  Возьмите, к примеру,
реставрационные  работы.  К восстановлению историко-архитектурных сооружений
относятся  как  к  ремонту коровника или бани, честное слово! Не поверите, я
специально  заехал  по пути в Москву в Кирилло-Белозерский музей-заповедник.
Только  на  моей  памяти его реставрируют пятнадцать лет. А работам конца не
видно!  Более  того,  угробили огромные средства, а толку? Из двадцати шести
памятников,  до  которых,  с  позволения  сказать, дошли руки реставраторов,
сданы  лишь три! Да и те в ужасном виде! Сплошные недоделки. Дверные коробки
вываливаются,  полы  сгнили, цементная отмостка отошла от стен... На церковь
Преображения   шестнадцатого  века  смотреть  больно:  водоотвод  ухитрились
сделать  так,  что  заливает  южный  и северный фасады, от побелки и обмазки
остались одни воспоминания!
     - Печально все это, печально, - покачал головой Решилин.
     - Сердце   кровью  обливается!  -  воскликнул  Петр  Мартынович.  -  Не
восстанавливают,  а  губят!  Представляете,  еще  шесть  -  десять лет назад
специальной  комиссией  было  указано  на  губительное  действие цемента при
реставрации  фресок  -  плесень  от  него  идет. Нет же, опять гонят цемент!
Цементным раствором заполняют трещины, делают из него отмостки и даже полы!
     Послышались  голоса,  и  показались  Вика,  Леонид  Анисимович  и Алик.
Довольно  дряблое тело Леонида Анисимовича было покрыто светлыми волосами. А
у Еремеева, несмотря на возраст, уже "прорезался" животик.
     Вербицкая была в очень смелом купальнике.
     "А что, такую фигуру скрывать грех", - подумал Ярцев, любуясь Викой.
     Оказалось,  что приехавшие с Глебом гости тоже не были знакомы с Петром
Мартыновичем.   Представляясь,  Леонид  Анисимович  назвал  свою  фамилию  -
Жоголь.
     - Предлагаю массовый заплыв! - весело провозгласила Вика.
     Глебу  было  интересно  посидеть  и  послушать  беседу  Решилина  с его
пожилым  гостем,  который,  как  выяснилось,  был  когда-то учителем Феодота
Несторовича,  но  отставать от компании тоже не хотелось. И он бултыхнулся с
мостков в воду вслед за остальными.
     Вербицкая  отлично  плавала, но и Ярцев не сдавался. Отмахав метров сто
пятьдесят, Глеб и Вика решили отдохнуть, перевернулись на спину.
     - Тебе нравится? - отдышавшись, спросила Вербицкая.
     - Спрашиваешь! - откликнулся Глеб.
     У него была масса вопросов к Вике, но он задал один:
     - Почему  ты  не  ответила на мое послание? И на поздравление с Восьмым
марта?
     - Вот если бы мы были в Венесуэле... - сказала Вербицкая.
     - А что? - не понял Ярцев.
     - Там  существует скидка на послания влюбленных. - Она улыбнулась. - Ты
хоть и не мой возлюбленный...
     - Нет, там правда так? - пропустил последнее замечание мимо ушей Глеб.
     - Факт. Но при условии, что письмо будет вложено в розовый конверт.
     - А  если  я  обману  и  вложу  в  такой конверт не любовное, а деловое
письмо?
     - Для  этого  есть  специальная  служба  контроля,  которая имеет право
вскрывать розовые письма, - сказала Вика.
     - Значит, пожалела для меня шесть копеек, - деланно обиделся Ярцев.
     - Шучу,   конечно...  Просто  не  люблю  писать.  Даже  поздравительные
открытки. Телефон - другое дело.
     Под ними заколыхалась вода - накатила волна от проходившего теплохода.
     - Как в колыбели, - блаженно произнес Глеб.
     - Чудо! - тихо откликнулась Вика.
     - Послушай,  а кто такой Жоголь? - не выдержав, спросил Ярцев, которому
показалось,   что   Леонид   Анисимович  довольно  ревниво  относится  к  их
отношениям с Вербицкой.
     - Отличный мужик, - ответила Вика. - Мой друг. Удовлетворен?
     Глеб почувствовал, что девушка его подзадоривает.
     - Я не о том, - поправился он. - Где работает?
     - Представь себе, замдиректора гастронома.
     - Бывает, - произнес Ярцев с усмешкой.
     - Глеб,  -  фыркнула  Вика,  - тебе не личит быть обывателем. Леня... -
Она  запнулась  и  поправилась:  - Жоголь среди торгашей белая ворона. Между
прочим,  был  пианистом,  и  неплохим.  Не повезло человеку, в автомобильной
аварии сломал руку. Раздробило кости... Все! Карьере конец.
     - А-а, - протянул Глеб. - Понятно.
     Ему  стало  неловко за свои намеки. Но то, что Вербицкая назвала Жоголя
уменьшительным именем, не ускользнуло от внимания.
     - Советую тебе подружиться с ним, - сказала Вика.
     - Зачем?
     - Пригодится, - не стала разъяснять она.
     Глеб  не  понимал,  зачем  это  ему  может понадобиться. Вот сойтись бы
поближе с Решилиным - знаменитость!
     - Ну, если ты советуешь, постараюсь, - ответил он.
     Поплыли к мосткам.
     С  участка тянуло дымком: Алик приступил к своим обязанностям. Решилин,
сидя  в  шезлонге,  рассматривал  цветные  фотографии, которые передавал ему
Петр  Мартынович,  извлекая  из  старенького  портфеля.  Жоголь,  стоя сзади
художника, тоже с интересом смотрел на снимки.
     Феодот  Несторович  хмурился,  вздыхал,  недобро  качал  головой. Глеба
разбирало любопытство, но из деликатности он оставался в сторонке.
     - Варвары  мы,  что  еще  сказать,  - мрачно произнес художник, отдавая
Вике просмотренные фотографии.
     Теперь и Ярцев мог видеть, что так возмутило Решилина.
     Церковь  с  облупившимися стенами и обшарпанными куполами. Звонница без
колоколов.  Затем  -  росписи  внутри  храма.  Они являли печальное зрелище:
сохранились  немногие, остальные были изуродованы временем и рукой человека.
Особенно  резанул  снимок,  на  котором  виднелась корявая надпись: "Тут был
Костя Томчук"... Прямо на фигуре какого-то апостола.
     Дальше  шли  на  фотографиях увеличенные фрагменты - лики святых, части
их одежды, пейзажа.
     - Слава   богу,   с   мертвой  точки  уже  сдвинулось,  -  сказал  Петр
Мартынович. - Здание начали реставрировать, а вот с росписями загвоздка.
     - Средств нет? - спросил Решилин.
     - Деньги-то  выделили, но не могу найти подходящих мастеров. Понимаете,
Феодот  Несторович,  здесь  нужна не просто имитация древних живописцев. Так
ведь  у  нас  обычно  принято  считать  реставрацию. Я против такого подхода
категорически!  Чтобы  восстановить  эту  красоту,  нужен истинный художник,
знаток!  Это  же  памятники четырнадцатого века - расцвет русской иконописи.
Вот, посмотрите...
     Петр Мартынович достал новый снимок.
     Решилин долго смотрел на него и наконец тихо, торжественно произнес:
     - Господи, да этому творению цены нет!
     Все  сгрудились  вокруг  него, глядя на чудом сохранившееся изображение
святого.
     - Вот-вот!