ться к ним в деревню с целью
жениться. Такое наказание было вызвано древним обычаем, в силу  которого  на
дочках рыбаков могут жениться исключительно рыбаки.
     Еще  очень  недавно  законодательная  палата  была  занята  пересмотром
законоположения о домашних и школьных телесных  наказаниях.  Маркиз  Тунзенд
внес в палату лордов биль, относящийся к проявлению больших забот  о  детях,
прислуге и учениках. Благодаря его предложению, был обнародован указ, в силу
которого каждый учитель или  воспитатель,  имеющий  дело  с  учениками  ниже
шестнадцатилетнего   возраста,   пользовался    при    телесном    наказании
исключительно березовой розгой, причем сами  телесные  наказания  не  должны
назначаться за проступки,  относящиеся  к  невнимательности  или  отсутствию
прилежания за работой. Всем хозяевам, содержащим прислугу, запрещается  бить
последнюю; то же самое относится и к ремесленникам, обучающим детей тому или
иному мастерству. Последнее предложение  маркиза  нужно  считать  совершенно
излишним, так как обстоятельство это и без того было предусмотрено  законом.
Биль породил массу оживленных прений, и в конце концов  проект  маркиза  был
отвергнут  подавляющим  большинством  голосов.  При   этом   палата   лордов
установила,  что  самый  надежный  инструмент,   применяющийся   шотландской
школьной дисциплиной, именно "ремень", в случае принятия предложения маркиза
Тузендского оказался бы на положении беззаконного,  а  так  как  шотландские
мальчики розог никогда не получают, то для них не было бы  никаких  телесных
наказаний, и учитель, и дядя, и тетка лишены были  бы  возможности  наказать
упрямого и избалованного мальчишку...
     В различных  местах  настоящего  сочинения  читатель  имел  уже  случай
узнать,   что   прекрасная   половина   человеческого   рода,    при    этом
представительницы  решительно  всех  возрастов,  вынуждена   была   смиренно
подставлять спину под розги.
     В прошлом  столетии  в  так  называемых  пансионах  для  молодых  девиц
употребление розог было введено в повседневный обиход, и  еще  в  1830  году
барышни  в  полном  смысле  слова  зачастую  приговаривались  своим  учебным
начальством к довольно солидным экзекуциям.
     Чтобы   быть   последовательными   и   возможно   точными   в    смысле
хронологическом, помещаем ниже "отчет", касающийся воспитания в пансионах  и
относящийся к концу прошлого столетия. Отчет этот заимствован нами из одного
письма,  написанного  двенадцать  лет  тому  назад.  О   красноречивости   и
доказательности его пусть судит сам читатель.
     "Моя милая маленькая внучка! Собственно говоря, я  не  должна  была  бы
называть тебя больше "маленькой", ибо, как мне кажется,  в  настоящее  время
двенадцатилетние девочки и те держатся вполне  взрослыми  дамами!  Вслед  за
этим письмом ты получишь от меня все те прекрасные вещицы,  которые  я  тебе
обещала прислать тогда, когда ты поступишь и переедешь в  пансион.  Ах,  моя
душечка, в мое время пансионы были вовсе не то, что теперь!
     Теперь я хочу написать тебе все то, что ты и  твои  сестры  так  хотели
услышать от меня. Я хочу именно нарисовать тебе картину состояния  пансионов
или воспитательных домов в дни моей юности. Письмо это,  знай,  написано  не
мною лично. Нет, нет, нет, - я уже не в  состоянии!  Его  написала  по  моей
просьбе Марта, моя прислуга. И хотя мне уже за восемьдесят,  тем  не  менее,
благодаря Богу, память нисколько мне не изменила, я  помню  все  чрезвычайно
отчетливо. В моем распоряжении, кроме того, имеется масса писем, относящихся
к пережитым мною временам, и эти письма многое, многое напоминают мне...
     Да, душечка, с тех пор, как я явилась в пансион, прошло уже не более  и
не менее, как семьдесят два года! Запомни, милая семьдесят два  года!  В  ту
пору мне было ровно двенадцать  лет.  Мы  знали  тогда  только  одну  школу,
которая помещалась в доме регента в Бате; таким  образом,  чтобы  попасть  в
этот город, нам  понадобилась  целая  неделя  (мы  задержались  несколько  в
Лондоне).  По  настоящим  временам  экипировать  отправляющуюся  в   учебное
заведение девушку решительно ничего не составляет, но  тогда  дело  обстояло
совершенно иначе. Моя матушка вытащила из-под спуда все, что было в доме,  и
с усердием, достойным лучшей участи, выискивала из старого  хлама  все,  что
так или иначе могло быть пущено в дело. У матери моей  был  такой  гардероб,
что вся округа не могла без  зависти  говорить  о  нем,  и  благодаря  этому
приданое мое вышло на славу: ведь я считалась  благородной  девочкой!  Всего
мне было дано  шесть  платьев;  пожалуй,  современные  девицы  найдут  такое
количество ничтожным, но тогда - о, тогда оно казалось громадным. Дали мне и
белое ситцевое платье с красными крапинками, сшитое по самой последней моде,
с короткой талией, которая должна была не доходить до плечей только  на  два
дюйма (более длинных носить тогда не полагалось).  Юбки  все  были  довольно
тесны и с одной стороны несколько подобраны.
     Само собой разумеется, что я получила и много нижних  юбок,  отделанных
чрезвычайно красиво и почти похожих на те, которые ты взяла теперь с собой в
школу. При выходе на улицу в то  время  надевали  длинный  широкий  шавль  и
перчатки, причем последние были настолько длинны, что закрывали всю руку.  В
мои времена женщины особенно изощряли свой вкус на перчатках. У меня было их
несколько пар, были белые, были  и  цветные,  все  были  вышиты  и  украшены
накладными узорами из дорогих  и  красивых  кружев.  Такие  перчатки  стоили
обыкновенно  довольно  дорого.  Волосы  имели  тогда  обыкновение   завивать
горячими щипцами в локоны; шляпы носили маленькие и надевали их  на  макушку
головы; украшений  на  них  было  бесконечное  количество.  Я  уверена,  что
теперешние барышни  нашли  бы  их  чрезвычайно  некрасивыми,  но,  по  моему
здравому рассуждению, наши шляпы вовсе не были так безобразны или  неудобны,
не более, во всяком случае, нежели те вещи, которые под именем шляп  носятся
на голове в настоящее время.
     Впрочем, родная, мода капризна, как ты, вероятно, знаешь;  мода  всегда
была тиранкой и всегда таковой, я убеждена, останется. Ведь, не много  вовсе
времени прошло с тех пор, когда дамы заставляли  устраивать  себе  из  волос
двухфутовые прически, надевая  вдобавок  сверху  целые  кареты,  пароходы  и
зверей в виде  украшений.  У  моей  матери,  например,  была  четырехместная
карета, сделанная из дутого стекла,  и  эту  шляпу  она  надевала  только  в
случаях  исключительной  важности.  И,  представь  себе,  милая   моя,   она
говаривала, бывало, что, к сожалению, моды  в  ее  время  стали  удивительно
просты! Моя лучшая шляпа выглядела не наряднее, чем поставленное кверху дном
ведро для  углей...  Она  была  украшена  тремя  розового  цвета  бантами  и
маленькими розетками на верхушке. В мое время в моде были еще фижмы, и  меня
снабдили одним таким парадным платьем, ибо, говорили, "та школа, куда я еду,
считается весьма элегантной". Парадное платье это было сшито из белой парчи,
сплошь усеянное накладными бутонами роз и украшенное оборками из  красных  и
зеленых лент. Талия  была  вырезана  очень  глубоко,  короткие  рукава  были
обложены широкими кружевами. Ах, те "фижмы" были тогда ни на  йоту  не  хуже
этих ужасных кринолинов, которые носятся и до сих пор, несмотря на  то,  что
король Георг IV особым декретом приказал изъять их из употребления. Получила
я еще в приданое чулки различных цветов и несколько  пар  сапог,  каждая  из
которых по своему цвету соответствовала цвету  платья.  Моя  бедная  матушка
чувствовала себя  положительно  несчастной  вследствие  того,  что  мода  на
ботинки с высокими каблуками более не существовала; она лично носила  их  до
самой смерти и говаривала, что ничего более удобного и целесообразного  быть
не может. Но каблуки эти были тогда не в моде, и я носила только низкие, как
теперь на бальных туфельках.
     Да, получила я еще и  веера!  Да,  веера.  Теперь  молоденькой  девушке
достаточно иметь один веер, мы же постоянно ходили с веерами, словно японки,
и мне дали один для улицы, один для употребления по утрам, один для вечера и
один  для  экстраординарных  случаев.  Снабдили  меня  еще  и  целой  массой
безделушек ювелирного искусства, но все они выглядели точно так  же,  как  и
теперь на выставках в магазинах: ведь мода  на  большие  серьги  и  кричащие
украшения вообще возвратилась снова. Кроме того, я должна была взять с собой
множество полотенец и простынь, ножик, вилку, ложку и, наконец,  кольцо  для
салфетки с моим именем.
     Для нашего путешествия из Гресхамбюрея в Лондон- всего двадцать  четыре
мили, как тебе известно, - нам  понадобилось  в  курьерской  карете  мистера
Бурнеста целый день. Дело в том, что  мы  должны  были  сделать  крюк  из-за
скверной дороги. Лишь на следующий  день  мы  прибыли  в  Лондон  и  вечером
отправились  в  театр  Друри  Лейн.  Ставили  две  пьесы:  "Тайный  брак"  и
"Разоблаченная дева". Обе эти пьесы были тогда в большой моде.
     Из Лондона мы отправились дальше в карете моего дяди прямо в  Бат;  для
этого мы употребили только два дня,  что  по  тогдашним  временам  считалось
очень быстрым переездом. На второй день,  вечером  мы  остановились  у  дома
регента. Обе мисс Померей, которым принадлежал пансион,  представляли  собою
двух шикарных дам; они пользовались прекрасной репутацией, ибо научали своих
учениц прекрасным манерам, уменью жить и держаться в обществе. Немедленно же
был осмотрен весь приведенный  мною  гардероб,  причем  все  было  одобрено,
забраковали только корсет, который оказался  настолько  свободным,  что  его
перешнуровали, и в конце концов я  еле-еле  могла  дышать  в  нем;  но  мисс
Померей, видя мои страдания, заметила, что девицы не должны распускать  свою
грудь так, как молочницы. Она никогда так не поступала, и  мы,  ее  ученицы,
должны держаться так же стройно и прямо, как она. Каждое утро  при  входе  в
классную  комнату  мы  должны  были  делать  нашим  учительницам  новомодные
реверансы, которым мы научились от  нашего  танцмейстера.  Затем  наши  ноги
устанавливались на полку,  выпрямитель  привязывался  к  плечам  и  в  талию
втыкалась большая штопальная игла острием кверху; рассчитано было так, чтобы
мы неминуемо укололись, если бы осмелились хотя слегка  опустить  голову.  А
кто укалывался, той грозило наказание, и - ах! - много розог досталось мне и
за это и за другие подобного же характера "преступления!". В то время частые
и  обильные  порки  в  школах  уже  прекращались,  но  лично  мисс   Померен
преклонялись перед влиянием розог и раздавали их направо и  налево  довольно
щедрой рукою. Если кто-либо из нас провинилась в чем-нибудь (а ты,  дорогая,
изумилась бы, если бы узнала, что в те  годы  называлось  преступлением!)  и
была приговорена к телесному наказанию, то она должна была подойти к кафедре
учительницы и после глубокого  поклона  просить  разрешения  отправиться  за
розгой.  Разрешение  давалось,  и  проштрафившаяся  удалялась  и  сейчас  же
возвращалась в класс, но уже без перчаток;  в  руках  ее  была  подушка,  на
которой лежала розга. Затем она становилась пред учительницей  на  колени  и
предподносила ей розгу,  которая  тут  же  несколько  раз  прогуливалась  по
обнаженным плечам и шее преступницы. У нас было два  сорта  розог:  один  из
березовых прутьев и другой из китового уса, обернутого  в  изрядной  толщины
бечевку. Обе наносили очень чувствительные удары, но особенно  трепетали  мы
перед розгой второго сорта, которая звалась "зверем".  Концы  ее  напоминали
собою полоски девятихвостовой "кошки" и глубоко  врезывались  в  наше  тело.
"Зверь"  предназначался  за  самые  серьезные   преступления,   именно:   за
отсутствие почтительности по  отношению  к  обеим  начальницам.  Их  учебное
заведение было на особенно хорошем  счету;  нормой  учащихся  было  тридцать
человек, и все мы, девочки, были из лучших английских семей. В те времена, о
которых я говорю, никто не удивлялся, если  девицы  оставались  в  школе  до
восемнадцати-девятнадцатилетнего возраста, вплоть до тех пор, одним  словом,
когда для них родителями подыскивалась подходящая "партия", либо  замужество
старшей сестры освобождало ей место в семье и возможность выездов в свет. Но
возраст наш был не при чем: ни одна из учениц мисс Померей не могла избежать
наказания розгами,  если  оно  было  ей  назначено  одной  из  госпож  наших
учительниц. Короче, в доме регента розга не бездействовала ни одного дня,  и
самые ярые поклонники ее не могли быть недовольны господствовавшей  в  нашем
пансионе системой воспитания и "воздействия".
     У нас были две или три  степени  серьезных  наказаний.  Первая  степень
приводилась в исполнение в комнате мисс Померей только  в  ее  личном  и  ее
горничной присутствии. Вторая степень состояла в публичных приготовлениях  к
наказанию в присутствии всей школы, заканчивавшихся почти  всегда  прощением
провинившейся; третья  степень  это  -  приведение  наказания  в  исполнение
"публичным порядком". По первому разу, когда мне пришлось выдержать порку  в
комнате мисс Померей, я припоминаю всю картину экзекуции,  словно  последняя
совершилась вчера... Подумай, внучка, такая старуха, как я теперь,  и  такое
сильное впечатление, не стушевывающееся  через  несколько  десятков  лет!  Я
получила торжественное приказание принести розгу  в  комнату  госпожи  нашей
начальницы, известную под именем "кабинета заведующей". Когда я явилась сюда
с "инструментом" в руках, здесь были обе мисс Померей. Я  стала  на  колени,
старшая из мисс взяла из моих рук розгу и - как мне  показалось  -  довольно
нежно, с любовью, если можно так выразиться, провела ею между своих пальцев,
как бы погладила ее. Затем она  позвонила  и  приказала  вошедшей  горничной
приготовить меня. Горничная повиновалась и привычным движением через  голову
сняла с меня платье и захватила мои слабые руки  в  свои  грубые  и  сильные
лапы. Я страшно испугалась: ведь никогда до сих пор в жизни  меня  никто  не
бил! И эти приготовления, и сама экзекуция так сильно подействовали на меня,
что со мной сделался сильнейший истерический припадок. Ах, впоследствии я ко
всему прекрасно привыкла! Мне не  составляло  ничего  особенного  ни  видеть
розгу в употреблении на других, ни самой находиться под ее "ласками". Видела
я неоднократно, как в присутствии всей  школы  секли  наполовину  обнаженных
взрослых девиц, как говорят, невест, и секли за что? За  малейшее  невольное
уклонение от параграфов  установленного  в  нашей  школе  режима.  При  всех
публичных  экзекуциях  полагалось  надевать  на  наказуемую  особое  платье,
похожее несколько на ночной капот, и вот в этом именно наряде виновную перед
поркой водили перед рядами выстроившихся для присутствования  при  наказании
товарок. Затем ее заставляли лечь на скамью,  руки  придерживались,  а  ноги
вставлялись в особое приспособление, плотно  обхватывающее  их.  Помню,  как
таким именно образом наказали одну девицу, которая  назавтра  покидала  нашу
школу для того, чтобы сейчас же выйти  замуж.  Назовем  ее,  допустим,  мисс
Дарвин. У нее была масса врожденных недостатков, и, представь себе, она даже
воровала. Она была  одержима  тем,  что  теперь  подводится  под  понятие  о
клептомании, но у нас никаких имен для проступков не  существовало:  украла,
значило в мое время - только украла, и делу  конец!  Как,  почему,  зачем  -
такие вопросы в дни моей молодости не существовали,  они  никому  на  ум  не
приходили.
     Как-то раз после обеда  мисс  Померей  сказала:  "Сударыни,  сегодня  я
попрошу вас быть готовыми на полчаса раньше; поторопитесь одеться и будьте в
классе не в пять, как всегда, а в половине пятого".
     Мы с недоумением смотрели друг на друга, а мисс Дарвин  покраснела,  но
ничего не сказала. Мы разошлись по своим комнатам. Скоро мы  узнали,  в  чем
дело,  ибо  девушка,  причесывавшая  меня,   исполняла   также   обязанности
поставщицы розог и в этот именно день  связала  несколько  пучков  на  новый
образец, специально для сегодняшнего торжественного  случая.  В  назначенное
время мы собрались в класс, и мисс Померей заняла обычное свое  место.  Мисс
Дарвин приказано было стать  посредине  комнаты,  после  чего  госпожа  наша
начальница посвятила нас в совершенное девицей  преступление,  равно  как  и
сообщила  о  назначенном  ей  наказании.  Мисс  Дарвин  слыла   положительно
красавицей; и рост, и фигура ее говорили о вполне развившейся девушке, и эта
барышня все время стояла перед нами так спокойно, словно  наказание  розгами
было чем-то самим собой  разумеющимся.  Она  была  очень  нарядно  одета,  в
зеленом парчовом платье, в белой шелковой  нижней  юбке;  масса  драгоценных
безделушек украшали ее лиф. Мисс Померей  позвонила  и  приказала  явившейся
горничной:  "Приготовь  ее"!.  Прислуга  сделала  реверанс  и  приступила  к
разоблачению нашей подруги. Когда все было готово, на нее надели специальное
"штрафное" платье, о котором я упоминала выше; затем мисс  Дарвин,  стоя  на
коленях,  передала  госпоже  нашей  начальнице  розгу.   После   этого   две
учительницы подвели ее к кафедре, к которой и привязали за руки и  за  ноги.
Розга в руке мисс Померей взвилась и  с  таким  ожесточением  опустилась  на
нежное  тело  молодой  девушки,  что  сейчас  же   на   молочно-белом   фоне
образовались красные полоски. Под конец наказания у несчастной  мисс  Дарвин
дрожали все суставы, лицо ее пылало и глаза  метали  искры.  Став  снова  на
колени, она приняла из рук мисс Померей розги и  передала  ее  учительницам.
Только после этой церемонии ей позволили удалиться в свою комнату, чтобы там
переодеться. Прислуга несла за ней корзину с ее платьем.
     К удивительному наказанию прибегали у нас в пансионе  для  того,  чтобы
смирить непокорных воспитанниц, "сбить с них гордость",  как  говорили  наши
педагоги. Каждая  ученица,  замеченная  в  несоблюдении  одного  из  правил,
относившихся к чистоте и опрятности - а правил этих была  такая  масса,  что
немудрено было переступить одно из них! - должна была снять  свое  платье  и
одеться в платье какой-нибудь воспитанницы сиротского дома.  Это  был  наряд
так называемых "красных девиц"; он состоял  из  огненно-красного  шерстяного
платья и белого передника. В общем, это  было  форменное  безобразие,  да  и
удобством этот костюм похвастать не мог. В таком виде нужно было брать  урок
танцев и  гимнастики  у  мужчин-учителей;  помимо  этого,  во  время  уроков
"красная девица" должна была стоять в классе на  высоком  стуле,  чтобы  все
могли ясно видеть ее во весь  рост.  Мне  кажется,  что  подобные  наказания
теперь больше не практикуются, дорогая Катенька, и с тобой отнюдь  не  будут
обходиться с такой строгостью там, куда ты теперь отправляешься. Что  бы  ты
сказала,  например,  если  твой  красивый,  маленький  ротик  заклеивали  бы
пластырем за то, что ты сказала  несколько  лишних  слов?  Такому  наказанию
подвергали мисс Померей тех воспитанниц, которые  говорили  в  недозволенное
время. Да, детка, вырезали две широкие полоски липкого  пластыря  и  накрест
прикрепляли его через губы; в  таком  положении  нас  заставляли  оставаться
несколько часов кряду. Пластырь брался такой солидной  ширины,  что  однажды
чуть не задохлась одна из наказанных таким способом учениц; с тех пор...  ты
думаешь, родная, прекратили такое варварское  наказание?  -  нет,  но  брали
менее солидные полоски пластыря. Если кто-либо из нас пачкал свою книгу,  то
виновной привязывали руки на спину! Да, жизнь наша была тяжела, но  ведь  мы
несли свой крест для того, чтобы из нас могли выйти в  полном  смысле  слова
молодые приличные барышни! И если твои учительницы покажутся тебе  строгими,
вспомни, детка, о том, что я написала тебе, и благодари Бога за все! Учиться
тебе придется, вероятно, много: наше воспитание было  очень  огранич