избежно   подвергнуты
телесному наказанию, часто очень жестокому.
     Жизнь бедных женщин стала настоящим адом. Метелиус велел  назначать  их
на самые унизительные работы - прислуживать рабам и рабыням, главным образом
кухаркам,  а  также  убирать  комнаты  рабынь.  Обеим   женщинам   постоянно
приходилось исполнять отвратительные и нечистоплотные работы, одним словом -
быть прислугой слуг господина. Вопреки существовавшему обычаю,  по  которому
рабы никогда не  имели  права  наказывать  телесно  других  рабов,  патриций
дозволил своим рабам и рабыням, которым обе  женщины  прислуживали  или  под
наблюдением которых исполняли работы,  наказывать  их  розгами  за  леность,
дерзость или непослушание, сохранив  за  собою  только  право  наказания  их
плетьми. Но и права наказания розгами  по  своему  усмотрению  было  слишком
достаточно. Под  самым  ничтожным  предлогом,  а  иногда  даже  без  всякого
основания несчастных женщин секли розгами по голому телу. Причем  немедленно
после наказания они должны были продолжать работать без малейшего ропота под
угрозой жалобы господину на их леность и неизбежного тогда за это  жестокого
наказания плетьми. Калиста особенно злоупотребляла правом наказывать их; она
разыгрывала роль дамы, приказывала матери и дочери одевать ее в  присутствии
своих подруг-рабынь, насмешливо улыбавшихся. Пучки розог из толстых, длинных
и свежих  березовых  прутьев  постоянно  лежали  у  нее  в  комнате,  и  под
каким-нибудь предлогом она  приказывала  рабыням  обнажать  мать  или  дочь,
держать их, и сама собственноручно  жестоко  наказывала  розгами.  Одной  из
работ,  которой  особенно  страшились  несчастные  женщины,  было   верчение
мельничного  колеса  для  приготовления  муки,  необходимой  для   домашнего
употребления. Господин велел назначать их на эту работу, и  ежедневно  утром
их приводили к тяжелой машине. Перед тем как поставить  их  вертеть  колесо,
надсмотрщик обнажал им спину и круп, привязав  платье.  Затем  при  малейшем
замедлении с их стороны работы он хлестал по обнаженному телу  бичом.  Часто
даже он хлестал без всякого повода, чтобы полюбоваться красными полосами  на
теле, подпрыгиваниями  и  криками  женщин  от  боли.  Несмотря  на  подобное
унижение, они должны были продолжать вертеть колесо из страха  подвергнуться
за непослушание жестокому наказанию плетьми.
     Но самым тяжелым моментом,  которого  новые  рабыни  всегда  ожидали  с
трепетом, был вечер, когда все работы оканчивались и вся прислуга собиралась
вместе. Тогда нередко некоторые  из  мужчин  делали  попытки  совершить  над
обеими женщинами гнусное насилие. Другие  рабыни  обыкновенно  хохотали  или
помогали держать  несчастных  жертв,  вырывавшихся  из  грубых  объятий  или
защищавшихся от ударов. Иногда  дело  только  этим  и  кончалось,  но  чаще,
особенно когда при  таких  сценах  присутствовала  Калиста,  мужчины  хотели
добиться, чтобы мать и дочь исполнили их фантазию. Конечно, обе отказывались
подчиниться, и тогда Калиста шла жаловаться Метелиусу на мнимое непослушание
со стороны новых  рабынь.  Ответ  не  заставлял  себя  ждать  и  всегда  был
неизменно один и тот же: "Выпори  их  обеих  хорошенько  плетьми  и  заставь
слушаться". Когда Калиста возвращалась и сообщала о распоряжении  господина,
то рабы и рабыни громко выражали свой восторг; рабские души от природы  были
так низки, что могли наслаждаться мучениями своих же товарищей по несчастью.
Все  наперегонки  торопились  принести  две  деревянные   кобылы,   поспешно
раздевали женщин и привязывали. Затем начиналась оргия истязания их. В таких
случаях всегда наказывали не розгами,  а  страшными  плетьми,  причем  секли
мужчины. Под ударами плетей  вскоре  тела  наказываемых  женщин  покрывались
красными полосами. Женщины  окружали  наказываемых  и,  улыбаясь,  подбивали
наказывающих мужчин сечь сильнее, а крики истязуемых вызывали  у  них  смех.
Наказание производилось без соблюдения  всякой  стыдливости,  в  присутствии
мужчин и женщин, как самая натуральная и обыкновенная вещь, причем  секли  с
удивительной жестокостью. Молодая девушка всегда особенно сильно кричала, но
и Юлия, хотя и более выносливая, не могла удержаться от стонов. Число ударов
не считалось. Наказывали не только беспощадно, но  страшно  долго,  так  как
знали,  что  господин  одобрит  всякое  истязание,  лишь  бы  кожа  не  была
повреждена. В особенности для Цесилии  были  тяжелы  и  мучительны  подобные
истязания. Благодаря нежности своей кожи, она испытывала страшную боль и  не
могла удержаться, чтобы  не  кричать.  Исступленные  же  ее  крики  и  стоны
доставляли особенное наслаждение  мучителям,  и  они  всегда  наказывали  ее
сильнее  и  дольше  матери  ее.  После  наказания  мать  обыкновенно,  забыв
собственные страдания, должна была до самой поздней ночи  омывать  и  лечить
иссеченное тело своей бедной дочери.
     Друзья Метелиуса, конечно,  отлично  знали  горькую  участь  этих  двух
женщин, но никто не жалел их; Закон  давал  господину  самую  неограниченную
власть над рабом, и в его власти было наказывать раба по своему  усмотрению.
Раз в руках господина была жизнь этих двух женщин,  то,  очевидно,  он  имел
полное право подвергать их каким угодно наказаниям, и никто не мог  помешать
ему в этом. Напротив, все были очень довольны, что Метелиус подвергает  двух
искательниц  приключений  и  интриганок  таким   унизительным   и   жестоким
наказаниям. Римские матроны  и  барышни  патрицианки  никогда  не  могли  им
простить, что они обманом вошли в их среду;  Строгость  Метелиуса  привлекла
ему симпатии, и его политическое положение  возросло,  когда  узнали  о  его
обращении  с  обеими  женщинами.  Все  сожалели,  что   поверили   сплетням,
распускавшимся про него Юлией и Цесилией, и, чтобы заставить его забыть это,
сами советовали приказывать почаще и построже сечь обеих женщин.
     Римлянин, как мы уже видели, вовсе не нуждался в таких  поощрениях.  Он
всегда от души смеялся, слушая рассказы Калисты о жестоких и продолжительных
наказаниях розгами, которым она подвергает этих несчастных женщин. Не говоря
уже о том, что чрезвычайно часто  и  сам  приказывал  жестоко  сечь  Юлию  и
Цесилию в своем присутствии. В последнее время он велел наказывать их особой
длинной плетью. Наказания такой плетью боялись самые  отчаянные  мужчины.  В
первый раз, когда несчастные узнали, что их  ожидает  такое  наказание,  обе
стали безумно кричать и умолять Метелиуса... Они имели понятие о  той  боли,
которую  приходится  испытывать  при  обыкновенных  наказаниях  розгами  или
ременной плетью, даже очень строгой, но они знали, что страдания от  длинной
плети в несколько раз мучительнее.
     Этот инструмент  употреблялся  для  наказания  азиатскими  царьками,  и
римские чиновники заимствовали его от них.  Длинная  плеть  была  изобретена
специально для наказания рабов за наиболее страшные проступки. Она  состояла
из толстой рукоятки с одним хвостом, длиною в шесть или семь футов, из полос
коровьей кожи, склеенных так,  чтобы  получилась  лента  толщиною  в  палец.
Предварительно такая лента делалась очень мягкой, благодаря  этому  она  при
ударе  плотно  прилегала  к  коже,   а   ее   чрезвычайная   гибкость   даже
препятствовала  поранению  тела  при  наказании.  Длинная  плеть   причиняла
наказываемой женщине невероятные страдания, благодаря своей длине и толщине.
Хвост охватывал все тело, и  после  удара  получалось  впечатление,  как  от
ужасного  и  продолжительного  ожога;  испытываемая  боль  была  несравненно
сильнее, чем от удара обыкновенной плетью.  После  нескольких  ударов  такою
плетью тело наказываемой становилось столь чувствительным, что прикосновение
к коже пальцем вызывало страшную боль. Несмотря на это, если экзекуторы были
опытные, то кровь не появлялась даже после очень значительного числа ударов,
хотя наказываемая испытывала адские мучения.
     Обеим женщинам не удалось упросить Метелиуса избавить их  от  подобного
жестокого истязания. Напротив, он, по совету Калисты, согласился  усилить  и
без того страшно жестокое истязание обжиганием кожи перед наказанием длинной
плетью и поркой на деревянной кобыле веревочной плетью погонщиков.
     Для наказания длинной  плетью  обеих  женщин  совершенно  раздели  и  в
стоячем положении, со связанными  и  поднятыми  вверх  руками,  привязали  к
веревке, спускавшейся с потолка, а ноги их были также связаны и притянуты  к
полу. Таким образом тело было доступно для плети со всех сторон, и от  пяток
до шеи не было места, по которому палач не мог бы сечь.
     Но перед этим их подвергли прижиганию раскаленным железом. По очереди к
обеим женщинам подходит Калиста и, взяв раскаленный железный прут,  начинает
им водить по коже, начиная с грудей. Потом негры поворачивают женщин, и  она
водит таким  же  прутом  по  ягодицам,  которые  спазматически  сжимаются  и
открываются от прикосновения прута. Калиста постоянно  меняет  пруты,  чтобы
они  были  хорошо  накалены,  водит  она  по  телу  слегка,  кожа,  остается
нетронутой,  обжигается  только  наружная  поверхность.  Но  дикие  крики  и
конвульсивные  движения  несчастных  женщин  лучше  всего   говорят,   какие
нестерпимые мучения им приходится испытывать...
     Наконец  прижигание  кончено,  и,  по  знаку  Метелиуса,  обеих  женщин
начинают сечь длинной  плетью.  Боль  так  сильна,  что  захватывает  дух  у
наказываемых, и секунду они молчат и затем испускают  дикий,  нечеловеческий
крик, одновременно тела их начинают корчиться в конвульсиях.
     Крики утихают, как только плеть  отнимается  от  тела,  чтобы  с  новым
ударом раздасться еще сильнее. Истязуемые женщины отчаянно  бьются,  как  бы
желая избавиться от объятий плети. Они кричат с безумными глазами и пеной во
рту.
     Цесилия откинулась назад и  издает  жалобные,  дикие  вопли.  Страдание
вдвое сильнее оттого, что плеть ложится по обожженным местам.
     Метелиус с горящими глазами  следит  за  истязанием.  Наконец,  по  его
приказанию, обеих  женщин  отвязывают  и  дают  несколько  минут  отдохнуть.
Несчастные, все исполосованные рубцами, катаются по  полу  от  боли.  В  это
время негры приносят две деревянные кобылы. По знаку  хозяина  обеих  женщин
привязывают на кобылах и  по  только  что  иссеченному  телу  начинают  сечь
веревочной  плетью  погонщиков.  Женщины  кричат  от  страшной  боли...  Еще
несколько ударов и кровь польется, но господин желает сохранить их для новых
истязаний и приказывает прекратить наказание и отнести женщин в их комнату.
     Мы не будем перечислять всех последующих  истязаний,  которым  Метелиус
подвергал обеих женщин. Его звезда на политическом небосклоне  блистала  все
ярче и ярче. Он был выбран на очень важную должность. В  восторге  от  своей
победы, он подверг Юлию и Цесилию ужасному наказанию  плетьми,  -  причем  в
этот раз разрешил сечь до крови. Калиста же добилась права наказывать их  не
только розгами, но и плетью.


        ^TИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О НАКАЗАНИИ ЖЕНЩИН^U

     Трудно теперь воссоздать в воображении облик Парижа в средние века.  Со
своими домиками, похожими  скорее  на  голубятни,  маленькими  лавчонками  в
подвалах, железными  барьерами  на  улицах,  отделявшими  школьный  квартал,
готическими окнами Парижского собора Богоматери и  набережными  Сены,  почти
ежедневно заливаемыми водой, Париж представлял любопытное зрелище.
     В грязных переулочках, которые были, однако, главными артериями города,
с  самого  раннего  утра  и  до  поздней  ночи  постоянно  толпилась   масса
праздношатающихся. Это была забавная, веселая, шумная, настоящая французская
толпа.
     Ежеминутно сцены менялись. Вот подьячие  столпились  около  клиента,  и
каждый старается затащить его к себе  под  смех  окружающих  их  зубоскалов.
Далее из-под ворот одного дома выскочил толстяк и с палкой в руках  гоняется
за стаей гогочущих и удирающих от него школьников.
     Наемные солдаты, от которых на целую версту несет водкой,  строят  куры
служанкам со здоровенными ручищами...
     Это - Париж в царствование доброго короля Франсуа Первого.
     Праздношатающиеся ищут даровых зрелищ, в которых нет недостатка.
     В то время частенько можно было видеть  уличных  мальчишек,  бегущих  к
уличному перекрестку, за ними мчались сломя голову мужчины и женщины, толкая
друг  друга,  награждая  бранью;  все  спешили,  теснились,  поднимались  на
цыпочки, чтобы лучше видеть.
     Вдали  одной  из  улиц  слышался  шум,  мало-помалу   приближавшийся...
Достигнув маленькой площади, мальчишки разражались громким хохотом. Все  они
жестикулировали, кричали, свистали.
     За  этими  нарушителями  тишины   и   спокойствия   показывался   осел,
меланхолически тащивший деревянную тележку.
     Осла  вел  под  уздцы  один  из  помощников  парижского  палача;  отряд
городовых окружал экипаж и старался оттеснить от него наседавшую толпу.
     Со всех сторон из толпы неслись смех, крики, свист...
     - У, У, У!
     Осел подвигался медленно, тележка качалась во все стороны. Наконец  все
могли видеть интересовавший предмет.
     Это была совсем еще молодая женщина со связанными руками, привязанная к
тележке.
     Одетая в рубашку, из которой выглядывали ее груди, и скверную  юбку,  с
распущенными волосами, вся задыхающаяся, она безумными глазами  смотрела  на
толпу, подобно бедному загнанному зверьку.
     Наконец кортеж  останавливался  среди  маленькой  площади,  и  судебный
пристав деревянным голосом прочитывал, что "женщина, признанная  виновной  в
нарушении полицейского запрещения проституткам входить в  школьный  квартал,
была по указу короля приговорена к  публичному  наказанию  розгами  на  всех
площадях того квартала, где она проживала".
     Пристав складывал, по прочтении, приговор.  Помощник  палача  передавал
поводья одному из городовых, а сам подходил к несчастной, которая с безумным
взором старалась освободить руки и прижималась спиной к тележке.
     Но это продолжалось недолго, палач грубо поворачивал ее  и,  надавливая
ей рукой на шею, заставлял ее нагнуться и подставить спину для наказания.
     Одновременно другой рукой он поднимал у нее юбку вместе с рубашкой.
     Среди толпы раздавался гомерический смех; свист оглушал преступницу,  и
без того обезумевшую.
     По обнаженным перед глазами толпы ягодицам палач начинал сечь  розгами.
Удары наносились страшно сильно,  но  медленно;  розги  рассекали  полушария
крупа, напрасно силившегося уклониться от них.
     Дав двенадцать ударов, после которых круп и  юбка  покрывались  кровью,
палач опускал юбку с сорочкой, и несчастная вновь продолжала свою  печальную
прогулку до следующей площади, где ее снова секли с тем же церемониалом.
     Иногда женщину сажали верхом на осла, повернув лицом к заду животного.
     Она  совершала  триумфальную  прогулку,  которая   прерывалась   каждые
четверть  часа  вышеописанной  церемонией.  Ей  поднимали   сорочку   и   по
обнаженному заду секли розгами.
     Обыкновенно только проституток подвергали такому наказанию.
     В  их  ремесле  трудно  избежать,  чтобы   не   нарушить   какое-нибудь
полицейское запрещение, а потому не проходило недели, чтобы та или другая из
них не подвергалась такому позорному наказанию розгами.
     Но такое унизительное наказание выпадало  только  на  долю  проституток
низшего разряда. Дамы полусвета всегда умели подкупать полицию,  и  не  было
примера, чтобы какая-либо из них была публично наказана розгами.
     Однако если  в  те  времена  публичное  телесное  наказание  составляло
привилегию проституток низшего разряда, то келейному наказанию  розгами  или
плеткой подвергали положительно всех женщин, начиная от дам из  буржуазии  и
кончая самой знатной дамой; все зависело от каприза короля.
     Особенно наказывали часто  розгами  или  плетью  женщин,  обвиняемых  в
колдовстве.
     Так, современный хроникер Жан де Клай рассказывает,  как  одна  молодая
девушка - Анна Курсель - была заподозрена в колдовстве, в котором,  впрочем,
она не признавала себя виновной. Тогда  судьи  постановили,  пишет  в  своей
хронике  Клай,  "подвергнуть  девицу  Анну  Курсель  наказанию  розгами   по
усмотрению епископа через палача, с единственною целью вынудить ее сознаться
в гнусном сношении с Антихристом... Палач взял  Курсель,  которая  ревела  и
брыкалась, как бесноватая,  раздел,  как  раздевают  провинившихся  школьниц
учительницы. Он сек бедную девушку по обнаженным ягодицам  так  сильно,  что
она вся корчилась от боли, но все-таки не сознавалась в своей вине.  Епископ
велел  прекратить  наказание  бедной  девушки,  найдя  обвинение  не  вполне
доказанным, если она, несмотря на  жестокое  наказание  розгами,  продолжает
уверять в своей невинности".
     Мы не можем удержаться, чтобы не привести рассказ Берольда  де  Вервиля
про существовавший в те времена обычай среди венецианских дам выражать  свой
любовный  восторг  испусканием   духов,   которые   являются,   обыкновенно,
последствием спокойного пищеварения.
     Он рассказывает, как одна из знаменитых куртизанок  Венеции,  красавица
Империя, как ее все величали, когда солдаты Людовика XII  наводнили  Италию,
привела к себе одного французского дворянина, прельстившегося  ее  красотой.
Влюбленные вскоре удалились под  сень  алькова.  Во  время  общих  восторгов
Империя  не  захотела  отступить  от  существовавшего   среди   венецианских
куртизанок обычая, который заключался в том, что  они  между  щеками  ягодиц
помещали  капсулу,  наполненную  какими-либо   духами.   Капсулы   были   со
всевозможными духами.
     В подходящий момент  женщина  раздавливала  капсулу,  отчего  получался
звук, и по комнате распространялся приятный запах. Француз не знал  об  этом
обычае, а потому, когда раздался звук, то он приписал его невежливости дамы,
и собирался ее слегка пожурить, когда распространившийся над кроватью  запах
приятно защекотал его обоняние.
     Пораженный  этим,  он  задал  вопрос  кокетке,   которая,   манерничая,
объяснила ему, что все это очень натурально.
     "Я знаю,  -  возразил  дворянин,  -  что  мои  соотечественницы  издают
подобный  же  звук,  но  запах  вместо  того,  чтобы   быть   приятным,   до
невозможности отвратителен".
     Империя тогда разъяснила ему,  что  эта  особенность  венецианских  дам
происходит от того, что они употребляют чрезвычайно ароматичную пищу, и  так
же как травы пропитываются ароматом духов, так и  пищеварительные  выдыхания
итальянских дам проникаются ароматом их тонких кушаний.
     Они продолжали еще развлекаться; красавица Империя каждый раз испускала
какой-нибудь новый нежный запах, который приятно ласкал обоняние дворянина.
     Но затем произошло, что молодая женщина, двигаясь, забылась и испустила
уже естественный звук.
     Дворянин, думая поймать  в  этот  раз  какую-нибудь  еще  более  редкую
эссенцию,  поспешно  сунул  голову  под  простыню  и   почувствовал   вполне
натуральный запах, вовсе не напоминавший предыдущие духи.
     "Ах! - сударыня, что же это вы сделали?"
     Прелестная венецианка,  заливаясь  от  смеха,  отвечала:  "Это  простая
любезность с моей стороны, - я хотела напомнить вам ваших соотечественниц!"
     Известно, что госпожа Ментенон, раньше, чем попасть в фаворитки короля,
была учительницей и довольно часто и строго наказывала детей розгами.
     Мы уже в первом томе сказали, что  в  те  времена  во  всех  мужских  и
женских училищах  и  даже  в  университете  наказывали  розгами  или  плетью
учеников до двадцатилетнего возраста, а учениц до пятнадцатилетнего.
     Известно,  что  очаровательная  Элоиза,  кроткая  и  послушная,   имела
попечителем старого монаха, который задумал дать ей выходящее  из  ряда  вон
образование и пригласил для этого знаменитого молодого философа Абеляра.
     В начале все шло хорошо; под  наблюдением  добродушного  монаха  Элоиза
склоняла слова: роза и господин.