-  заволновался Петр Мартынович. - И я говорил! Может быть,
даже сам Андрей Рублев!
     - Ну  что  вы,  какой  Рублев,  -  замотал  головой Решилин. - Санкирь!
Обратите внимание на густо-оливковую гамму.
     - А что такое санкирь? - полюбопытствовал Жоголь.
     - Основной  тон  лица,  -  пояснил  художник.  -  А  их  черты? Резкие,
суровые.  И все цветовое решение... Видите, как контрастируют темно-желтые и
темно-синие  одежды  с  широкими  золотыми  пробелами ярко-красных и зеленых
тонов  ореола.  Конечно,  не  Рублев!  У него другая манера письма - мягкая,
воздушная, утонченная. Вспомните хотя бы его "Троицу", "Спас в силах"...
     - Так  чья  же  это работа, как вы думаете? - Петр Мартынович глядел на
художника, как на оракула, не скрывая благоговения.
     - Скорее  всего,  Даниил  Черный, - отстранил от себя снимок Решилин. -
Тоже,  скажу  я,  талантище!  Мастер  от бога! Они были друзьями с Рублевым.
Вместе  расписывали  храмы.  Некоторые  источники  утверждают,  что  он  был
учителем Андрея, как старший по возрасту...
     Вербицкая  вернула  Петру Мартыновичу фотографии. От волнения тот никак
не мог засунуть их в портфель.
     - Феодот   Несторович,   дорогой,  как  же  отдавать  в  руки  каким-то
ремесленникам  такое  сокровище?  А ежели испортят? Может, посоветуете, кого
пригласить?
     - Надо подумать, - ответил Решилин.
     - А  сами?  -  Во  взгляде  Петра  Мартыновича была мольба и надежда. -
Лучше вас никто не справится! Заплатим хорошо, а уж...
     - При  чем тут оплата? - перебил его художник. - Вот если бы Рублев! Он
мне ближе. Да что там ближе - чувствую каждый его мазок, каждую линию.
     Разговор неожиданно был прерван.
     - Небось  проголодались? - появилась из кустов Ольга. - Просим к столу.
И поживее, шашлык ждать не может.
     Повторять не пришлось - все дружно потянулись на участок.
     Возле  времянки  был  накрыт  стол: свежие помидоры, огурчики, редиска,
зеленый   лук   и   разнообразная  пахучая  зелень.  Глеб  отметил,  что  из
деликатесов,   привезенных   Жоголем,  ничего  не  подали.  Зато  крепкие  и
прохладительные напитки имелись в изобилии.
     Чуть  в  стороне  стояло  небольшое  сооружение  из  красного кирпича с
невысокой  трубой,  напоминавшее  камин.  В нем и готовился над раскаленными
углями  шашлык.  Запах дыма и жареного мяса плыл в воздухе. У Глеба засосало
в желудке.
     Возле  очага  священнодействовал  Алик,  время от времени переворачивая
шампуры.  Тут  же  на  корточках  сидел  Тимофей  Карпович.  Он брал из кучи
поленья и перешибал ребром ладони, словно это были лучины.
     - Ну, силен мужик! - тихо прошептал на ухо Вике Ярцев.
     - Не  бойся,  не  услышит,  -  сказала  Вика.  -  Тимоша  глухонемой. С
рождения. Понимает только по губам.
     - Откуда он?
     - Так это же муж Ольги.
     Сели  за  стол.  Тут  же  возле  Решилина  устроились  на траве все три
собаки, глядя хозяину прямо в глаза.
     - Смотрите-ка, вот преданность! - умилился Петр Мартынович.
     - Просто  мяса ждут, - усмехнулся Жоголь, тем временем наполняя рюмки и
бокалы.   Себя  он  пропустил  -  за  рулем,  Решилина  тоже  обошел:  перед
художником   Ольга   поставила  стакан  молока.  Петр  Мартынович  осторожно
поинтересовался, почему хозяин не хочет выпить с гостями рюмочку.
     - Указ чтит, - поддел Решилина Жоголь. - Антиалкогольный.
     - У  меня  свой  указ,  - сказал художник. - От давних, славных времен.
Помните,  Петр  Мартынович,  какой обет давали иконописцы: когда творишь, не
смеешь сквернословить, к зелью прикасаться и вообще иметь дурные мысли...
     - Как  же,  как  же,  читал,  -  закивал  тот. - Отсюда такой свет в их
работах. Благолепие.
     - И  сила  божеская,  -  как-то подчеркнуто значимо произнес Решилин. -
Сила, которая творила чудеса! Останавливала и обращала вспять врагов.
     - Вы   имеете   в  виду  Владимирскую  богоматерь?  -  не  удержавшись,
осмелился вставить свое слово Ярцев.
     - Да,   пример,   пожалуй,   самый   яркий,   -   сказал   художник.  -
Знаменательное событие.
     - Какое событие? - встрепенулась Вика.
     - Да, какое же? - тоже заинтересовался Жоголь.
     - Глеб,  вы,  кажется,  историк,  -  посмотрел  на  Ярцева  Решилин.  -
Наверное, можете рассказать подробнее моего.
     Взоры всех обратились на Глеба.
     - В  общем,  это  для ученых до сих пор загадка, - немного робея, начал
он.  -  Видите  ли,  еще  с  двенадцатого  века в Успенском соборе Владимира
пребывала  чудотворная  икона.  Очень  почитаемая  святыня  Северо-Восточной
Руси.  Называлась  она  Владимирская  богоматерь.  И  вот  в  тысяча  триста
девяносто  пятом  году,  когда  над  Москвой нависла смертельная угроза - на
престольную  в  это  время  надвигались  орды  Тамерлана,  -  великий  князь
Московский  по  совету митрополита Киприана решил перенести икону в столицу.
Заметьте,  враг  уже  захватил  Елец... И как только Владимирскую богоматерь
доставили  в  Москву,  Тамерлан  ни  с того ни с сего вдруг повернул назад и
ушел  в  степи.  Понимаете,  без всякой объяснимой причины! Для историков во
всяком случае.
     - Почему  же  необъяснимой,  -  слегка  улыбнулся  Феодот Несторович. -
Святая  Мария  всегда  почиталась  как  заступница  русского  народа.  Так и
говорили тогда - крепкая в бранях христианскому роду помощница...
     Ярцев  хотел  было  возразить,  что  скорее  всего  поведение Тамерлана
объяснялось  куда  более  прозаически - например, болезни, падеж лошадей или
смута,  да  мало  ли  что  еще - просто об этом не имелось пока документов и
свидетельств. Но не решился.
     Да  и  всеобщее  внимание  переключилось  на подошедшего Алика. Блюдо с
шампурами,  на  которых  еще  шипело  с  румяной  корочкой  мясо,  исходящее
немыслимым ароматом, водрузили на середину стола.
     Первый  бокал  подняли  за  Еремеева,  что тот воспринял как должное. А
похвалу  Алик  действительно  заслужил:  шашлык  был  нежный,  сочный, прямо
губами можно было жевать.
     Ярцев  отметил,  что  Тимофей  Карпович не сел за общий стол, продолжая
возиться  у  очага.  Что  касается  Ольги  - она все время была на ногах: то
хлеба  подрежет,  то поднесет еще из дома овощей, на которые напирали гости,
то,  убрав  использованные  бумажные салфетки, положит новые. Освободившиеся
шампуры она мыла в тазике, а Еремеев тут же насаживал новую порцию мяса.
     Глеб  почувствовал,  что  тяжелеет,  грузнеет  от сытной еды. Да и вино
действовало   расслабляюще.  Впрочем,  остальных  тоже,  видимо,  разморило.
Феодот Несторович и Петр Мартынович ударились в воспоминания.
     - Трудные  времена  выпали на вашу юность, ой нелегкие, - качал головой
Петр Мартынович. - Послевоенная разруха...
     - Знаете,  теперь трудности как-то забылись, осталось только светлое, -
с  ностальгической  грустью  произнес хозяин. - Иной раз думаю: самые лучшие
годы жизни...
     - Вот-вот,  молодость!  Ей  все  нипочем!  Смотрел  я  на вас, худых, в
заплатанных  штанах,  и  так  вас  жалко было. Вспоминаю дни, когда выдавали
месячный паек... Вот праздник был! Не забыли?
     - Еще  бы!  У меня до сих пор во рту вкус того черного хлеба с мякиной,
яблочного  повидла.  А уж омлет из американского яичного порошка! Деликатес!
Дня  три  стоял пир, а потом снова впроголодь. И ничего! Радовались жизни, с
девчонками  в кино, на танцы бегали. Вот с одежкой была сущая беда. Но голь,
как  говорится,  на  выдумки  хитра.  Недостающие детали одежды дорисовывали
прямо  на  голом  теле.  Хорошо художники. Получалось очень даже натурально:
носки,  тельняшка...  Правда, завхоз страшно ругался, что краски изводим, не
хватало для занятий.
     - Только  ли  красок! Холсты и кисти - тоже проблема. А какая была тяга
к  учебе!  -  продолжал  Петр Мартынович. - С практики привозили по двести -
триста  этюдов.  Не  то  что  теперь!  У  нынешних  студентов художественных
институтов  всего  завались.  Даже  такие фломастеры, которыми в самый лютый
мороз  писать  можно...  А  почему-то двадцать - тридцать этюдов за практику
считается пределом.
     Их  беседу  прервал  зуммер.  Глеб  удивленно  огляделся:  откуда?  Тут
Решилин  взял со стула телефонную трубку... без проводов, но с антенной. Это
еще больше заинтриговало Ярцева. За столом все притихли.
     Глеб,  распираемый  любопытством,  спросил Вику, что это за электронная
диковина.
     - Никогда не видел? - удивилась девушка.
     - Откуда?
     - Феодоту  Несторовичу  привез  один  почитатель  - японец. Действует в
радиусе не то двухсот, не то пятисот метров от аппарата.
     - А можно такой достать?
     - В Москве все можно, - улыбнулась Вербицкая.
     Решилин закончил разговор, и тут подоспела вторая порция шашлыка.
     - Оленька,  если  не  сядешь  с  нами,  тут  же поднимемся и уедем! - с
шутливой серьезностью пригрозил Жоголь.
     Хозяйка  стала  отнекиваться,  но  Леонид  Анисимович чуть ли не силком
усадил  ее  рядом с собой, положил на тарелку овощей, выбрал лучший шампур с
шашлыком и налил вина.
     - Штрафняк, - сказал он с улыбкой. - До дна.
     - Тогда, за вас, - выпила Ольга.
     Она   поинтересовалась,  что  слышно  о  бывшем  директоре  гастронома,
которого недавно арестовали.
     - Все еще идет следствие, - ответил Жоголь.
     - А новый навел порядок?
     - Цареградский?  -  Жоголь  зло  усмехнулся. - Наве-ел!.. Одного хапугу
посадили, другого поставили, еще похлеще.
     - Батюшки!  -  всплеснула  руками  Ольга.  - Неужто?.. А в "Вечерке" на
прошлой  неделе  его статья была. Цареградский прямо громы и молнии мечет на
головы взяточников и расхитителей!
     - Клюнула,  значит?  - покачал головой Леонид Анисимович. - Впрочем, не
только  ты.  Знаешь,  где  он  до  этого  работал?  В Минторге, заместителем
начальника главка.
     - По шапке дали, что ли?
     - Ход   конем!  Заявил,  что  готов  возглавить  любой  проворовавшийся
магазин!  Обязуется,  мол, сделать из него образцовое предприятие? Тоже мне,
новая  Гаганова  выискалась!  Короче, назначили с помпой. Хотели прежний его
оклад  сохранить,  нет, отказался. Эксперимент, говорит, должен быть чистым.
Опять   же   на   свой   политический  капитал  работал!  Более  того,  сам,
представляете,  сам  директор  гастронома  простоял одну смену за прилавком!
Личный,  так сказать, пример. И еще просил не афишировать свой, так сказать,
подвиг.  И  ведь  верно  рассчитал  -  подхалимы, естественно, растрезвонили
повсюду.  Через  несколько  дней  бац  -  съемочная  группа  с  телевидения!
Интервью и так далее... Не смотрели?
     - Нет, - ответила Ольга.
     - Зато теперь стрижет купоны без зазрения совести.
     - В каком смысле?
     - Обложил  данью  заведующих  секциями,  а  те  - продавцов. - Жоголь с
усмешкой посмотрел в сторону Глеба. - Как когда-то завоеванные страны.
     - Так  ведь  и  прежнего  вашего  директора  за это посадили, - сказала
Ольга.
     - Тот неумно работал. Брал сам, а то, что собирал, почти все отдавал.
     - Кому? - не унималась хозяйка.
     - Кому...   Наверх,   ОБХСС,  ревизорам,  грузчикам  да  шоферам.  Себе
оставлял,  можно  сказать,  рубли.  А Цареградский почти весь навар кладет в
свой  карман.  И  поборами  занимается не лично, а через своего "шестерку" -
старшего  товароведа  Ляхова.  Прежнего-то  новый директор уволил. С Ляховым
Цареградский  еще  со студенческих лет вась-вась, в одной группе в институте
учились.
     - Значит,  директор  берет  взятки с завсекциями, - загибал пальцы Петр
Мартынович, - те - с продавцов... А продавцы?
     - С  покупателей,  дорогой  мой, с вас, откуда же еще! - ответил Леонид
Анисимович. - Обсчет, обвес...
     - Но  каким образом? Я вчера покупал в универсаме колбасу: электроника.
Вес - до грамма, цена - до копейки.
     - Э-э,  -  протянул с улыбкой Жоголь. - Техника в руках человека! Вон в
одном  московском  ресторане поставили финскую электронную кассовую систему.
И что вы думаете? Ее быстренько вывели из строя.
     - Не  знаю,  не  знаю,  -  бормотал Петр Мартынович в замешательстве. -
Видеть, что творится, и...
     - Дорогой  Петр  Мартынович, попробуйте залезть в мою шкуру, - обиделся
замдиректора  гастронома.  -  Ну  пойду в управление, в министерство, скажу:
Цареградский  -  взяточник!  Там,  естественно, спросят: где доказательства?
Никто  же  не признается! А мне еще и аукнется: порочу передового директора!
Разве не так?
     - Неужто нет других способов?
     - Писать  анонимки?  Не  в  моем характере. Если я имею что сказать, то
делаю  это  в  открытую.  Хотя  на  меня  и смотрит кое-кто: взяток не беру,
продукты не ворую. Белой вороной считают.
     - Ох  и  не сладко, наверное, вам, Леонид Анисимович! - посочувствовала
хозяйка.
     - Как в стае волков, - осклабился Жоголь.
     - Как  же они вас терпят? - спросил Петр Мартынович. - Недаром говорят:
с волками жить - по-волчьи выть. А вы не желаете. Не растерзают?
     - Сдюжим, - улыбнулся Леонид Анисимович.
     - Когда же начнут наводить порядок в торговле, а?
     - Сначала  нужно  вырвать  всю сорную траву! - решительно сказал Леонид
Анисимович. - С корнем!
     - Куда  уж  больше.  Только  и  читаешь в газетах: там арестовали целую
группу, там посадили чуть ли не всех ответственных лиц.
     Петр Мартынович вдруг спохватился, глянув на часы:
     - Как  ни  славно  с  вами  сидеть, а нужно в город. Пока обойдешь всех
чиновников, соберешь десятка полтора подписей...
     - Мы тоже скоро в Москву, - сказал Жоголь. - Хотите, подбросим?
     - Вот  было  бы  здорово!  - обрадовался Петр Мартынович, и, смущенный,
попросил Решилина показать свои картины.
     - Ради бога, - просто ответил художник.
     Гости двинулись к дому.
     Глеб спросил у Вики, кто занимает спальню, где он переодевался.
     - Феодот Несторович... А что?
     - Словно келья отшельника. Библия...
     - Его настольная книга.
     - А семья у Феодота Несторовича есть?
     - Нет.
     - Он что, никогда не был женат?
     - Когда-то  в  молодости  был.  Разошелся.  Говорит,  мешало ему писать
картины, полностью отдаваться живописи.
     - Прямо по Толстому...
     - Что ты имеешь в виду?
     - Лев  Николаевич  где-то  высказал  мысль:  если, мол, сильно полюбишь
женщину, то не сделаешь того, что задумал в жизни.
     - А  сам  был  очень  привязан  к  Софье  Андреевне.  Вон сколько детей
наплодил.
     - Великие  люди толкают идеи, но вот всегда ли следуют им? - усмехнулся
Глеб.
     Ярцев  оделся  - появиться в плавках в мастерской посчитал кощунством -
и  поднялся  на  второй  этаж.  Он невольно зажмурил глаза: после полутемной
лестницы  огромная,  во  весь этаж, комната полыхнула ярким освещением. Один
скат  крыши, - его не видно, когда идешь от ворот к берегу, - был застеклен,
и  солнце  заливало  помещение.  Его свет словно еще больше раздвигал стены.
Пахло свежеструганым деревом, олифой.
     Решилин,  Жоголь  и Петр Мартынович, стоявшие в противоположном конце у
небольшого верстака, словно затерялись в этом пространстве.
     Ярцев огляделся. Куда ни посмотри - везде картины.
     Пересекая  мастерскую, Глеб ощутил странное волнение - словно вступил в
храм.
     Решилин держал в руках доску для будущей картины.
     - Я,  видите  ли,  не  признаю  холст,  -  объяснил  он.  - Разве можно
сравнить!  - Художник нежно погладил обработанную золотистую поверхность, на
которой были четко видны ровные, будто под линейку, линии волокон.
     - Что за дерево? - спросил Петр Мартынович.
     - Липа...    Лучше    всего.   По   ней   и   работали   наши   славные
предшественники...  Можно,  конечно,  и  другое.  Главное  - чтоб ни единого
сучка!  Тогда  краску  не  разорвет,  не раскрошит и за двести - триста лет!
Даже больше.
     - А  какими  красками  пользуетесь?  - продолжал расспрашивать Решилина
его бывший учитель.
     - Сам  готовлю,  - Феодот Несторович показал на длинный массивный стол,
уставленный  банками, бутылками, коробками, ящичками, ступами, разноцветными
камешками и кусками янтаря. - По старинным рецептам.
     - Где же вы их раскопали? - удивился Петр Мартынович.
     - Пришлось  потрудиться... По крохам отыскивал. В древних рукописях, по
монастырям  ездил, храмам... Да и сам экспериментирую. - Художник улыбнулся.
- Ольга называет меня алхимиком.
     Он взял банку, отвинтил крышку.
     - Олифа?   -   вопросительно  посмотрел  на  хозяина  Петр  Мартынович,
принюхиваясь к духовитому запаху.
     - Да,  -  кивнул  Решилин.  - Покроешь картину - краски словно живые! А
чтобы  добиться  идеальной  прозрачности,  стойкости  - не один и не два дня
нужно  простоять  на  ногах.  - Феодот Несторович кивнул на газовую плиту. -
Масло  идет  только  конопляное  или  маковое. Но главный секрет - вот он! -
Решилин  поднял со стола кусочек янтаря, повертел в руках. - Тут все зависит
от  того,  как  его  истолчешь.  Надобно тонко-тонко, чтобы - как пух! Потом
разогреешь  посильнее,  пока  янтарь  не потечет, - и в кипящую олифу. Такой
янтарной  олифой пользовались в старину в исключительных случаях - для особо
чтимых, драгоценных икон.
     - Господи,  это  же  адский  труд!  - восхищенно и почтительно произнес
Петр Мартынович. - Какое же надо иметь терпение?
     - А  вспомните,  как  при  Рублеве  готовили  материал  для  грунта под
фрески...  Известь  гасили  сорок  лет. Представляете, сорок! - поднял палец
Решилин.  -  Оттого  мы с вами и можем наслаждаться их творениями через пять
веков!
     - Даже  больше, - решил снова продемонстрировать свою эрудицию Ярцев. -
Например,  в  Успенском  соборе  Кремля, построенном еще при Иване Калите, в
тринадцатом веке...
     - Простите,  Глеб, тут вы не точны, - мягко возразил Феодот Несторович.
-  Того  храма,  увы,  давно  не  существует.  Как и росписей. На этом месте
теперь стоит другой, с тем же названием.
     - Разве?  -  растерянно  пробормотал  Глеб.  Ему  хотелось сквозь землю
провалиться за свою оплошность.
     - Да-да,  в  четырнадцатом,  -  повторил  художник.  - Но вы правы, что
сохранились  шедевры  русской  иконописи  еще  более раннего периода... Вот,
например.
     Решилин   подошел  к  небольшой  иконе  в  богатом  серебряном  окладе,
висевшей на стене. Гости - за ним.
     - Георгий  Победоносец,  -  продолжал хозяин. - Любимый русским народом
святой,  его  защитник.  Одиннадцатый век! И какое высочайшее мастерство! На
таких  образцах  и  учился Рублев. Эта икона составила бы честь любому музею
мира.  Даже  таким,  как Британский или Лувр! Один американец, увидев у меня
эту икону, с ходу предложил пятьсот тысяч...
     - Долларов? - уточнил Ярцев, пораженный такой цифрой.
     - Рублей.  По  золотому  курсу. А это куда больше, - пояснил Решилин. -
Но  я,  естественно, отказал. Американец стал набавлять цену. Пришлось сразу
поставить точку: я сказал, что национальным достоянием не торгую.
     Сумма  особенно  сильное впечатление произвела на Петра Мартыновича. Он
стоял перед иконой в благоговейном молчании.
     - Да,  -  усмехнулся  Жоголь.  -  Сотворил-то  ее  небось  какой-нибудь
бессребреник.  И  даже  не  мог, наверное, представить себе, что когда-то за
нее  будут  давать  целое  состояние!  Интересно,  сколько за подобную икону
платили в то время?
     - Кто  знает,  -  пожал  плечами Решилин. - Рублевские иконы, например,
шли  по двести рублей. Так, во всяком случае, свидетельствует Иосиф Волоцкий
- первый на Руси собиратель икон Рублева.
     - Разница,  а!  -  оглядел  присутствующих  Жоголь.  -  Двести рублей и
пятьсот тысяч!
     - Ну,  двести  рублей  тогда  тоже  были  внушительной  суммой. - Глебу
захотелось  реабилитироваться. - Судя по хозяйственным и торговым документам
четырнадцатого   века,   на   них  можно  было  купить  целую  деревню  -  с
постройками, землей, угодьями.
     Подождав,  пока  гости  вполне  насладятся  созерцанием  иконы,  Феодот
Несторович, чуть улыбнувшись, произнес: