по направлению к другому бару, хозяйкой  которого  была
хорошенькая Тилли.
     На другой день в два часа Анри, по прозванию Весельчак, одетый в полную
парадную форму, торжественно вступил в английский бар.
     Хозяйка, окруженная своими тремя помощницами, шила.
     Когда Рахиль увидала  своего  обожателя,  то  побледнела,  как  полотно
платка, который она подрубала.
     Весельчак не сел, он подошел к молодой женщине  и  сказал  ей  прямо  в
лицо:
     - Итак, вчера вы мне наставили рога? - И он залился веселым смехом.
     Тотчас Рахиль стала плакать, стараясь  в  то  же  время  обнять  своего
возлюбленного.
     - Постой... Ты послушай... Это он, матрос, виноват... Это он  рассказал
мне про тебя такие пакости... Это не мужчина!
     - Вы, - сказал солдат, оборачиваясь  в  сторону  других  женщин,  -  не
смейте вмешиваться, если не хотите, чтобы я здесь все уничтожил...  Если  не
желаете скандала, то не мешайте мне с ней расправиться, как я хочу... Ну,  а
ты иди сюда поближе.
     Раздалась, как показали хозяйка и девушки на дознании, звонкая пощечина
по щеке несчастной девушки.
     - Ах,  не  бей  меня...  Аа!  аа!  Свинья,  свинья!  Хозяйка,  девушки,
вступитесь за меня... Оо... Не давайте меня бить... Он меня убьет...
     Рахиль отчаянно защищалась руками и ногами. Она даже кусалась...
     Но медленно, подобно змее, охватывающей  свою  добычу,  солдат  схватил
девушку за талию и положил ее животом на край стола, затем, подняв ей платье
с юбками и обнажив круп, стал ее хлестать  что  есть  силы  рукой...  Теперь
Рахиль перестала уже бороться и только брыкалась под ударами, выкрикивая:
     - Довольно, довольно, прости, ей-Богу, не буду,  не  буду,  довольно!..
Ооо! Ей Богу, не буду никогда!.. Прости... Девушки... Хозяйка...
     Но Весельчак, не обращая  ни  малейшего  внимания  на  мольбы  девушки,
продолжал ее хлестать. По показанию девушек, он дал  ей  около  ста  ударов.
Хозяйка же говорит, что не меньше двухсот. Сам  же  солдат  заявил,  что  не
считал удары, - бил, чтобы хорошенько проучить.
     Когда солдат наконец поставил Рахиль на ноги, то та стала  тереть  себе
руками круп, причитая и рыдая:
     - Ой! Ой! Посмотрите, что  он  со  мной  сделал!  Разве  он  смеет  так
обращаться?! Меня отец с матерью никогда не били!..
     Весельчак в это самое  время  спокойно  поправлял  себе  рукой  волосы,
совершенно растрепавшиеся во время борьбы с Рахилью.  После  этого  он  взял
девушку за плечи и, указывая на лестницу в верхние этажи, сказал:
     - Ну, марш туда!
     Рахиль поспешила повиноваться из боязни, как она показала на  дознании,
новой трепки.
     За нею следом пошел наверх и солдат.
     Когда они оба исчезли, девушки стали хохотать.
     - Совсем, как в школе, - сказала Аня. - Когда я  была  маленькой,  меня
частенько так наказывала учительница, иногда она меня секла розгами...
     - Во всяком случае, она долго будет помнить эту штуку, как у  ней  круп
распух и посинел... - сказала Титина.
     Хозяйка же прибавила: "Сама виновата: бегает за мужчинами... Могло быть
еще хуже... Хорошо, что он ее выпорол руками"...
     По  приказанию  военного  министра  Пикара,   солдат   был   подвергнут
двадцатидневному строгому аресту и переведен в гарнизон Тарасконы.
     Корреспондент  парижской  газеты   "Матен"   интервьюировал   известную
писательницу,  пишущую  под  псевдонимом  "Ж.",   относительно   вопроса   о
флагелляции, под предлогом литературного интереса; как известно,  под  таким
благовидным предлогом можно расспрашивать о чем угодно.
     Писательница  откровенно  созналась,   что   в   монастыре,   где   она
воспитывалась, нередко как ее, так и других воспитанниц наказывали розгами.
     - Вы знаете, - сказала она  корреспонденту,  -  стыд,  этот  знаменитый
стыд, якобы, по мнению наказывающих розгами, более страшный, чем самая боль,
не держится очень долго. Первый раз, конечно, было тяжело раздеваться, но  в
минуты,  предшествующие  наказанию  розгами,  испытываешь   такое   страшное
волнение, что положительно невозможно анализировать свои чувства и ощущения.
     - Ну, а боль? - спрашивает корреспондент.
     - Не требуется особенно пылкого  воображения,  чтобы  представить,  что
боль от розог и особенно  от  крапивы,  которой  меня  раз  наказали,  очень
велика, часто нестерпима, и избавиться от  нее  готова  ценою  каких  угодно
унижений...
     - Скажите, - опять спрашивает корреспондент,  -  может  ли,  по  вашему
мнению, эта боль доставить наказываемой наслаждение?
     - Как вам сказать, мне она не доставляла  наслаждения,  но  кто  знает:
женщины, а особенно девушки, - натуры довольно сложные...
     Более  корреспонденту  ничего  не  удалось  выведать  у   писательницы,
пожелавшей прекратить беседу.


        ^TФЛАГЕЛЛЯЦИЯ В ИТАЛИИ^U

     Вступая  на  почву  этой  латинской  страны,  я  прежде  всего  напомню
читателям о флагелляции римлян.
     Во втором томе своего труда я посвятил ей несколько глав и уверен,  что
далеко не исчерпал эту тему - слишком были распространены телесные наказания
в древнем Риме.
     Скажу  еще  раз,  что  там  флагелляция  процветала  как  в   интересах
дисциплины, так и в интересах сладострастия.
     Мессалина, по словам историка Тацита, приказывала себя сечь в публичных
домах и щедро оплачивала экзекуторов, сумевших ей угодить.
     Петроний, этот изящный патриций, поэт и прозаик,  чувственный  в  самой
высокой степени, по словам  того  же  историка,  почти  ежедневно  подвергал
наказанию розгами или плетью ту или другую из своих  молодых  и  хорошеньких
рабынь. В известном романе Сенкевича  "Камо  Грядеши"  есть  сцена,  где  по
приказанию Петрония вольноотпущенник наказывает розгами  хорошенькую  рабыню
Эвнику за то только, что она из любви к Петронию стала  протестовать,  когда
он хотел ее подарить своему другу. Тот сам отказался от нее, но все-таки  за
протест Петроний ее велел высечь розгами.
     Как известно, Эвника не воспылала к Петронию злобой за такое наказание,
до того оно было в нравах римлян и не считалось  унижением;  она  продолжала
по-прежнему его любить и добилась того, что стала его наложницей, которую он
сильно полюбил. Когда Петроний решил выпить яд, то Эвника заявила, что умрет
вместе с ним, и выпила яд из одной с ним чаши.
     В Луперкалиях самые  стыдливые  римляне  не  стеснялись  раздеваться  и
позволять себя сечь розгами священным жрицам Елезиса.
     На рынке человеческое тело подешевело, благодаря тому, что  патрицианки
стали заниматься проституцией из любви к искусству  и  этим  понизили  плату
куртизанкам.
     Но  главным  образом  в  эту  эпоху  подвергали  жестокой   флагелляции
христианских женщин, которые принимали ее с восторгом; как вновь  обращенные
в  христианскую  веру,  они  горели  желанием   подвергнуться   мучительному
истязанию, которого не избег сам Христос - их учитель.
     Их выводили  на  роскошные  арены  колоссальных  цирков,  где  народ  с
разинутым ртом смотрел, как нежное и белое тело девочек под  ударами  плетей
превращалось в кровавый кусок мяса.
     Классическая страна величественного падения привлекает наше внимание  и
другими эпохами, когда поцелуи сливались с последними  звуками  предсмертной
агонии, когда ночь любви  начиналась  в  алькове  дожа,  а  оканчивалась  на
глубине какого-нибудь венецианского канала.
     В  те  отдаленные   времена   нередко   звуки   мандолин   и   болтовня
подозрительных  масок  заглушали  крики   и   стоны   наказываемых   розгами
провинившихся женщин. Иногда трудно было отличить крики  радости  от  криков
боли.
     Флоренция, Равенна, Венеция и  другие  большие  города  -  цитадели  не
только великого искусства, но и утонченного сладострастия.
     Удивительные  принцессы,   королевы   по   рождению   и   королевы   по
развращенности, простирают так  далеко  непонимание  своей  порочности,  что
поручают увековечивать художникам свои изображения в далеко нелепом виде.
     Среди  последних  наше  внимание  невольно  останавливается  на  образе
Лукреции, этой жрицы любви и жестокости... Лукреция  Борджиа,  одно  ее  имя
вызывает в нашем воображении видения, сходные с обитательницами  Дантовского
ада!
     Я намерен уделить ей несколько прочувствованных страниц в своем  труде,
так как нельзя без волнения касаться праха королевских гробов...
     Если верно, что жизнь - это своего рода арена,  на  которой  люди,  как
собаки,  рвут  кусочки  счастья,  славы  или  богатства,  которые  выброшены
судьбой... Если верно, что цель оправдывает средства, что жизнь  слабого  не
идет в счет, когда сильный стремится к удовлетворению своего честолюбия; что
для подобного чудовища преступление,  кровосмешение,  предательство,  гибель
целых армий в один день, истребление женщин и детей  теряют  свое  значение,
раз только его господство растет, - тогда будем восхищаться поступками  этих
Борджиа, из которых один был папой и заставлял пресмыкаться пред собой  даже
государей, а другой настолько свиреп и опасен, что Людовика  XII  от  одного
его имени бросало в жар,  как  бросает  в  жар  и  теперь  тех,  кто  читает
повествования о совершенных им злодеяниях.
     Читая описание жизни Борджиа, вы на каждом шагу наталкиваетесь на труп.
Среди чудовищных пыток, которые изобретали эти похотливые  и  жестокие  умы,
телесные наказания с дисциплинарною целью занимали одно из первых мест, если
только не самое первое...
     Вот  сначала  личность  Родригеца  Борджиа,  личность   интеллигентная,
насмешливая, когда нужно - добродушная. Он нам напоминает  немного  Людовика
XI, столько он  употребил  настойчивости,  часто  довольно  злостной,  чтобы
уничтожить власть государей, управлявших мелкими итальянскими государствами.
     Когда он познакомился с  девицею  Ваноцца  в  1471  году,  он  был  уже
кардиналом, епископом Порто. В молодости он  дрался,  грабил,  искал  разных
опасных приключений, но потом понял, что только одна Церковь может дать  ему
положение, которого требовало его  от  природы  ненасытное  честолюбие.  Вот
почему он бросает военную карьеру и поступает  в  монашеский  орден,  где  и
подготовляет избрание в папы Сикста IV при помощи чисто дьявольских  интриг;
одновременно он работает в пользу избрания в  папы  и  Иннокентия  III,  сея
повсюду раздоры и  становясь  знаменитостью  исключительно  благодаря  своим
скандалам.
     Современная хроника сообщает нам, что Ваноцца из фамилии  Катанеи  была
девушка пылкая и страстная, которая вполне могла влюбиться в этого странного
завоевателя,  отличавшегося  холодной  жестокостью  и   дикой   страстью   к
господству.
     Родригец Борджиа не скрывал своих любовных увлечений с  беззаботностью,
свойственной   натурам   сильным,    душа    которых    развращена    полной
безнравственностью,  так  как  они  ставят  себя  выше  всяких  человеческих
законов.
     Однако Ваноцца, конечно, поняла, что  она  сама  станет  жертвой  этого
бессовестного сердца, а  потому  решила  искать  в  своей  семье  защиты  от
преступлений, которые она предвидела, и забытья своих ошибок, хотя имела  от
связи с Родригецом трех детей.
     Кардинал Борджиа преследовал ее и успел, как  рассказывает  современный
итальянский историк Брюшарди, настигнуть ее в  окрестностях  Рима,  где  она
укрылась у одного из своих родственников. Родригец сжег замок, захватил свою
любовницу и привез ее в  свой  дворец,  где  ночью  собрал  совет  из  своих
секретарей, епископа Таррижента и священника Мурсии.  Но  предоставим  слово
самому историку  Брюшарди,  хроники  которого  имеют  особенную  ценность  и
оригинальность.  Я  привожу  латинский  текст,  без  малейшего   сокращения,
сохраняя также ту грубость, которую допустил автор.
     "Это был довольно странный совет, собранный будущим  папой  Александром
VI. Трудно себе представить что-нибудь более  отвратительное,  как  бегающие
глаза кардинала Мурсии, который никогда не мог посмотреть противнику прямо в
глаза, и в то же время вы чувствовали, что он из-под ресниц пронизывает  вас
насквозь  своими  глазами.  Епископ  Таррижента  был  маленький,  подвижный,
болтливый, под его медоточивыми речами скрывалась  жестокость,  отличавшаяся
чисто дьявольской изобретательностью.
     Таковы были два аколита кардинала Борджиа, и  они  втроем  заседали  на
особой эстраде. У подножия их сидело  шесть  их  приверженцев,  разодетых  в
богатые одежды; они-то и должны были  судить  провинившуюся  любовницу,  эту
несчастную Ваноццу, которая совершенно нагая сидела на дубовом резном стуле,
спрятав свое лицо в своих распущенных густых золотистых  волосах,  дрожа  от
холода и страха. Это было ужасно и величественно.
     Родригец патетическим голосом, но с  невозмутимым  выражением  на  лице
изложил подробно свою претензию. Он поведал, как сильно  он  любил  Ваноццу,
что трое детей от нее подтверждают это достаточно, и вот, в награду  за  эту
любовь, она не побоялась навлечь на него  и  его  приближенных  всевозможные
беды. Он особенно напирал на то, что его больше  всего  возмущает,  что  эта
мать, дочь которой впоследствии  должна  была  испытать  ласки  Родригеца  и
продолжить его славу, бросает трех детей. Затем он задает вопрос: какому  за
это наказанию следует ее подвергнуть?
     Его подчиненные приговорили ее к смерти,  думая  этим  пойти  навстречу
тайному  желанию  своего  начальника.  Но  на   лице   Родригеца   появилось
недовольное выражение; тогда поднялся  кардинал  Мурсии.  В  зале  наступила
полная тишина, нарушаемая только рыданиями несчастной Ваноццы.
     Кардинал Мурсии прежде всего сослался на то,  что  Евангелие  запрещает
убивать, но в конце своей речи он уже  не  был  против  казни,  оправдываясь
своим  слишком  известным  презрением  к  женщине,  но  все-таки   предложил
назначить ей унизительное наказание, но какое именно, он не указал. Родригец
после его речи  улыбнулся.  Епископ  Таррижента,  который  считался  большим
казуистом,  напомнил  наиболее  известные  наказания   мирян,   подвергавших
телесному наказанию, особенно часто употреблявшемуся в наши  времена  упадка
нравов.  Все  присоединились  к  его  мнению,  так  как  мужчинам   хотелось
насладиться зрелищем истязания женского тела.
     Но тогда в  осужденной  заговорила  фамильная  гордость  Катанеев;  она
встала во всем величии своей наготы, и многие теперь еще более  порадовались
избранному наказанию. Она стала умолять, чтобы ее лучше убили, ползая у  ног
своего  любовника,  который,  встав  с  величественно  поднятой   рукой   по
направлению к кресту, единственному украшению зала, повторял  несколько  раз
изречение Евангелия о запрещении убивать. Нужно  было  положить  конец  этой
тяжелой сцене.
     Четыре человека схватили несчастную девушку. Она  отчаянно  защищалась,
царапала их, кусала, но, наконец, утомленная,  должна  была  уступить  силе.
Согнутая могучими руками, она должна была подставить свой античный  круп  по
направлению своих судей и  палачей,  у  которых,  видимо  от  сладострастия,
разгорелись глаза. Здоровеннейший детина,  весь  одетый  в  красный  костюм,
подошел к женщине, держа в  руках  плеть  в  несколько  хвостов,  на  концах
которых были свинцовые гирьки.
     С первых  же  ударов  раздался  дикий,  нечеловеческий  крик,  который,
впрочем, не  произвел  на  присутствующих  ни  малейшего  впечатления.  Кожа
покрылась рядом красных рубцов; таких ударов ей было  дано  двадцать,  когда
она не могла уже держаться на ногах и потеряла сознание. Весь ее круп и  все
ляжки были совершенно обнажены от кожи и представляли сплошной кусок мяса; в
таком жалком виде ее унесли в  ее  комнату".  Брюшарди,  которого  я  сильно
подозреваю в том, что он был в числе шести аколитов,  помогавших  Родригецу,
прибавляет лицемерно, так как в то  время,  как  появились  его  хроники  на
латинском языке, Александр VI уже умер, и в Риме царствовал его  преемник  и
заклятый враг Юлий II: "Подобные сцены  по  приказу  священнослужителей,  из
которых один впоследствии стал даже  папой,  были  бы  позорищем  для  нашей
святой апостольской церкви, если бы великий человек, с сердцем  возвышенным,
не явился бы примером своей жизни  и  своего  высокого  характера  изгладить
гнусное впечатление от десяти лет сплошного разврата и преступлений".
     Не забудем, что этот развратник и преступник был одарен  умом  ясным  и
как догматик  был  непревзойден.  Мы  можем  повторить  вполне  справедливое
изречение про  него  знаменитого  французского  писателя  Жозефа  де  Меера,
который сказал: "Содержание булл этого чудовища вполне непогрешимо".
     Одетый в золото и бархат, на  громадном  коне,  в  сопровождении  свиты
аргузинов, ландскнехтов, навербованных в  Швейцарии,  кавалергардов,  кирасы
которых на солнце горели тысячами огней, и трех тысяч пехотинцев в желтых  и
красных мундирах, вот он - Цезарь Борджиа,  со  своей  армией  вступающий  в
добрый городок Шиной, чтобы встретить торжественно Людовика XII и  заключить
с ним разбойнический договор. Сын Александра  VI  настолько  был  убежден  в
необходимости невероятной роскошью ослепить  французского  короля,  что  его
лошадь, а также лошади его  свиты  были  подкованы  серебряными  и  золотыми
подковами, причем так, что, проходя по улицам города,  они  расковывались  и
теряли подковы,  из-за  которых  народ  вступал  в  драку,  чтобы  завладеть
драгоценностями, с таким презрением бросаемыми.
     Людовик XII уверовал в могущество этого принца, дал ему полк,  двадцать
тысяч луидоров и руку Шарлотты, дочери Жана Альбера, короля Наварры.  И  вот
человек, олицетворивший в своем лице наиболее удачное воплощение дьявола  на
земле, вошел в семью будущего французского короля Генриха IV.
     Завоевание Романьи есть сплошной ряд  сцен  невероятных  жестокостей  и
истязаний, между которыми флагелляция занимает первое место.
     Когда Цезарь вступил в город Форли, который защищала  Катерина  Сфорца,
он  захватил  в  плен  эту  принцессу,  по  словам  современных  хроникеров,
"красивую, как архангел Гавриил". На городской  площади  он  собственноручно
поднял ей платье с юбками и, обнажив круп, стал  шлепать  по  нему  рукой  в
железной перчатке на глазах всего своего войска, которое замерло в  восторге
при виде подобного зрелища.
     В 1500 году он берет город Римини, принадлежавший Пандольфу Малатеста.
     Сопротивление было продолжительное и упорное, так что  Цезарю  пришлось
потерять довольно много своих солдат. Понятно, что наводнение города  армией
победителей вызвало  беспорядки  и  насилия,  неизбежные  в  таких  случаях,
особенно если это была армия Цезаря Борджиа. Однако,  покидая  город,  чтобы
отправиться в Фаенцу, Цезарь, наместник папы, приглашает своего  пленника  -
Малатеста,  с  которым,  впрочем,  внешне  он   находится   в   превосходных
отношениях, на большое празднество; по его словам, он хочет изгладить  следы
пролитой крови. Все войска в парадной форме проходят  церемониальным  маршем
при блеске лучей яркого солнца  Италии,  затем  следуют  идиллические  сцены
национальных танцев, так как  этот  утонченный  развратник  временами  любил
освежать  свои  чувства  созерцанием  пляшущих  добродетельных  крестьянских
парней и девок.
     В заключение праздника двенадцать совершенно нагих женщин с масками  на
лицах, в цепях, каждая между двух солдат, были приведены  на  площадь  перед
дворцом, откуда  с  балкона  Цезарь  Борджиа,  имея  около  себя  Малатеста,
любовался этим апофеозом.
     Со всех двенадцати женщин срывают маски, и Малатеста узнает  среди  них
свою жену, двух своих дочерей и девять  девушек-фрейлин.  Приносятся  ворохи
розог, и по приказанию  Цезаря  несчастных  начинают  пороть,  пока  они  не
представляют куски окровавленного мяса. Несчастный Малатеста ползает  у  ног
Цезаря, умоляя прекратить истязание и лучше велеть убить всех их, а также  и
его самого. Цезарь не обращает  никакого  внимания,