- Ну,  а  теперь,  Петр  Мартынович,  может,  перейдем к работам вашего
смиренного ученика?
     - Горю  нетерпением,  -  встрепенулся  тот. - Хотя насчет смирения, вы,
мягко  говоря,  несколько  преувеличили.  Эх, знали бы, сколько шишек на мою
голову...  - Видя, что Решилин хочет сказать что-то в оправдание, он замахал
руками.  -  Нет-нет, я не в обиде! И вообще не люблю тихонь! В молодости все
должно бурлить, переливаться через край.
     У  каждой  картины  Феодота Несторовича задерживались подолгу. Художник
рассказывал их сюжет, прояснял некоторые детали.
     Что  поразило  Ярцева - небольшие размеры картин. Он представлял себе -
по  немногим  репродукциям  в  журналах  -  огромные  полотна.  Из разговора
художника  с  Петром  Мартыновичем  Глеб понял, что Решилин работает в стиле
древней  русской  иконописи и миниатюры. Да и выбор тем, персонажей тоже был
ограничен  этими  рамками. Библейские истории, важнейшие моменты из прошлого
России.
     Петр   Мартынович   то  и  дело  повторял:  "Изумительно!  Превосходно!
Потрясающе!"
     Но  одной  картиной  он  был  буквально  сражен.  Миниатюра  изображала
прощание двух воинов со своим погибшим в битве при Калке товарищем.
     - Как  просто  и  в то же время буквально раздирает душу! - с волнением
произнес  Петр  Мартынович.  -  Нет,  вы посмотрите на скорбную фигуру коня!
Удивительно!  Передать  невероятное  горе  через животное! Слов нет, честное
слово! А какая тонкая прорисовочка! А цветовое решение!
     - Эх,  где  бы  взять  миллион?  - со вздохом сказал Жоголь. - Ей-богу,
отдал бы не задумываясь.
     - И   вы,   значит,   покорены?  -  радостно  повернулся  к  нему  Петр
Мартынович.
     - Спрашиваете!  Смотрел  бы  и  смотрел. - Жоголь снова вздохнул. - Все
прошу  Феодота  Несторовича,  чтобы он уступил мне эту картину. Я даже готов
машину продать.
     - Леня,  сам  знаешь,  пустые  разговоры,  -  сказал художник, комкая в
руках  бороду  и  думая, видимо, о чем-то своем. - Дело не в деньгах... Я не
продам ее никогда и никому!
     - Знаю, знаю, - улыбнулся Жоголь. - Хоть это отрадно.
     - Эх,  жаль,  что вы не пишете портреты наших знаменитых современников,
- заметил Петр Мартынович.
     - Портреты? - удивился Решилин. - Зачем?
     - Так  здорово схватываете человеческую сущность! Какие лица! За каждым
- глубокий характер, яркая индивидуальность!
     - Нет-нет,  -  замотал головой художник. - Давно пройденный этап. Пусть
уж  Илюша Глазунов, у него это выходит. И потом, я согласен с Пабло Пикассо,
что  фотография  в некоторых случаях может выразить лучше, чем живопись. Тем
более  сейчас  есть  отличные  фотомастера. Техника у них - будь здоров! Им,
как  говорится,  и  карты  в  руки  -  запечатлевать  конкретного  человека,
конкретный  момент,  знатных  людей, великие стройки. Кстати, это освободило
бы  художников  от  сиюминутного,  преходящего.  Согласитесь,  истинная цель
творца - вечность, душа, бог!
     Петр  Мартынович  поспешил  согласиться.  И  вообще он, что называется,
смотрел Решилину в рот, ловя каждое его слово.
     - Как  жаль,  что  времени  уже  нет,  -  расстроился  Петр Мартынович,
поглядев на часы. - В полшестого как штык должен быть в министерстве.
     - Сто раз успеем, - успокоил его Жоголь.
     - Представляете,  никак  не  могу  встретиться  со  старшим инспектором
управления,  -  поделился  своими  заботами  Петр  Мартынович.  -  То  он на
заседании,  то  на  совещании  комиссии.  Кошмар! А у нас строители без дела
сидят...
     - Обратитесь   прямо  к  Регвольду  Тарасовичу,  -  посоветовал  Леонид
Анисимович.
     - К  замминистра?!  -  округлил  глаза  Петр  Мартынович. - Бог с вами!
Только  чтобы  записаться  к нему на прием, нужно неделю обивать пороги! А у
меня завтра кончается командировка.
     - Хотите, он примет вас сегодня же? - спросил Жоголь.
     - Шутите? - буквально оторопел бывший учитель Решилина.
     - Не  волнуйтесь,  -  заверил  его  Феодот  Несторович.  -  Если Леонид
обещает, значит, сделает.
     - Не  знаю  даже, как благодарить! - горячо произнес Петр Мартынович, а
когда  двинулись к дверям, он, оборачиваясь на картины, сказал восхищенно: -
Я  так  рад,  так рад, словно вдохнул чистого, целительного воздуха! Нет, не
умерло  наше  истинное  русское  искусство!  Феодот  Несторович,  вы  просто
обязаны  иметь  последователей!  Каждый  великий  мастер должен быть окружен
учениками. Чтобы не иссяк божественный поток...
     - Слава  богу,  есть  кому  передать  эстафету, - ответил Решилин. - За
двоих-троих  я  ручаюсь. Вот, кстати, папаша одного из них, - похлопал он по
плечу Жоголя. - Правда, Михаил давно у меня не был...
     - Как давно? - удивился Леонид Анисимович.
     - Месяца полтора не появлялся.
     - Полтора?! - Жоголь даже остановился. - Не может быть!
     Он переменился в лице. И это все заметили.
     - Да-да,  -  подтвердил  художник.  -  Остальные приезжают регулярно. Я
хотел тебе позвонить, но подумал, что неудобно...
     - Зря!  Надо  было  позвонить!  Понимаешь,  Михаил куда-то периодически
исчезает.  Как-то  отсутствовал несколько дней. Каждый раз говорит, что едет
к  учителю...  Но  ведь  учитель  у  него  один - ты! Значит, врет? - Леонид
Анисимович был в явной растерянности.
     - Может,  Мишу  потянуло  на современную живопись? Это не страшно. Надо
переболеть  модными течениями, - ободрил Жоголя Решилин. - Это - как детская
болезнь, никого не минует. Я тоже когда-то...
     - Нет-нет,  я  должен разобраться! - перебил художника Жоголь. - Ох, не
нравится  мне  его  болезнь.  -  Он  покачал головой. - Миша последнее время
ведет  себя  как-то  странно.  И  дружки новые появились, извините, чокнутые
несколько.   Представляешь,   завалились   однажды   вчетвером  среди  ночи.
Заросшие,   в   невообразимых   лохмотьях.   Девчонка  с  ними  -  тоже  вся
обтрепанная,  напялила  на  себя  три  свитера,  один  на  другой. И на всех
какие-то   медальончики,   погремушки,   амулеты...  Жена  стала  хлопотать,
покормила  их,  предложила  помыться  в  ванне,  постели  приготовила. А они
улеглись  на  кухне,  прямо  на  полу.  Я  потом спросил Михаила: кто такие?
Сказал, что знакомые. И все.
     - Современная  молодежь, - сказал сочувственно Петр Мартынович. - Забот
у  них настоящих нет, вот и куражатся. Выдумывают идолов. То в хиппи играют,
то в панков...
     - Ладно,  выясню,  -  как  бы  подбил  черту Жоголь, которому обсуждать
поведение сына при посторонних, по-видимому, не хотелось.
     Пока   Леонид  Анисимович  звонил  в  министерство,  а  Решилин  что-то
обсуждал  со  своим  бывшим  учителем,  Глеб  и Вика последний раз подошли к
воде.
     Небо  затягивало  тучами,  набегал  ветерок,  от которого водохранилище
покрылось рябью, приобретая мутно-серый оттенок.
     - Странно,  -  проговорил  Ярцев,  -  Феодот  Несторович,  как я понял,
напрочь  отрицает  современную  живопись.  А  я,  знаешь, вспомнил... Как-то
смотрел  в  библиотеке старые "Огоньки", пятидесятых - шестидесятых годов, и
увидел его картину на развороте - целина, трактора... Может, ошибаюсь?
     - Нет,  -  улыбнулась  Вика,  -  не ошибаешься. Было, Глеб. Когда сняли
запрет  с Пикассо, Гуттузо, Леже, он ударился, как и многие, в модернизм. Но
ненадолго. Стал писать рабочих у станка, доярок, передовиков и так далее.
     - По убеждению? - усмехнулся Глеб.
     - Не  знаю,  -  пожала  плечами Вербицкая. - Во всяком случае, довольно
быстро  пошел  в  гору. Получил звание заслуженного художника, одна за одной
персональные  выставки,  крупные заказы. А потом... Потом, говорит, озарило.
Как  увидел  работы  Рублева  -  словно  мир  перевернулся. С головой ушел в
древнерусское  искусство,  иконопись. Объездил весь север России, Псковщину,
Новгородчину,  Суздальщину,  Владимирщину...  Словом,  где  русский дух, где
Русью  пахнет. Ну а Рублев стал для Решилина - все! Бог и учитель! Установка
у  Феодота  Несторовича  такая:  дописать  то,  что  не дописал в свое время
Андрей  Рублев!  -  Вика  вдруг  подозрительно посмотрела на Ярцева. - Скажи
прямо, не нравится?
     - С чего ты взяла? - удивился Глеб. - Нравится. Честное слово!
     - Конечно,  его  можно принимать или нет - дело вкуса. Но что талантлив
-  бесспорно!  А  врагов  у  него  хватает.  И  скорее  не  из-за творческих
убеждений.  Завидуют.  Еще  бы!  Иностранцы-коллекционеры,  когда приезжают,
прежде  всего  к  кому - к Решилину! За его "Прощание с воином", ну, что вам
всем понравилась, знаешь, сколько предлагают?
     - Интересно?
     - Сто тысяч долларов!
     Ярцев присвистнул:
     - Что же он ее не продаст?
     - Сам  слышал:  ту  картину  -  никому  и никогда! Но другие продает. А
вообще-то в частные коллекции за границу ушло много работ Решилина.
     - Разве  это  можно?  -  удивился  Глеб. - Продавать за рубеж, да еще в
частные руки? Это же достояние наше.
     - Конечно.  Но  все делается официально, через ВААП, то есть Всесоюзное
агентство по охране авторских прав.
     - И  как он не боится держать на даче картины? Одна икона одиннадцатого
века чего стоит!
     - Не заберутся воры, не волнуйся! Ты на собак его посмотри!
     - Да, сторожа отменные! - согласился Ярцев. - С теленка.
     - И  потом,  электронная  система  сигнализации. Мышь проникнет в дом -
сирена на десять километров завоет.
     Их позвали. Пробираясь сквозь заросли кустарника, Глеб спросил:
     - А где те его работы - передовые рабочие, колхозники?
     - Сжег!  -  тихо  сказала  Вика.  -  Даже  купленные и подаренные снова
выкупил,  вернул  - и в огонь. Только ты... - Она приложила палец к губам. -
Никому!
     Глеб понимающе кивнул.
     Простились  с хозяином, Ольгой, ее глухонемым мужем и двинулись гурьбой
к  машине  Жоголя.  До Москвы добрались за полчаса. Когда въехали в столицу,
начался  мелкий дождь. Подбросили к министерству Петра Мартыновича, которому
Жоголь  устроил-таки  встречу  с ответственным руководителем. Бывший учитель
Решилина долго всем жал руки и приглашал в свой город в гости.
     Затем поехали к гостинице "Россия".
     - Может,  хотите  посетить  какое-нибудь  зрелище?  -  спросил  у Глеба
Леонид Анисимович.
     Ярцев от неожиданности растерялся.
     - На   бокс   сходи,   -   посоветовала   Вербицкая.   -  Международные
соревнования. Леонид Анисимович организует билеты.
     Пришлось Глебу согласиться.


     Проснувшись  в свое первое московское утро и посмотрев на часы, лежащие
на  тумбочке  у  кровати,  Ярцев  удивился  -  не  было  и  восьми.  Дома, в
Средневолжске,  он  отходил  ото  сна  не  раньше  одиннадцати,  а потом еще
нежился  в постели битый час, выкуривая две-три сигареты и лениво размышляя,
какое бы найти себе дело. И так в последнее время - изо дня в день.
     Сейчас  же  Глеб ощутил такой прилив сил и энергии, какого не испытывал
давно.  Он  решительно  откинул  одеяло,  встал,  раздвинул  шторы  на окне.
Торжественный  и  прекрасный Кремль играл в лучах утреннего солнца позолотой
куполов.
     Ярцев   поморщился,   словно   от   зубной   боли:  надо  же  было  так
опростоволоситься вчера у Решилина с Успенским собором!
     "Да,  кисну я в провинции, мозги зарастают жиром", - чертыхнулся он про
себя,  по  привычке  потянувшись  к  пачке  "Космоса".  Но  передумал. Лучше
взбодрить себя зарядкой, которую он давно уже забросил.
     После   зарядки  и  душа  тело  обрело  легкость,  голова  работала  на
удивление  ясно и четко. Хотелось куда-то идти, ехать, с кем-то встречаться,
словом, действовать.
     Он набрал номер Вербицких, но трубку никто не брал.
     "Это  тебе  не  Средневолжск, - подумал Глеб. - Москва - темп и еще раз
темп!"
     Праздное  шатание  по  столице, ненужные посещения разного рода зрелищ,
магазинов  он  отмел  сразу.  Дело  -  вот  чему должен посвятить себя Ярцев
целиком и полностью.
     Дежурная  по  этажу,  которой  он  отдал ключ от номера, объяснила, как
побыстрее  добраться  до  Ленинской  библиотеки.  Глеб  наскоро  перекусил в
буфете - кофе, бутерброды - и вышел на улицу.
     Окинув  взглядом  громадину  "России",  сверкающую алюминием и стеклом,
Ярцев  двинулся  к  Красной  площади.  Миновал  церковь  Василия Блаженного,
Мавзолей.  Александровский  сад  курчавился  кронами деревьев, мимо Манежа к
гостинице  "Москва" устремлялся нескончаемый поток машин, среди которых то и
дело мелькали черные длинные правительственные лимузины.
     У  Ярцева  защемило  в  груди:  он ощутил себя песчинкой, существование
которой   не   только  не  влияет  на  судьбы  мира,  но  и  просто-напросто
незамечаемо этим миром.
     Собственно  говоря,  вера  в  свою  исключительность  поколебалась  еще
вчера,  когда  он  вернулся  в  гостиницу  от Решилина. Обширные, как прежде
считал  Глеб,  знания, эрудиция оказались в общем-то весьма сомнительными. В
Средневолжске  он,  возможно,  и  был  первым парнем на деревне, но тут... В
столице  мерки  совсем  другие! Ну разве можно называться историком, не зная
древнюю русскую живопись, храмовую архитектуру, иконопись? Стыд и позор!
     Еще  в  школе  Глеб  разработал  жизненную программу: в двадцать четыре
года защитить кандидатскую, в тридцать - докторскую.
     А  результат? С кандидатской безнадежно завяз - шеф дал понять, что и в
этом  году  вряд  ли  удастся защититься. Да и сам Ярцев понимал теперь, что
его научный багаж до убогости мал.
     "Когда  я  упустил время? В чем промашка?" - размышлял Ярцев, застряв с
толпой   людей   у   красного  светофора.  И  эта  задержка  показалась  ему
символической: он явно опаздывал в жизни.
     С  такими  мыслями  Ярцев  вошел в Ленинскую библиотеку. У столика, где
оформляли  читательские  билеты, толпилось человек десять. И все, как Ярцев,
немосквичи.
     "Сколько  же  нашего  брата, диссертанта, по всей стране! - мелькнуло у
него в голове. - Прорва!"
     Вот  и  он  тужится  изо  всех  сил,  чтобы  получить  заветный диплом.
Выискивает  чужие  мысли,  суждения,  из сотен томов добывает крупицы истин,
забытые события. А для чего, собственно?
     Если  даже  взять  идеальный  вариант,  лет  через  пять  (это в случае
исключительного  везения!)  будет защищена докторская. И что она даст? Ну, в
лучшем случае четыреста - пятьсот рублей в месяц.
     Ярцев  усмехнулся:  еще  позавчера  это была заветная цель, путеводный,
так сказать, маяк, а сегодня?
     Перед  глазами  все время стояла огромная дача на берегу водохранилища,
икона  стоимостью  в  полмиллиона  золотых  рублей.  Что по сравнению с этим
представления  Глеба  о  положении,  о  материальном  достатке?!  Смех, да и
только!
     "Но  ведь и Решилин когда-то был никто, - утешал себя Ярцев. - Метался,
искал  себя и все-таки нашел. В науке тоже можно добиться немало. Академик -
это  звучит! Это слава, многотомные издания в Советском Союзе и за границей.
Значит - тысячи, десятки тысяч рублей!"
     Наконец  с  билетом было улажено. Еще не меньше часа ушло на выбор книг
по  каталогу,  оформление  и  получение  заказа.  Несмотря  на летнее время,
народу  в читальном зале было полно. Глеб устроился поудобней, положил перед
собой  блокнот,  авторучку,  открыл  тяжелый  фолиант  в кожаном переплете и
углубился в события давно минувших дней.
     Он   прочел  страницу,  другую  и  вдруг  почувствовал,  что  не  может
сосредоточиться.  В  голову  лезли  мысли,  не  имеющие  совершенно никакого
отношения к смутным временам царствования императрицы Анны Иоанновны.
     "Нет,  сегодня  решительно  не  работается!"  - с досадой констатировал
Глеб.
     Слишком  сильны  были  московские  впечатления.  Да еще мешала девушка,
сидевшая впереди через три стола: то улыбнется, то состроит глазки.
     "Познакомиться,  что  ли?"  -  подумал  Глеб,  поймав на себе очередной
взгляд симпатичной незнакомки.
     Но  эту  идею  он  отмел тут же - сразу видно, приехала из какой-нибудь
Тмутаракани.  Нет,  в  принципе  он  не прочь. Как-никак - холостяк почти. А
"почти"  -  из-за  Ленки,  которая наотрез отказала в разводе. Правда, можно
было  бы  подать  в суд, но не хотелось обострять отношения. Шеф посоветовал
сидеть  тихо,  пока  не  состоится защита. Старостин так и сказал: "Запомни,
защищается  не  столько  диссертация,  сколько  диссертант! А в нашем ученом
совете,  сам  знаешь,  сплошные старые грымзы, не сумевшие получить от жизни
всех    удовольствий,    а   посему   весьма   чувствительные   к   вопросам
нравственности.  Не  дай  бог,  твоя женушка накатает "телегу" - дело, пиши,
пропало! С радостью забаллотируют!"
     Вот  и приходилось выжидать. Но как только он положит в карман заветный
диплом,  тут  же  разведется,  какие бы препятствия ни стояли на пути. Пусть
Елена  пишет, идет в профком, ректорат - куда угодно! Даст бог, он и вовсе к
тому  времени  будет  уже  в  Москве.  Ну  а уж здесь Глеб сто раз подумает,
прежде  чем  дать снова заковать себя в цепи Гименея. Вот разве что встретит
такую, как...
     Почему-то  на  ум  пришла Вика. Он вспомнил покойного отца, его желание
породниться с Вербицкими.
     "Может  быть, батя был дальновиднее меня? - подумал Глеб. - Но кто она,
а кто я?"
     Впрочем,  вчера  на даче Глебу показалось, что Вика проявляет к нему не
только дружеский интерес.
     А может, только показалось?
     "Звякну-ка я ей еще раз", - решил Ярцев.
     Он  вышел из зала, спустился в вестибюль. Но у Вербицких снова никто не
брал  трубку.  Глеб  зашел  в  курительную комнату. И только достал из пачки
сигарету...
     - Вот ты где! Попался! - хлопнул его кто-то по плечу.
     Ярцев  от  неожиданности чуть не подпрыгнул. И тут же раздался знакомый
смех.
     - Здорово, сердцеед! - обнимал его... Аркашка Буримович.
     - Вот  так  встреча!  -  обрадовался  Ярцев.  -  Откуда ты, философ мой
румяный?   -   Он   присвистнул:  куда  подевались  Аркашкины  пухлые  щеки,
кругленький животик? - Братец, где же твоя вальяжность?
     Они не виделись с декабря прошлого года.
     - Да,  -  ответил  деланно-грустно  Буримович,  - отощал я. В духе, так
сказать,  времени.  - Он погрозил Глебу пальцем. - Друг еще называется! Жену
соблазняешь...
     - Какую жену? - оторопел Глеб.
     - Мою,  конечно!  Смотрю,  она  кому-то  знаки  подает. Хотел уже сцену
ревности закатить.
     - Господи! - вырвалось у Ярцева с улыбкой. - Так это она?
     - Не узнал? А Стася тебя сразу!
     Жену  Буримовича Анастасию Глеб видел давно, да и то мельком. Тогда она
показалась  ему  неприметненькой,  а  вот  поди  ж ты - расцвела! А вообще о
женитьбе  Аркадия  по  институту ходили прямо-таки легенды. Искал он будущую
свою  супругу  по научной методе - сам выдумал тесты. Умственные способности
проверял  по  кроссвордам, шарадам и другим интеллектуальным играм. Духовное
-  куда влекло избранницу: в ресторан, на каток, на эстраду или же послушать
серьезную  музыку. Но самым оригинальным испытанием была проверка характера.
Аркаша  приглашал  девушку в парк культуры и отдыха, вел к пруду с лебедями.
И  когда,  мирно беседуя, шли вдоль берега, словно бы нечаянно толкал в воду
(знал,  хитрец,  где  неглубоко, а значит - неопасно). Одна обозвала Аркадия
дураком,  другая подняла такой визг, что сбежались чуть ли не все отдыхающие
в  парке,  третья  залепила пощечину и потребовала купить новые туфли взамен
испорченных.
     Со всеми ними Аркадий, понятное дело, немедленно порвал отношения.
     Стася  же  только  посмеялась.  Более  того, немного обсохнув, потащила
расчувствовавшегося Буримовича на симфонический концерт.
     Аркадий  был  сражен наповал! На следующий день они пошли в загс. Таким
образом,  Буримович  стал  первым  "женатиком"  на  их  четвертом  курсе.  И
естественно,  являлся  любимым объектом для шуток. Аркадий тогда носил среди
приятелей  кличку Слоник. Полный, невысокий... Когда его спрашивали: ну, как
семья,  он  охотно  отвечал  - нормальная слоновья семейка. Смеялись. Однак