товарищ?  - с ноткой осуждения продолжала она, будто виноват был сам Валерий
Платонович.
     - Медведь же, не заяц... - нахмурился Скворцов-Шанявский.
     - Ваш  медведь  стоит  за  дверью  и  плачет,  -  улыбнулась  женщина и
поднялась.  -  Два-три  дня  я  вас понаблюдаю. Медсестра из приемного покоя
сейчас занята, оформим попозже. Не вставайте пока.
     И вышла, оставив профессора в недоумении насчет медведя.
     В комнату буквально влетел Иркабаев, а с ним... Орыся!
     Да,  да,  это  была  она,  хотя узнать в молодой заплаканной женщине ту
Орысю, что видел Скворцов-Шанявский в Средневолжске, было трудно.
     - Валерий  Платонович, умоляю, простите! - бросилась она к кровати. - Я
не хотела, честное слово!
     Профессор  и  вовсе  опешил,  не понимая, какое отношение имеет Орыся к
тому,  что  он  в больнице. Валерия Платоновича больше занимал вопрос, каким
образом  она  так  преобразилась.  Он  все  еще  не  мог  поверить,  что  та
невзрачная,   какая-то   забитая,   некрасиво   одетая  женщина  -  истинная
красавица!
     А Орыся продолжала:
     - Я так обрадовалась, увидев вас...
     - Я  тоже...  тоже  рад!  - профессор схватил протянутые к нему руки. -
Ругал себя, что не взял ваш адрес. Да вы садитесь, садитесь!
     - Господи,  я так испугалась! - присела на краешек койки Орыся. - Дура,
надо было подумать!
     - Объясните  наконец,  о  чем  это вы? - спросил Скворцов-Шанявский, не
выпуская  ее  рук  и  радуясь,  что  она  не  пытается  их  высвободить.  Он
откровенно любовался редкой красотой.
     - Так это же я... - пролепетала Орыся. - Ну, лапу вам на плечо...
     - Вы? - изумился профессор.
     - Да, - кивнула Орыся. - Я работаю у фотографа.
     Тут только до Валерия Платоновича дошел смысл происшедшего.
     Он не знал, как реагировать. "Шутка" могла плохо кончиться.
     - А что, получилось довольно натурально! - бодро сказал профессор.
     Он  даже  посмеялся  над  собой  и  попытался  реабилитироваться  перед
Орысей,  объяснив  свой обморок тем, что находился под впечатлением событий,
случившихся незадолго в лесопарке.
     Орыся  вновь  стала  просить  прощения  за  легкомысленный поступок, но
Валерий Платонович замахал руками:
     - Полно  вам,  инцидент  исчерпан!  Нет худа без добра: вы рядом, и это
чудно!
     - Ну, слава богу, - немного успокоилась Орыся.
     - Одного  не  пойму,  -  сказал  профессор.  -  Вы,  с  вашими внешними
данными, и прячетесь в шкуру!
     - А  мне  нравится,  -  ответила Орыся. - Работка - не бей лежачего. На
свежем  воздухе.  Да  и понять можно... Вы знаете, как любят сниматься рядом
со мной? Вернее, якобы с живым медведем! Отбоя нет!
     - Я  предпочел  бы  в  таком виде, какая вы сейчас, - улыбнулся Валерий
Платонович.  - Верно, Мансур Ниязович? - повернулся он к Иркабаеву, смиренно
стоящему у изголовья кровати.
     Тот  развел руками, закатил глаза, давая понять, что это было бы верхом
блаженства.
     Их  беседу  прервала  врач,  появившаяся  в  палате  с  медсестрой. Она
вежливо  попросила  Иркабаева  и Орысю удалиться, так как больной нуждался в
покое.  Те  попрощались  и  вышли,  пообещав  навестить  Валерия Платоновича
завтра же.
     Скворцов-Шанявский  облачился в больничную одежду. Заполняя карту, врач
поинтересовалась, случались ли у него подобные обмороки раньше.
     - Не  припомню,  -  ответил профессор. - Возраст, дорогой доктор! Нервы
уже  не  те.  Поверьте, я не из трусливых. Но ведь зверь!.. Не знаешь, что у
него  на уме. Знали бы вы меня в молодости! Шел на вражескую пулю и не думал
о смерти! Сам черт не брат!
     - Воевали, значит? - уточнила доктор.
     - И  где! В частях особого назначения! В тылу у немцев подрывал поезда,
склады  с  боеприпасами  и  горючим.  Не раз случалось отбиваться чуть ли не
голыми   руками   от  вооруженных  до  зубов  фрицев!  -  профессор  грустно
улыбнулся.  -  Конечно, глядя теперь на меня, в это трудно поверить. Но, как
говорится, из песни слов не выкинешь, - было, доктор, было!
     - Почему  же  трудно?  -  пожала  плечами  врач.  -  Тело у вас сбитое,
крепкое, как у атлета.
     - Эх,  кабы  еще  не  этот  чертов желчный пузырь! - произнес в сердцах
Скворцов-Шанявский.
     - Не волнуйтесь, вылечат, - с улыбкой обнадежила его доктор.
     Закончив  оформление  больничной  карты, она порекомендовала профессору
заснуть - это для него сейчас было наилучшим лекарством.


     На  следующий  день  первым  посетил  Скворцова-Шанявского Иркабаев. Он
заявился  с сумкой, из которой по палате разнесся аромат знойного узбекского
лета.   Расспросив   Валерия   Платоновича   о   здоровье,  Мансур  Ниязович
торжественно  вынул гостинец - оплетенную каким-то засохшим растением дыню и
тяжелую гроздь винограда.
     - Откуда такое чудо? - всплеснул руками профессор.
     - Из дома земляк привез.
     - Но ведь еще только конец весны? - удивился Скворцов-Шанявский.
     - У  нас  умеют  сохранять,  -  пояснил  Иркабаев. - С осени и почти до
нового  урожая  держится.  Даже слаще становится... Кушайте, дорогой Валерий
Платонович, силы дает, скорей поправитесь.
     И вот, когда он был уверен, что Орыся не придет, в дверь постучали.
     - Да-да! - откликнулся профессор.
     Сердце  его  забилось от счастья - в палату входила она! В накинутом на
плечи  белом  халате,  в  модных  брючках  до  щиколоток,  блузке с бантом и
пиджаке с широкими прямыми плечами.
     Однако  радость Скворцова-Шанявского несколько померкла, когда вслед за
Орысей,  робко  протиснувшись  в  дверь,  вошел патлатый фотограф. В руках у
Сегеди была объемистая сумка.
     - Извините,  Валерий  Платонович,  - после взаимных приветствий сказала
Орыся,  -  никак  раньше не могли. Ни минуты свободной! Как назло, клиент за
клиентом! Даже очередь...
     - Радоваться надо, - улыбнулся профессор. - Небось выполнили план.
     - Перевыполнили!  - ответил мастер художественной фотографии, ища, куда
бы выложить содержимое сумки.
     Орысю это тоже, видимо, интересовало.
     - Еда,  наверное,  здесь  неважная,  вот  мы и... - начала было она, но
Скворцов-Шанявский замахал руками:
     - Ради бога, ничего не надо!
     - Так  не  положено,  -  солидно  произнес Сегеди и стал выкладывать на
тумбочку свертки.
     Тут был и сервилат, и балык, и черная икра.
     - Братцы,  милые!  - взмолился профессор. - Я вам честно говорю: нельзя
мне все это! Диета!
     Фотограф хмыкнул, почесал затылок.
     - А свежие огурчики и помидорчики? - спросил он. - Апельсины?
     - Ну, это еще куда ни шло, - вздохнул профессор.
     Положив  цитрусовые и овощи в тумбочку, Сегеди напоследок вынул бутылку
дорогого марочного коньяка.
     - Ни-ни! - решительно возразил Скворцов-Шанявский. - Смерть для меня!
     Фотограф нехотя засунул бутылку обратно в сумку.
     Орыся  села  на  стул,  Сегеди  - на вторую койку. Начались расспросы о
здоровье.   Поинтересовалась   Орыся  и  тем,  кто  еще  лежит  в  палате  с
профессором.
     - Эта  койка  пустует,  -  ответил  Валерий Платонович. - Так что я тут
один.
     Профессор,   разумеется,  не  пояснил,  что  к  нему  не  будут  никого
подселять  по  его  же  просьбе.  За соответствующую "благодарность" старшей
медсестре.  Главное,  Скворцов-Шанявский  хотел  дать  понять  Орысе,  что в
случае  чего - им мешать не будут. Но, похоже, на этот намек она не обратила
внимания и спросила:
     - Вы  случаем не знаете, как там Лена Ярцева? Ну, в Средневолжске?.. До
сих  пор вспоминаю тот Новый год. Такая хорошая женщина! Простая и добрая. А
уж  готовит!  Жаль,  что так и не пришлось познакомиться с ее мужем. Как его
звать? Глеб, кажется?
     - Да,   Глеб,   -  грустно  кивнул  профессор.  -  Вы  не  можете  себе
представить, какая трагедия произошла в ту ночь!
     - Да что вы! - охнула Орыся.
     И  Скворцов-Шанявский  рассказал  о  том,  что  слышал  от Глеба и Лены
Ярцевых - о нелепой гибели отца, утонувшего в озере.
     - Ужас  какой!  На глазах у сына! - искренне переживала Орыся. - Как он
только выдержал? Я бы сошла с ума, ей-богу!
     - Не  говорите!  -  вздохнул  Валерий  Платонович.  - Вообще после этой
страшной  смерти  у Глеба пошла какая-то нехорошая полоса. С Леной серьезные
нелады...
     - Странно,  -  удивилась  Орыся.  -  Мне показалось, она любит мужа без
памяти!  Сама призналась на кухне, живут душа в душу. И Глеб думает только о
жене.
     - Чужая  семья  -  потемки,  - развел руками профессор. - Не знаю, Лена
вам говорила, что Глеб был прописан в квартире своего отца?
     - Нет.
     - О,  роскошные  апартаменты! В центре города, на берегу Волги, комнаты
-  хоть  на  коне  разъезжай.  Представляете, со смертью отца Глеб остался в
квартире один!
     - Что же он в ней делает?
     - На  Москву  хочет  менять, - ответил Валерий Платонович. - Собирается
перебраться в столицу.
     - Без жены? - спросила Орыся.
     - В том-то и дело.
     Скворцов-Шанявский  не  говорил  всей  правды: в том, что семья Ярцевых
дала трещину, он тоже сыграл не последнюю роль...
     - Не  пойму,  -  покачала  головой  Орыся. - Бросить такую женщину, как
Лена! Наверное, не любил.
     - Знаете,  что сказал Горький? - спросил профессор. - Самое умное, чего
достиг  человек,  -  это  умение любить женщину. От любви к женщине родилось
все  прекрасное  на земле. Понимаете, Орысенька, наш великий писатель не зря
выбрал  слово  "умение".  Не зря! Умению любить надо учиться. Наше поколение
было  научено,  а  вот  нынешнее  -  увы!  -  И  он,  сделав кивок в сторону
сидевшего  истуканом  фотографа,  добавил:  - Не в обиду присутствующим будь
сказано.
     Сегеди хмыкнул в усы, но ничего не ответил.
     И  вообще Валерий Платонович пытался разгадать, в каких он отношениях с
Орысей. Ухажер? Или только коллега по работе?
     Профессор решил пустить пробный камень.
     - Дорогие  друзья,  - деланно забеспокоился он, не обременителен ли для
вас  этот визит? Трудились весь день, устали да еще небось жена дома ждет? -
Последнее относилось непосредственно к фотографу.
     - Если  уж  кто ждет, так это соседка, - хихикнул Сегеди. - Жены сейчас
нет, уехала с дочкой погостить к родственникам в деревню.
     "Это  уже хуже, - подумал Скворцов-Шанявский. - И рядом все время такая
женщина!"
     - А вы, Орыся? - повернулся к ней профессор.
     - Не беспокойтесь, Валерий Платонович, меня тоже никто не ждет.
     "Ну,  и  слава  богу!" - чуть было не воскликнул профессор, хотя видел,
что она чем-то озабочена.
     То,  что Орыся снова не вышла замуж, профессора устраивало: стало быть,
шанс  его  повышался.  Он  мучительно  думал, как бы выпроводить фотографа и
остаться  с  Орысей  один  на  один хотя бы минут на пять. Или дать ей знак,
чтобы завтра пришла без провожатого. Однако ничего придумать не мог.
     Беседа  не клеилась, затухала. Да и говорить-то особенно было не о чем.
Сегеди уже украдкой поглядывал на часы.
     - Ну, пойдем, - наконец поднялся он.
     Профессор и Орыся встали тоже.
     - Очень  был  рад  вашему  приходу.  Надеюсь,  еще навестите? - Валерий
Платонович  посмотрел  в  глаза  Орысе  с такой мольбой, что она не могла не
понять, что просьба относилась только к ней.
     - Конечно, конечно! - закивала она.
     Валерию Платоновичу показалось, что Орыся поняла его.
     - И  еще, - продолжал он. - Признаюсь, знакомых в Трускавце у меня нет.
Не  считая,  разумеется,  наших  санаторских.  Но  разговоры  о  болезнях  и
прочем...  -  профессор  скривился.  -  Право  же,  с  тоски  умереть можно.
Возьмите надо мной шефство, а? - засмеялся он.
     - Это пожалуйста, - серьезно сказал фотограф.
     - Ей-богу,  не  пожалеете.  Я  человек  компанейский.  Музыку  люблю, в
шахматы сразиться.
     - Выздоравливайте,  буду  рад вас видеть у себя дома в гостях, - сказал
мастер  художественного  портрета  и попросил: - Вы уж не дайте нас в обиду,
Валерий Платонович.
     - В каком смысле? - не понял тот.
     - Да  понимаете,  как  только  вчера вас увезла "скорая", мой начальник
прибежал.  Ну,  из  комбината  бытового  обслуживания. Доигрались, кричит, с
вашими  фокусами! Никаких медведей! Испугался, что вы жалобу напишете. Тогда
премия горит. Но медведь для нас - это план! Касса!
     - Конечно!  - подхватил профессор. - Завтра же позвоню и скажу, что это
отличная  выдумка. И медведь такой очаровательный, - не удержался-таки он от
комплимента и запечатлел на руке Орыси поцелуй.
     Они  ушли,  а  Валерий  Платонович  долго не мог успокоиться, вспоминал
каждый жест, каждое слово молодой женщины, разбередившей его сердце.
     "Неужели  она  приходила  лишь  из-за того, чтобы я не настрочил жалобу
начальству?  - думал Скворцов-Шанявский. - Нет-нет, - тут же отбросил он эту
мысль, - ведь Орыся сама призналась, что обрадовалась, увидев меня"...
     Размышления профессора прервала медсестра.
     - Укольчик  сделаем,  -  сказала  она,  доставая  шприц.  - Заснете как
младенец.
     Сделав  укол,  она  собралась  было  уходить,  но у Валерия Платоновича
возникла идея.
     - Погодите,  Машенька,  - сказал он, протягивая ей пакет с апельсинами.
- Это вам, за ваши золотые руки.
     - Да что вы, не надо! - запротестовала медсестра.
     - Я  от  души!  Берите!  Честное  слово,  делаете  уколы  как бог! Одно
наслаждение.
     - Ну,  уж  прямо,  -  смутилась  Маша,  однако  подарок  приняла.  - За
гостинец спасибо. Дочке отнесу.
     - Я их не ем, да вот мне принесли...
     - Орыська Сторожук, что ли?
     - Она... А вы ее знаете?
     - Как облупленную. В санатории вместе работали.
     Постепенно  Валерий  Платонович  втянул  медсестру в разговор. Слово за
слово,  и  вскоре  он уже знал об Орысе столько, сколько не смог бы сообщить
самый осведомленный кадровик.
     - Одного  не пойму, - как бы вскользь заметил профессор. - Еще молодая,
видная из себя, а замуж не выходит.
     - Кто  же  к  ней  подступится, когда у Орыськи такой хахаль! - сказала
Маша.
     - Хахаль?  - переспросил Скворцов-Шанявский. - Она мне никогда о нем не
говорила.
     - А Барон у ней всего месяца три. Ревнивый - ужас!
     Валерий  Платонович  осторожно выведал у медсестры, кто такой Барон. Та
наговорила о нем каких-то небылиц, в которые трудно было поверить.
     Потом  уже, оставшись один, профессор решил, что для местных обывателей
этот   опереточный  Барон,  может  быть,  и  является  фигурой.  Но  ему-то,
московскому асу, наверное, нечего опасаться. Короче, потягаться можно.
     А  в  это  время властительница дум профессора подходила к своему дому.
"Волга" у ворот, свет во флигеле - значит, приехал Сергей.
     Переступила  порог Орыся с двойственным чувством - обрадовалась, что он
появился,  и опасалась, что станет придираться. Однако у Сергея было хорошее
настроение. Он крепко взял ее за руку, посмотрел в глаза, усмехнулся:
     - Ты что же это пугаешь людей?
     - Уже  знаешь?  -  Орыся  поцеловала  его, почувствовав, как отлегло от
сердца.
     От  Сергея  чуть  пахло  коньяком и хорошим табаком. Она уже привыкла к
этим запахам.
     - Мне  всегда все известно, - балагурил Сергей. - Что, он действительно
ученый?
     - Профессор.
     - Профессор кислых щей?
     - Брось,  Сережа.  Валерий  Платонович  большой  человек.  Персональная
машина, личный шофер...
     - Сегодня  машина, а завтра дали по шапке и... - махнул рукой Сергей. -
Скажи лучше, откуда ты его знаешь?
     Орыся  рассказала,  как  совершенно  случайно встретила в Средневолжске
Эрика  Бухарцева, мать которого каждый год снимает в ее доме койку, приезжая
в  Трускавец  лечиться.  Эрик и возил профессора. Они затащили Орысю к своим
знакомым встречать Новый год.
     - Ладно,  -  милостиво  сказал Сергей, - что было до меня - списано. Но
тебе  обязательно  надо было тащиться к этому профессору в больницу? Ромка и
один бы сходил.
     - Сам подумай - старикан чуть не гепнулся! Я ведь виновата!
     - Старикан, говоришь? - прищурился Сергей.
     - Нашел к кому ревновать! Ему же за шестьдесят!
     - Они,  эти  старые  жеребчики,  прыткие!  Недаром  говорят:  седина  в
голову, а бес в ребро.
     Орыся обидчиво фыркнула. Сергей потрепал ее по щеке:
     - Ну  вот,  губы  расквасила.  -  Он  крепко прижал ее к себе и все еще
насмешливо,  но  с  интонацией,  от  которой  у Орыси мурашки пошли по коже,
произнес:   -  Пусть  только  попробует.  Ну,  сама  знаешь,  что...  Напущу
настоящего медведя - и врачи ему больше не понадобятся.
     - Но передачу завтра я все равно отнесу, - с вызовом сказала Орыся.
     - А  жевать  у  него  хоть  есть чем? - расхохотался Сергей. - Или тетя
Катя сварит манную кашку?
     - Кисель, - улыбнулась Орыся в ответ.
     Назавтра  она  забежала  в  больницу  в  обеденный  перерыв.  Тетя Катя
расстаралась,  напекла  пирожков  с  капустой,  с яблоками, с рисом. Валерий
Платонович  был  растроган такой заботой (Орыся сказала, что пекла сама), но
и  огорчился:  сидела  она  в палате буквально минуты три. И, когда пришла с
обходом  лечащий  врач, Скворцов-Шанявский категорически потребовал выписать
его,  мотивируя это тем, что ему необходимо гулять, как предписал московский
доктор.
     - Давление не совсем стабилизировано, - возразил врач.
     - Так  ведь у себя в санатории я могу принимать те же лекарства! И тоже
под наблюдением!
     Упорство  профессора возымело действие - из больницы его отпустили. И в
тот  же  вечер  Скворцов-Шанявский  появился  у бювета в надежде увидеться с
Орысей.  Но  Сегеди  уже закрывал свою точку и на вопрос, где его помощница,
ответил: "Ушла".
     - Спасибо  вам,  Валерий Платонович, что позвонили директору комбината,
- сказал Сегеди.
     - Не  стоит  благодарности,  -  отмахнулся профессор, расстроенный тем,
что не увидит сегодня предмет своей страсти.
     - Вам  не  стоит,  а  мне  -  еще  как!  -  продолжал фотограф. - Могли
перевести  куда-нибудь  на  окраину.  -  Заметив,  что у профессора неважное
настроение, он спросил: - Как у вас вечерок, не занят?
     - Нет. А что?
     - Уже  забыли?  -  удивился  Сегеди.  -  Про  шефство?  Может,  в гости
заглянете?
     - Готов, готов, - обрадовался Скворцов-Шанявский.
     - Лады,  -  кивнул мастер фотопортрета, черкнул на бумажке свой адрес и
протянул  профессору.  -  Микрорайон  вам  каждый  покажет.  Часам  к девяти
устроит?
     - Вполне!
     Назавтра   Скворцов-Шанявский   снова   появился  возле  точки  Сегеди.
Облюбовав  соседнюю  скамеечку, он все время поджидал, когда у Орыси выпадет
свободная минута, и сразу же устремлялся к ней.
     Считая  себя  все  еще  виноватой перед Валерием Платоновичем, Орыся не
могла  отказать  ему  во  внимании. Болтали обо всем на свете. Профессор был
отличным  собеседником,  этого  уж  у  него не отнимешь. Однако дальше бесед
дело  не  шло.  На  все  предложения  Скворцова-Шанявского встретиться после
работы,  чтобы  сходить  в  кино,  просто  прогуляться  или  зайти  к нему в
санаторий,   Орыся   отвечала  мягким,  но  решительным  отказом.  Профессор
заметил, что при его появлении Роман день ото дня становится все мрачнее.
     И  все-таки  Скворцову-Шанявскому  удалось уговорить Орысю показать ему
окрестности  Трускавца.  Договорились встретиться в полдень возле кинотеатра
"Дружба" - зайти за ней домой Орыся не разрешила.
     Профессор пришел чуть раньше, Орыся немного опоздала.
     Взяли  такси.  Орыся  велела  шоферу  ехать в село Иван Франко. Там они
обошли   художественно-мемориальный   комплекс   столь   почитаемого   здесь
писателя:   музей-усадьбу  его  родителей  и  тропу,  по  которой  он  любил
хаживать, вынашивая в себе бессмертные творения.
     Все  бы  ничего,  но  вот  остаться  с молодой женщиной наедине Валерию
Платоновичу  никак  не  удавалось.  И само село, и тропа в лесу длиною около
двух   километров   были   буквально  наводнены  туристами.  Сюда  ехали  на
автобусах, частных автомобилях, добира