зать
своим друзьям и приятелям. Вскоре ее начали атаковать старые  и  молодые.  В
особенности старые. Даже если половое чувство  давно  умерло,  ей  удавалось
оживить его хоть на несколько мгновений.
     Это была удивительная натура! Редко  можно  встретить  нечто  подобное:
публичная женщина с чрезвычайно повышенным сладострастным чувством,  знающая
все мельчайшие тонкости разврата, способная выдумать в  этой  области  новые
штучки - и  в  то  же  время  само  воплощенное  целомудрие,  в  присутствии
посторонних держащая себя так, что  ей  могла  позавидовать  любая  светская
дама.
     В это время в городе славился  своей  развратной  жизнью  один  молодой
человек из превосходной семьи. Рано  оставшись  сиротой,  он  имел  опекуном
бывшего  морского  офицера,  своего  дядю,  которому   он   причинил   много
неприятностей. Не особенно довольный ворчанием и нотациями старого  офицера,
Гектор  П.,  так  звали  этого  красавца,   как   только   исполнилось   ему
совершеннолетие, потребовал  от  своего  опекуна  отчет  по  опеке  и  потом
нисколько не стеснялся всюду звонить, что опекун дядя его обокрал.
     Наконец Гектор задумал остепениться и решил жениться. Бросил  посещение
всевозможных  кабаков  и  стал  появляться  в  светских  гостиных.  Тут   он
познакомился с одной молодой девушкой, замечательной красавицей и из хорошей
семьи, сделал предложение, но дядя его дал о нем  такие  скверные  сведения,
что ему отказали не только в руке девушки, но даже отец попросил не посещать
больше их дома.
     Это  окончательно  переполнило  чашу  терпения  Гектора,  и  он   решил
отомстить дяде.
     Через несколько дней он отправился в вышеупомянутый нами публичный  дом
и сделал предложение бывшей гувернантке.
     - Мой ангел, я пришел к тебе с новостью, которой ты и во сне не видала.
Хочешь иметь четыре тысячи фунтов стерлингов годового дохода (около 40 тысяч
рублей)?
     Она недоверчиво улыбнулась.
     - Я говорю совершенно серьезно, я пришел сюда вовсе  не  с  тем,  чтобы
насмехаться над тобой. Хочешь быть моей женой?
     - Ты, вероятно, пьян, -отвечала девушка.
     - Уверяю тебя, что я не пьян, с ума не сошел; спрашиваю тебя еще раз, -
хочешь быть моей женой, да или нет?
     Девушка продолжала смотреть на него удивленными глазами.
     - Тебя это удивляет, я это понимаю и объясню тебе, в чем  тут  дело.  Я
решил страшно насолить моей семье, насолить так, чтобы они никогда этого, не
могли забыть, ни простить. Ничто не причинит им  большей  неприятности,  чем
женитьба на пансионерке публичного дома, - вот почему я вспомнил о тебе.
     Она, по-видимому, поняла, но на ее лице появилась грусть. Все-таки  она
задала ему вопрос, чтобы вполне убедиться:
     - Стало быть, это не из-за любви ко мне? - робко спросила она его.
     Услыхав этот вопрос, Гектор залился смехом.
     - Нет, моя  цыпочка,  ты  до  невозможности  глупа!  Я  не  стану  тебя
дурачить, - никакой любви тут нет. Но какое  тебе  дело  до  этого?  Ведь  я
серьезно предлагаю тебе отправиться со мною к мэру, хочешь или нет?
     - О! Никогда в жизни! - отвечала девушка самым решительным тоном.
     - Как хочешь! - с досадой проговорил молодой человек, пораженный  такой
глупостью и отчасти даже  обиженный  тем,  что  получил  отказ  от  девушки,
которая за пять рублей шла спать каждую ночь с первым встречным.
     Когда он в общем зало рассказал про ее отказ хозяйке и другим девушкам,
то у всех вырвался единодушный крик возмущения.
     Девушка вышла проводить Гектора, когда тот уходил домой, и хозяйка, при
виде ее, закричала:
     - Дура, почему ты не хочешь?
     - Никогда в жизни! - опять повторила та.
     Этот отказ, как всегда бывает у людей богатых, не  привыкших  встречать
отказы, вызвал у Гектора упорное желание добиться своего.  Его  приводило  в
ярость упрямство девушки.
     Он приходил к ней чуть не каждый день. Наслаждался тем, что девушка его
шлепала и позволяла шлепать ее.
     В первый же раз как он пришел к  ней,  она  скрылась  куда-то  и  затем
вернулась с длинными толстыми березовыми  прутьями,  которыми  на  этот  раз
захотела заменить руки. Молча связала два пучка  розог  и  каждым  свистнула
несколько раз в воздухе, пока Гектор раздевался. Толщина розог, их  свист  и
особенно какой-то злой огонек в ее глазах напугали его,  и  он  сказал,  что
раздумал и не позволит сечь себя розгами, а только, как всегда, руками.
     Девушка заявила, что если он сейчас же не ляжет на кровать, не позволит
себя привязывать веревками и высечь, как ей захочется, то она больше  с  ним
никогда не будет в близких отношениях, хотя бы ей пришлось бросить этот дом.
По тону, каким это было сказано, Гектор увидал, что она не шутит  и  сдержит
свое слово. Так как он к ней сильно привык, то решил исполнить ее  каприз  и
сказал, что она может делать с ним что ей угодно.  Сказав  это,  он  лег  на
кровать и дал ей себя привязать.
     Когда она подняла у него  рубашку  и  собиралась  начать  сечь,  то  он
спросил, сколько же розог она ему даст. Она улыбнулась и отвечала:
     - Не знаю, но во всяком случае не меньше пятисот...
     И тотчас же начала сечь. Секла она его страшно долго и больно. Особенно
тяжело было то, что он не мог кричать из боязни насмешек со  стороны  других
девиц.
     Когда она прекратила экзекуцию и отвязала его, то все тело его  было  в
крови, во многих местах были черные полосы. Она ему дала тысячу розог. Придя
в себя, он стал перед ней на колени и умолял ее, как это делал  впоследствии
еще не раз, простить его и выйти за него замуж.
     Но она постоянно качала отрицательно головой, не будучи в силах  забыть
грубость его первого признания,  хотя  теперь  Гектор  не  шутя  был  в  нее
влюблен.
     162
     Быть может, в глубине  своей  души  эта  погибшая  девушка,  несчастная
жертва порока и нищеты, сама сознавала себя недостойной быть законной женой.
     Больше она ни разу не секла его  розгами,  а  только  руками,  хотя  он
несколько раз просил высечь его розгами.
     Для нее особенно было  тяжело  отказываться  выйти  замуж,  потому  что
здоровье ее, вследтвие тяжелых условий жизни, все ухудшалось и ухудшалось.
     Она как-то раз вечером простудилась и стала  харкать  кровью.  С  этого
времени чахотка стала развиваться быстрыми шагами.
     Агония ее была очень трогательная: она благодарила всех за уход за ней,
дала каждой девице что-нибудь на память из своих  вещей...  Просила  Гектора
похоронить ее с тем кольцом на пальце, которое он  хотел  ей  надеть,  когда
предлагал жениться на ней.
     Молодой безумец, которому не удалось жениться на ней, купил для нее  на
кладбище участок земли, где ее и похоронил.  Он  провожал  ее  до  могилы  и
поставил мраморный памятник бедной флагеллянтше.
     Мы уже знаем, что в средние века телесное наказание являлось  одной  из
главных основ воспитания мальчиков и девочек.
     Ришелье сказал, что девочка или мальчик, которых в молодости беспощадно
пороли розгами, будут хорошо воспитанными, -  это  считалось  в  те  времена
аксиомой.
     Теория,  согласно  которой  по  приказу  родителей   или   воспитателей
добровольно или силой приходилось  показывать  другим  часть  тела,  которую
обыкновенно скрывали от глаз всех, возымела, в конце концов,  благодетельное
действие на формирование характера будущих женщин. Аристократические ягодицы
подвергались порке, чтобы после основательного сечения в мозгу их прелестных
обладательниц запечатлелось убеждение в необходимости трудиться и слушаться,
которое мало-помалу превратилось бы в привычку.
     В те сравнительно отдаленные времена существовали особые исправительные
дома, в которых режим был гораздо строже, чем в пансионах при монастырях.  В
последних секли розгами, плетью или крапивой и т. п. только тогда, когда  вы
провинились, и каждое телесное наказание назначалось за действительную вину.
В исправительных же домах первоначальный  проступок,  приведший  виновную  в
дом, превращал ее ягодицы как бы в ежедневный приемник телесного  наказания,
которому она подвергалась, начиная с первого  дня  прибытия  и  кончая  днем
выхода оттуда.
     Всякая преступная девочка, переступившая  порог  такого  дома,  заранее
знала, что она будет немедленно растянута на  скамейке  и  жестоко  выпорота
розгами или плетью.
     Обитательницы этих домов даже дали шутливое название первому наказанию.
Они называли его "приветственный поцелуй". Этот поцелуи  состоял  всегда  из
нескольких полных дюжин ударов розгами!
     Обыкновенно  наказывали   в   присутствии   возможно   большего   числа
посторонних лиц; вновь прибывшая наказывалась розгами в первый раз  в  своем
карцере. Регламент требовал, чтобы вновь  приведенная  была  не  позже,  как
через два часа, наказана розгами. Только доктор, который осматривает  каждую
вновь  прибывшую,  мог  потребовать,  чтобы  экзекуция  была  отложена   или
назначенное число дюжин ударов розгами было уменьшено или дано  с  некоторым
промежутком.
     Как мы уже сказали, наказание розгами происходило в карцере, где должна
была сидеть виновная. При наказании должны были находиться начальница дома и
надзирательница, затем две монахини, которые должны были держать  растянутую
на скамейке преступницу за ноги и за  руки,  и,  наконец,  третья  монахиня,
которая должна была сечь ее розгами. Начальница дома, по  регламенту,  могла
пригласить присутствовать при наказании доктора, но  только  в  том  случае,
если могла ожидать, что потребуется его помощь.
     На другой день утром к наказанной являлась надзирательница  и  говорила
следующее, опять же в установленных  регламентом  выражениях:  "Моя  дорогая
сестра, сейчас вы будете подвергнуты  еще  более  позорному  наказанию,  чем
вчера. Вместе с другими, как вы, бесстыдницами,  вас  накажут  розгами,  как
наказывают детей. Во  время  наказания  в  присутствии  посторонних  лиц,  я
уверена, вы подумаете о проступке, который вас привел сюда,  и  постараетесь
исправиться".
     Итак, в то блаженное время пороли розгами или плетью девочек, и, как мы
выше сказали, в розгах видели воспитательное средство не только  для  детей,
но даже для девочек-подростков.
     В семьях высокопоставленных особ гувернеры,  гувернантки,  учителя  или
учительницы не только обучали, но и пороли безжалостно, причем не обращалось
никакого внимания на пол  виновных.  Тринадцатилетнюю,  а  иногда  и  старше
девочку учитель сек розгами без всякого стеснения. Но  нужно  заметить,  что
средневековые педагоги секли розгами собственноручно провинившихся  учеников
или учениц, все равно как  родители  собственноручно  пороли  розгами  своих
дочерей и сыновей. Позднее же стали поручать наказывать мужской или  женской
прислуге.  Таким  образом,  произошло  разделение   между   воспитателем   и
наказанием.  Поэтому-то  и  произошло  понижение   в   применении   телесных
наказаний. Розги потеряли свою нравственную ценность.
     Нужно перенестись мысленно в эту  эпоху,  чтобы  понять,  что  учитель,
наказывая розгами обнаженную, часто почти взрослую, благородную барышню,  не
посмел бы злоупотребить ею, как крепостной крестьянин не  дерзнул  бы  убить
хозяйского барашка.
     Если прислуга, наказывая барчат розгами, и была  сдержана  в  выражении
половой страсти, возбужденной в таких случаях, то  из  этого  вовсе  еще  не
следует,  что  у  ней  отсутствовало  подобное  возбуждение.  Нет,  подобные
бесстыдные спектакли вызывали в ней,  бесспорно,  более  или  менее  сильное
половое чувство, но удовлетворялось оно не  на  наказываемых,  а  на  других
доступных лицах.
     В то же доброе старое время существовал обычай, что богатые  и  знатные
лица содержали в складчину приюты для  бедных  сирот  обоего  пола,  где  им
давали бесплатно образование.
     Понятно, что при воспитании их розги играли главную роль.
     Я пользуюсь уставом одного из таких в Глазго в 1455 г.
     По уставу, попечительницами являлись  жены  и  совершеннолетние  дочери
лиц, на счет которых содержался приют.
     За нарушение школьной дисциплины и особенную леность дети  обоего  пола
подлежали наказанию розгами. Но наказание розгами производилось не иначе как
одной из воспитательниц,  собственноручно.  В  экстренных  случаях,  правда,
директор или директриса приюта могли собственноручно наказать провинившегося
ребенка, но курьезно, что это не избавляло его все-таки от наказания розгами
одной из попечительниц приюта за ту же самую вину.
     Воскресенье было излюбленным днем, в который дамы-патронессы являлись в
свои приюты, производили разбор поведения покровительствуемых  ими  детей  и
затем на особом общем заседании назначали  каждому  из  провинившихся  число
ударов розгами, которое мальчик или девочка должны были получить.
     Так как среди виноватых и подлежащих наказанию розгами были мальчики  и
девочки в возрасте от десяти до тринадцати лет,  то,  по  уставу,  мальчиков
могли наказывать  только  замужние  дамы-патронессы  или  вдовы.  Девицы  же
патронессы могли наказывать розгами только провинившихся девочек.
     Миссис Бредон, подавшая  петицию  в  парламент  о  запрещении  телесных
наказаний в приютах, в одном из которых  она  сама  получила  воспитание,  а
впоследствии вышла замуж за очень богатого  и  знатного  человека,  подробно
описывает церемониал  подобных  экзекуций  так:  "Дамы  и  девицы-патронессы
-приезжали обыкновенно около трех часов дня. Директор или директриса  приюта
встречали их, окруженные воспитателями и воспитательницами. Мы, воспитанницы
и воспитанники, дрожим от страха, так как от нас ничего не скрывают; мы  все
видели,  как  в  обе  классные  комнаты,  одну,  назначенную  для  наказания
мальчиков, а другую - для наказания девочек, пронесли скамейки и целый ворох
розог, уже связанных  в  пучки  из  длинных,  толстых,  распаренных  в  воде
березовых  прутьев,  накануне  срезанных  с  деревьев...   Если   бы   члены
парламента, пишет Бредон, - видели эти розги, то, конечно, не  подумали  бы,
что они назначены для наказания за невинные проступки мальчиков и девочек не
старше тринадцати лет. Такими розгами впору сечь солдат, а не детей!
     Прошли при нас также четыре няньки  и  четыре  сторожа,  которые  будут
держать наказываемого или наказываемую.
     Все провинившиеся за последнюю неделю стоят с грустными лицами, если не
ревут, так как по опыту или по слухам знают, что их  ожидает  очень  строгое
наказание.
     Патронессы немедленно по приезде собираются на заседание. На нем сперва
директор, а потом директриса  докладывают  о  проступках,  и  совет  решает,
какому  наказанию  подвергнуть  виновного  или  виновную.   Если   назначено
наказание розгами, то против  фамилии  проставляется  число  розог,  которое
совет нашел нужным дать. Так как у  каждого  воспитанника  или  воспитанницы
есть штрафная книжка, в которую записывается вина и наложенное наказание, то
совет, назначая число ударов, рассматривает еще  и  книжку.  Бели  проступок
повторится, то назначается большое число ударов, и  виновного  или  виновную
отдают для наказания даме или девице  из  патронесс,  которые  известны  как
наказывающие особенно сильно.
     В приюте, где была Бредон, обычно давали  девочкам  не  менее  двадцати
розог и не более двухсот; причем, если девочке  следовало  дать  больше  ста
розог, то после  ста  ударов  ей  давали  отдохнуть  минут  десять  и  затем
добавляли остальное число ударов.
     В каждую комнату ставили две скамейки, так что одновременно можно  было
наказывать двух человек.
     Мальчикам число ударов розгами назначалось не менее тридцати и не свыше
четырехсот. Причем сразу им не давалось более двухсот, а делался  антракт  в
десять минут, после которого всыпалась остальная порция.
     Насколько были  жестоки  наказания,  видно  из  того,  что  редкий  раз
обходилось без того, чтобы одного  или  двух  из  наказанных  не  снесли  на
простыне прямо из экзекуционной комнаты в приютский лазарет, хотя  наказание
производилось аристократическими женскими ручками.
     Нередко за строптивость во время  наказания  розгами  или  какую-нибудь
дерзость, сказанную от боли,  патронесса  давала  максимум  ударов  уже  без
всякого совета или усиливала жестокость наказания, приказывая виновного  или
виновную держать во время сечения на весу или наказывая розгами, вымоченными
в соли.
     Я подвергалась очень часто наказаниям. Почему-то меня  постоянно  секла
одна уже немолодая  леди  Салюсбери.  Раз,  возмущенная  тем,  что  меня  за
грубость с нянькой решено было наказать восьмьюдесятью розгами, я ни за  что
не хотела просить прощение у присутствовавшей при моем  наказании  няньки  и
поцеловать у нее руку, как требовала наказывавшая меня розгами барышня.  Мое
упорство привело ее в бешенство, и она прибавила  мне  пятьдесят  розог.  Но
когда я и после этого все-таки  не  хотела  исполнить  приказания  леди,  та
назначила мне еще пятьдесят розог, причем велела державшим нянькам повернуть
животом вверх и стала сечь меня розгами в таком положении. Тут  я  света  не
взвидела и с первых же ударов закричала, что согласна все исполнить. Но леди
все-таки дала мне двадцать розог в таком положении, а остальные  тридцать  -
приказав повернуть меня опять животом вниз.
     Когда совет назначал всем провинившимся  за  неделю  наказания,  то  их
распределяли для экзекуции между патронессами.
     Затем патронессы устанавливали между собой  очередь,  так  как  за  раз
можно было наказывать не более двух мальчиков и двух девочек.
     После  этого  всех  подлежащих  наказанию  розгами  собирали  вместе  -
мальчиков и девочек; тем и другим сторожа и няньки связывали руки  веревкой.
Потом по два мальчика и по две девочки  уводили  для  порки.  По  приводе  в
комнату для наказания, их раздевали и  прежде,  чем  положить  на  скамейку,
связывали веревкой ноги. Потом клали на скамейку, держа за ноги и под мышки,
пока  патронесса  давала  назначенное  число   ударов   розгами.   Так   как
одновременно пороли двух, то в комнате был страшный вой и крики, соединенные
с разными мольбами и клятвами. За свое пятилетнее  пребывание  в  приюте  не
помню, чтобы кого-нибудь высекли не до крови.
     После наказания обыкновенно весь наказанный был вымазан в крови, и если
не попадал в лазарет, то иногда несколько часов не мог ни стоять, ни сидеть.
Я помню, что я не раз после  наказания  часа  два  могла  только  лежать  на
животе, в таком же положении приходилось спать иногда дня два-три.
     Если  бы  можно  было  показать  девочку,  вернувшуюся  после  строгого
наказания, то у самого закаменелого человека сердце дрогнуло бы.
     Шестнадцати лет  я  поступила  в  приют,  где  сама  воспитывалась,  на
должность помощницы надзирательницы; в этом звании я пробыла  более  года  и
затем заняла место надзирательницы, на должности которой пробыла около  трех
лет, когда познакомилась с мистером Бредон и вышла за него замуж.
     В женском отделении приюта  было  не  менее  восьмидесяти  девочек,  но
иногда число их доходило до ста. Девочки распределялись для обучения на  два
класса - младший, в котором были девочки от десяти до  одиннадцати  и  самое
большее до двенадцати лет, и  старший  -  в  котором  находились  девочки  в
возрасте   от   двенадцати   до   тринадцати   лет   и,   как    исключение,
четырнадцатилетние. Моложе десяти лет  и  старше  четырнадцати  в  приют  не
принимали.
     Столько же мальчиков и в таком же возрасте было и в  мужском  отделении
нашего приюта, который  считался  самым  богатым  в  городе.  Действительно,
патронессы средств не жалели.
     Одевали, кормили и обучали детей превосходно. Может быть,  из-за  своей
страсти к телесным наказаниям патронессы не жалели кошельков.
     Помещение приюта также было роскошное. Если  бы  не  жестокие  телесные
наказания, то лучшего нельзя было бы  пожелать  и  для  детей  состоятельных
родителей.
     В приют принимались