плакалась.  Ей  вдруг  показалось,  что  судьба  к  ней  несправедлива до
жестокости.  Захотелось  открыть  перед  Викой  душу,  рассказать  о мечте и
надежде, с которыми она ехала в столицу, а там ее...
     - Ой!  -  вдруг  вскрикнула  Вербицкая, хватаясь за платье и прижимая к
себе.
     Сторожук  обернулась  и  обомлела:  у  скалы  стоял тот самый настырный
парень   с   теплохода.  Зрелище  двух  прекрасных  обнаженных  женских  тел
настолько  парализовало его, что он не мог даже пошевелиться. Орыся кинулась
к  своей  одежде,  прикрылась,  и  ее  прорвало: бухточка, только что бывшая
свидетелем  прекрасного  пения,  огласилась  потоком  бранных слов. Южанин в
мгновение ока исчез, словно испарился.
     - Дубина,  весь  кайф  испортил!  - сказала возмущенная Вика, когда они
пришли в себя.
     - Надо   сматываться.  -  Орыся  стала  одеваться.  -  Этот  кретин  не
отстанет, вот увидишь. Выждет немного и снова появится.
     Они  с  сожалением  покинули  уютное  местечко.  На  "Солнечных песках"
валяться  тоже  не  решились,  опасаясь  преследования  незнакомца в кожаных
брюках.  Теплоход  доставил  приятельниц  в  Южноморск. Там они первым делом
пошли  на  рынок  и  нос  к  носу  столкнулись  с  Глебом Ярцевым и Степаном
Архиповичем.   Глеб   был  в  странном  одеянии:  свободные  белые  штаны  и
просторная   косоворотка,  подпоясанная  шнурком  с  кистями  и  застегнутая
наглухо.   Скворцов-Шанявский   потом  объяснил  Орысе,  что  парень  совсем
свихнулся  на  увлечении  всем древнерусским и подражает художнику Решилину.
Вообще  она  заметила,  что  профессор недолюбливает Глеба, хотя раньше, она
слышала,  они  были  большими  друзьями. Все знавшие Ярцева говорили, что он
неожиданно  пополнел.  Глеб жаловался, что это у него от болезни. Поэтому он
даже не может купаться.
     Вот и теперь Вербицкая стала подтрунивать над своим земляком.
     - Опять   ты   в   своих  холщовых  портках?  -  усмехнулась  Виктория,
поздоровавшись.
     - Старушка,  ты  ведь  не средневековый правитель, чтобы диктовать мне,
что носить, а что нет, - раздраженно произнес Глеб.
     - А что, диктовали? - спросила Орыся, чтобы предотвратить перепалку.
     - Еще  как!  -  ответил  Ярцев.  -  Понимаешь  ли,  одежда  должна была
соответствовать  общественному положению человека. И несдобровать было тому,
кто  нарушал  запрет.  Наказывали  вплоть  до  смертной  казни... В Венеции,
например,  в  шестнадцатом  веке была специальная служба надзора за одеждой.
На  правильные,  так  сказать,  костюмы  ставили особую печать. А неуставные
конфисковывали,  это  в  лучшем случае. Английский король Генрих Тринадцатый
даже  придворным  не  разрешал  носить  меха, парчу, красный и синий бархат.
Чтобы выделяться среди них.
     - Ладно,  -  смягчилась Виктория, - не хочу быть узурпатором, носи, что
хочешь. Но хоть на пляж пойдешь?
     - Дорогуша,  я  ведь  тебе говорил: щи-то-вид-ка! - Глеб зачем-то вынул
из кармана какую-то бумажку. - Вот даже врачи...
     - Щитовидка,  -  фыркнула Вербицкая. - А вчера я видела, как ты выходил
из моря.
     - Попробовал,  а  потом  пожалел,  - хмуро произнес Ярцев. - Тахикардия
мучила  всю  ночь.  А  ведь  меня  предупреждали:  нельзя  ни в коем случае!
Проклятые эндокринные железы! И лишний вес от них!
     - Виктория,  возьмите  на  пляж меня, - расплылся в улыбке "облепиховый
король".  -  Представляете,  сбросил  за полмесяца двенадцать килограммов! А
все  почему?  Вода,  солнце,  волейбол! Хочу, как тот певец из Греции... Ну,
эстрадный... - Он пощелкал пальцами, вспоминая фамилию.
     - Демис Русос, - подсказала Вербицкая.
     - Во,  он  самый,  -  кивнул  Степан  Архипович. - Как прочитал, что он
сбросил  пятьдесят килограммов, так и подумал: а я что, хуже? Правда, как бы
узнать точно, как он этого добился?
     - Скоро  Русое  приедет  в Москву на гастроли, вот и поинтересуйтесь, -
посоветовала Вика.
     - Да?  Вы  так  считаете?  -  Толстяк вертел головой, переводя взгляд с
одного на другого и не понимая, шутит девушка или же говорит всерьез.
     - Виктория  запросто устроит вам эту встречу, - поддел, в свою очередь,
Вербицкую  Глеб.  -  Она  знакома  со  всеми,  разве что не представлена еще
римскому папе.
     Вербицкая поджала губы и бросила на Ярцева холодный взгляд.
     "Тоже  непонятная парочка, - подумала Сторожук. - То перемигиваются, то
скубутся".
     Она  увлекла компанию в рыбный ряд, где купила два маленьких акуленка -
катрана.
     - Как, их можно есть? - поморщился "облепиховый король". - Они же...
     - Зря  вы  так,  -  сказала  Орыся.  -  Очень  даже  вкусно!  А Валерий
Платонович считает, что похоже на отварную севрюгу.
     - Я предпочитаю натуральную севрюжку, - осклабился Степан Архипович.
     Расстались  у  автобусной остановки. Орыся поехала домой. Ни машины, ни
Вадима  не  было.  Валерия Платоновича тоже. Спрашивать у хозяйки, появлялся
ли  профессор,  она  не  стала.  Отдала  катранов  и попросила приготовить к
обеду,  к  которому  Скворцов-Шанявский  обычно  не  опаздывал.  Но  сегодня
почему-то  задерживался.  Элефтерия  Константиновна  дважды докладывала, что
еда готова, а профессор все не шел и не шел.
     Когда  он наконец приехал, Орыся была удивлена: за все время пребывания
в   Южноморске  у  Валерия  Платоновича  ни  разу  не  было  такого  дурного
настроения.  За стол он сел мрачнее тучи, своего любимого разварного катрана
почти не ел - так, ковырнул пару раз вилкой, и все.
     Встав  из-за  стола,  профессор  достал  из  чемодана аккредитив, сунул
Орысе:
     - Сходи в сберкассу. Срочно!
     Сторожук  поразилась  еще больше: буквально вчера у Валерия Платоновича
денег  было - не сосчитать. Приходил всегда с набитыми карманами. Настроение
- лучше некуда, даже напевал. И вдруг...
     - Значит, снять? - все еще не веря своим ушам, переспросила Орыся.
     - До  чего  же  ты  бестолковая!  -  взорвался  профессор.  -  Если даю
аккредитив!.. Должен срочно отдать двадцать пять кусков.
     - Значит, снять двадцать пять тысяч? - уточнила Орыся.
     - Возьми  все,  до копейки, - приказал Валерий Платонович. - Понимаешь,
Эрик предлагает одну прелестную вещицу...
     Эрик  Бухарцев, бывший шофер Валерия Платоновича, появился в Южноморске
неделю  назад.  Орыся  встретила  его  случайно. Он куда-то спешил. Сторожук
поинтересовалась,  почему  его  мать  не  приезжала  в  этом году лечиться в
Трускавец,  ведь  место в доме Орыси ей всегда обеспечено. Бухарцев ответил,
что  его  родительница  собирается  на воды где-то в начале ноября. На том и
расстались.
     - Так,  значит, Эрик продолжает спускать свои золотые цацки? - спросила
Орыся.
     - И  еще  как! Представляешь, вчера продал Решилину перстень. Жаль, что
меня  при  этом  не  было,  непременно бы перехватил! И как только не стыдно
этому  богомазу!  Облапошил  парня,  как младенца! Перстень стоит раз в пять
дороже, чем отвалил денег Решилин.
     Скворцов-Шанявский постепенно успокоился. И поторопил Орысю:
     - Давай, давай за денежками!
     Орыся  стала  одеваться.  Кто-то  позвонил  Скворцову-Шанявскому, и тот
срочно  уехал.  Орыся взяла хозяйственную сумку - профессор наказал купить к
ужину  ряженку,  так как расшалился его желчный пузырь, - в нее она положила
изящную  индийскую  сумочку  из змеиной кожи, в которой находились паспорт и
аккредитив.
     До  сберкассы  было  три  остановки  на  автобусе.  Орыся сошла на одну
раньше,  забежала  в  молочный  магазин.  И  уже  после этого отправилась за
деньгами.
     В  кассе  народу  было  немного.  Почти  все  стояли  к  окошечку,  где
принималась плата за коммунальные услуги.
     Когда  контролерша  услышала, какую сумму снимает с аккредитива Орыся -
пятьдесят  тысяч  - она с любопытством глянула на нее, но ничего не сказала.
Но  вот взгляд кассирши, отсчитывающей ей деньги, Орысе не очень понравился.
Кассирша  была  не  то  грузинка,  не  то  армянка,  с  большими выпученными
глазами. Они словно гипнотизировали.
     Все  деньги  были  сотенными  купюрами  и  в банковской упаковке. Орыся
спрятала  их  в индийскую сумочку, а вот в хозяйственную класть не решилась.
Так  и  села  в  автобус:  в  одной  руке  хозяйственная сумка, в другой - с
деньгами.  Опустив  пять  копеек  в  кассу,  оторвала билет. Через остановку
кто-то  передал мелочь за проезд. Орыся находилась ближе всех к кассе. Чтобы
было  удобнее  действовать, она опустила сумочку с деньгами в хозяйственную.
И уже не вынимала ее оттуда: ехать оставалось всего одну остановку.
     Дома  она  вынула  ряженку,  а  хозяйственную сумку поставила в комнату
профессора,  для спокойствия проверив индийскую сумочку. Все на месте, замок
защелкнут.
     Потянуло  в  сон.  Такая  уж  появилась  у  нее  привычка в Южноморске:
обязательно прикорнуть днем часика полтора-два.
     Тут приехал Вадим.
     - Умираю  от  голода!  -  объявил он прямо с порога. - Давай что-нибудь
посущественнее.
     - Надо было есть вовремя, - поворчала скорее для порядка Орыся.
     - Вовремя! - хмыкнул шофер. - Шеф посылал в одно место...
     - Ладно, сейчас.
     Орыся  пошла  на хозяйскую половину. Элефтерия Константиновна разогрела
голубцы.  Когда Орыся принесла их Вадиму, тот вмиг разделался с ними и снова
куда-то умчался.
     И  только  она  прилегла,  в дверь постучали. Пришел Жоголь. Вид у него
был до крайности озабоченный.
     - Прости,  Орысенька,  что  беспокою тебя, но позарез нужно позвонить в
Москву, - сказал он.
     - Ради бога, - кивнула Орыся на телефон.
     - Понимаешь,  с  переговорной  звонить  -  как  на  улице,  - продолжал
оправдываться Леонид Анисимович, набирая код и номер Москвы.
     Орыся  поняла,  что  он  хотел  бы  поговорить без свидетелей, и, найдя
какой-то предлог, вышла в сад.
     Жоголь  говорил  минут  пятнадцать.  Появился  он  на  крыльце какой-то
странный, с растерянной улыбкой на лице.
     - Ну,   слава   богу,  слава  богу,  -  проговорил  Леонид  Анисимович,
прислоняясь к косяку.
     - Добрые вести? - встрепенулась Орыся.
     - Боюсь  даже поверить, - ответил Жоголь. - Понимаешь, дома, в почтовом
ящике, нашли записку от Михаила.
     - Жив, значит? - обрадовалась за Жоголя Орыся.
     - Жив,  жив,  и  это  самое  главное,  -  вздохнул  он. - А остальное -
непонятно...
     - Что именно?
     - Записка  странная.  Дословно  пишет:  "Дорогая  мама, не переживай, я
здоров.  Но  не ищи меня. Твой любящий сын". - Жоголь сдавил пальцами лоб. -
Хоть  бы  дал  знать,  где  он, почему не хочет объявиться? Может, ему очень
худо, может, нужна моя помощь!
     - А  из-за  чего  Миша  сбежал?  -  осторожно  спросила  Орыся. - Ссоры
никакой не было?
     - Какая  там  ссора!  -  отмахнулся Леонид Анисимович. - Голоса на него
никогда не повысил!
     - Тогда что же? - допытывалась Сторожук.
     - Этого,  милая Орыся, я и сам не пойму. Все пытался разобраться, но...
Наверное,  трудно понять их, молодых. - Жоголь хрустнул суставами пальцев. -
Ладно,  будем  надеяться,  что  благоразумие  возьмет верх. Я вот думаю, как
воспримет  эту  весточку  от  сына  жена.  Конечно, обрадуется, но, с другой
стороны,  почему Миша запрещает его искать? Может, попал в руки каких-нибудь
страшных  людей?  -  Он  с  грустью посмотрел куда-то вдаль. - Вот так расти
ребенка, заботься, а что тебе уготовила судьба - бог весть...
     Орыся  постаралась  успокоить Леонида Анисимовича, что, мол, обойдется.
Он  простился  с  ней все еще озабоченный и печальный, даже забыл прихватить
клетчатую  сумку  на  колесиках,  с  которой  пришел.  Орыся напомнила ему о
сумке, оставленной в комнате. Жоголь забрал ее и вышел со двора.
     Орыся  снова  прилегла,  заснула  наконец.  Ей приснился нехороший сон.
Неведомо,  в  каком  городе  -  то  ли в Трускавце, то ли в Средневолжске, а
возможно  и  в  Южноморске  -  она  увидела  на  улице в толпе своего Димку.
Бросилась  к  нему, но сын затерялся среди людей. Сколько она его ни искала,
нигде  не  могла  обнаружить.  И вдруг отчетливо и безнадежно, как это может
быть   только  в  сновидении,  Орыся  поняла:  утрата  ее  окончательна.  Ей
захотелось  плакать,  но  слезы  не  шли. Отчаяние перехватило горло. Кто-то
тронул ее за плечо и спросил:
     - Где?
     - Не знаю, - пробормотала она.
     - Где деньги? - снова прозвучал голос Скворцова-Шанявского.
     Орыся  с  трудом  расклеила  веки,  все  еще  не  понимая,  что  с  ней
происходит. Явь медленно входила в сознание.
     - Ты  что,  не  ходила  в  сберкассу?  -  стоя над ней, спросил Валерий
Платонович.
     Тут  только  она окончательно проснулась, тяжело вздохнула, стряхивая с
себя дурной сон, и сказала:
     - Была, была... Там, в индийской сумочке, в твоей комнате. За шкафом.
     Профессор  вышел.  Сторожук  поднялась  с  постели, поправила прическу.
Скворцов-Шанявский  вернулся  через  минуту.  В руках у него была сумочка из
змеиной кожи.
     - Что это? - зловеще спросил он, показывая какие-то пачки.
     - Как что - деньги, - ответила Орыся.
     В комнате был полумрак - днем Орыся зашторивала окна для прохлады.
     - Не могла найти другое время для шуток? - вскипел профессор.
     - Какие   шутки?   -   удивилась   Орыся.   -  В  банковской  упаковке,
сторублевки...
     - Сторублевки?!  -  завопил Скворцов-Шанявский, швырнув в нее сумочку с
пачками.
     Сумка  шлепнулась  на  пол,  и бумажки разлетелись по комнате. Сторожук
невольно нагнулась, подняла несколько штук и обомлела.
     Это были листки перекидного календаря.
     - А где... где деньги? - заикаясь, спросила Орыся.
     Она ничего не понимала.
     - Да,  где?  -  сложив, как Наполеон, руки на груди, Скворцов-Шанявский
смерил ее презрительно-уничтожающим взглядом.
     - Я  же сама, своими руками... - лепетала Орыся, лихорадочно осматривая
внутренности сумочки. - Два раза пересчитывала...
     Кроме  календарей,  бог весть каким путем оказавшихся, в ней не было ни
рубля.
     Сбивчиво,  находясь  почти  в  истерике,  Орыся  стала  объяснять,  что
действительно ходила в сберкассу и сняла с аккредитива все деньги.
     - Давай  подробно:  как  ты  туда  добралась, что именно делала и каким
образом вернулась домой! - потребовал грозно профессор.
     Он восседал на стуле в позе беспощадного судьи.
     Орыся  попыталась  восстановить  в  мельчайших  деталях  свой  поход за
деньгами.
     - А, может, это - кассирша? - высказала она свое предположение.
     - Что - кассирша? - с сарказмом спросил Валерий Платонович.
     - Ну,  понимаешь,  я  сразу заметила: глаза у нее странные. Прямо как у
гипнотизера!  Может,  она  того,  загипнотизировала  меня и вместо настоящих
денег  подсунула  вот  это?  -  схватилась  за последнюю соломинку Сторожук,
потому  что  совершенно  не  могла  себе представить, каким образом радужные
сторублевые  банковские  билеты  могли  превратиться  в  ничего  не  стоящие
бумажки.
     - Нет,  ты  понимаешь,  что ты говоришь? - покачал головой профессор. -
Это ведь полная чушь! Ребенок, и тот не додумался бы до такой глупости!
     - Но куда же они могли деться?! - Орыся в отчаянии заломила руки.
     Скворцов-Шанявский встал, прошелся по комнате.
     - Кто-нибудь заходил к нам? - остановился он возле Сторожук.
     - Никого  посторонних,  -  заверила  она.  -  Вадим приезжал обедать. Я
пошла к Элефтерии Константиновне, принесла ему голубцов.
     - Та-ак,  - протянул Валерий Платонович. - Значит, какое-то время Вадим
находился в доме один. - Он помолчал, подумал. - Ты говорила ему о деньгах?
     - Зачем?  -  вопросом на вопрос ответила Орыся и, вспомнив, добавила: -
Да,  потом  заходил Жоголь. Попросил разрешения позвонить в Москву. Чтобы не
мешать, я вышла в сад.
     Услышав имя Жоголя, Скворцов-Шанявский помрачнел.
     "А  может  быть, пропажа этих пятидесяти тысяч сродни тому, как исчезли
в  Средневолжске наследственные драгоценности ярцевской жены?" - мелькнуло у
него в голове.
     - Значит,    Ленечка    тебя    навещал,   -   процедил   сквозь   зубы
Скворцов-Шанявский,  чувствуя,  что  внутри у него все закипает. - И опять в
мое отсутствие... Ну-ну! Вот кобелина! Впрочем, ты не лучше! Сука!
     Орысе  показалось,  что  профессор  замахнулся.  Резко оттолкнувшись от
пола,  она  вместе со стулом отскочила назад. Стул упал. У Орыси потемнело в
глазах - не дай бог ударит, тогда...
     - Ты  сам...  сам!  -  гневно  бросила  она  в  лицо  профессору. - Кто
заставлял  меня  крутить  шуры-амуры  с  твоим  Жоголем?  Кто?!  Чуть  ли не
укладывал  к нему в постель! Между прочим, твой Ленечка оказался благороднее
тебя!  Да,  да,  в  тысячу  раз  порядочнее! Так, поиграл в поддавки, позлил
тебя, и все!
     Валерий   Платонович   сжал   кулаки,  подался  вперед,  но  сдержался.
Последние  слова молодой женщины произвели действие - он, кажется, справился
с приступом ярости.
     Воспользовавшись  этим,  Орыся  поспешно  пересказала,  что  сообщил ей
Жоголь  о  своем  сыне и его странной записке. Валерий Платонович не слушал.
Его мучил вопрос: где взять деньги?
     - Позор!  -  семенил  он  по комнате. - Я дал слово, соображаешь, слово
дал, что верну сегодня долг!
     - Попроси обождать, - осторожно сказала Орыся. - Ну, несколько дней.
     - Да  это  хуже,  чем...  чем...  -  вскричал  профессор,  но  так и не
подыскал нужного сравнения.
     Орысе  стало  жалко его. В таком положении Скворцова-Шанявского она еще
не видела. И еще мучило, что всему виной она.
     - Валерий,  -  сказала  Орыся  мягко,  - ты же все можешь. Ну, позвони,
пойди...
     - Куда?  - перебил он ее. - К кому?! Вот если бы в Москве... - Он хотел
еще что-то сказать, но, передумав, махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.
     Оставшись  одна,  Орыся  некоторое  время  сидела  в оцепенении. Потом,
словно  очнувшись,  зачем-то собрала разбросанные по полу листки календаря и
сложила  их в индийскую сумочку. А в голове лихорадочно билось: куда исчезли
деньги, кто подменил их, где?
     "Вадим?..   Жоголь?..   -  размышляла  она.  -  Не  может  быть.  Шофер
профессора  слишком  обязан шефу. Да и Леонид Анисимович вряд ли пошел бы на
такое гнусное дело".
     И  чем  больше  Сторожук  думала,  тем  чаще вспоминалось лицо кассирши
сберкассы,  особенно  ее большие выпуклые глаза, в которых совершенно нельзя
было различить зрачков. Завораживающий, как у змеи, взгляд.
     - Нет,  тут  что-то не так! - вслух произнесла Орыся. - Конечно же дело
нечистое...
     Идея  эта  настолько  овладела молодой женщиной, что она решилась: если
уж кто может разобраться и помочь, так это милиция.
     Орыся   лихорадочно   переоделась   и,  словно  боясь  упустить  время,
буквально  побежала в горуправление внутренних дел, которое приметила в трех
кварталах от дома.
     Дежурный  офицер,  выслушав  взволнованный, сбивчивый рассказ Сторожук,
направил ее к начальнику отдела уголовного розыска майору Саблину.
     Как  только  Орыся  стала излагать историю пропажи денег, Саблин вызвал
еще  одного  сотрудника.  Тот  был  помоложе,  в штатской одежде и совсем не
походил   на  милиционера.  Представился  он  оперуполномоченным  уголовного
розыска  капитаном  Журом. Сторожук пришлось рассказывать сызнова. Выслушали
ее  очень  внимательно.  В отличие от Скворцова-Шанявского, подозрения Орыси
насчет  кассирши  не  вызвали  ни  насмешки,  ни  удивления. Задав несколько
уточняющих  вопросов  - не заметила ли Орыся, что за ней следят в сберкассе,
и  вообще  каких-нибудь подозрительных лиц, - майор Саблин попросил написать
заявление.  Надо  сказать,  что справиться с этим Орысе было нелегко: делала
впервые  в  жизни,  да  и  не  знала, на что больше обращать внимание. Потом
капитан  Жур  повел  ее  в свой кабинет, показал десятка два фотографий. Как
Орыся  поняла,  это были преступники. Оперуполномоченного уголовного розыска
интересовало,  не  видела ли она кого-нибудь из этих людей в сберкассе или