ученицы или дочери и настаивала, чтобы за каждое непослушание или дерзость с
ее стороны мать или учительница раздевала ее и секла  розгами  или  плеткой.
Когда ей исполнилось десять  лет,  родители  взяли  для  нее  в  гувернантки
англичанку,   которая   была   отчаянной   флагеллянтшей.   Родители   имели
неосторожность  разрешить  гувернантке  наказывать  девочку   за   проступки
розгами. По ее словам, вплоть до четырнадцати лет не проходило недели, чтобы
гувернантка не секла ее розгами. При этом очень часто она нарочно  ленилась,
шалила или грубила, чтобы добиться наказания розгами. Если же находила,  что
ее слабо высекли, то, опять же нарочно, говорила какую-нибудь дерзость  и  с
радостью ожидала, что ее снова будут пороть, уже сильнее.
     Двадцати лет она  вышла  замуж.  К  половому  акту  она  питала  полное
отвращение. Наконец, преодолев свой стыд, она созналась мужу в своей страсти
и  уговорила  его,  чтобы  каждый  раз,  как  ему  захочется  иметь  с   ней
совокупление, он перед этим наказывал  ее  розгами,  отчего  она  испытывала
невероятное наслаждение.
     В июне 1908 г.  один  сторож  парка  в  окрестностях  Лондона  составил
протокол, что он, услыхав человеческие  крики,  поспешил  на  них.  В  самом
глухом месте парка он застал мужчину, который жестоко сек  крапивой  молодую
женщину по обнаженным ягодицам.
     Возмущенный сторож бросился на  мучителя  и  схватил  его  за  шиворот.
Освобожденная жертва, вся сконфуженная, поспешно стала поправлять беспорядок
в своем костюме.
     Однако мужчина на упреки сторожа ответил, что  молодая  женщина  -  его
жена и наказывал он ее с ее же согласия.
     Не понимая ничего, сторож свел обоих в мэрию. Секретарь  мэра,  человек
образованный и имевший понятие о подобных вещах, улыбнулся и свел все дело к
простому нарушению общественной нравственности. Но сторожу такой оборот дела
показался странным, и он с горячностью сказал:
     - Уверяю вас, господин секретарь, что этот господин истязал эту  барыню
самым  жестоким  и  недостойным  образом.   Вам   стоит   только   приказать
освидетельствовать их доктору, - я уверен, что следы от крапивы  еще  совсем
свежи!
     На это секретарь самым спокойным образом ответил:
     - Мой милый друг, тело барыни принадлежит ей одной,  и  она  вольна  им
распоряжаться, как ей вздумается. Оба  они  в  одном  только  виноваты,  что
приняли парк - публичное место - за комнату, принадлежащую им.
     Существует немало женщин, которые умышленно стараются рассердить  мужа,
чтобы добиться с  его  стороны  пощечины  или  более  серьезного  наказания.
Несколько лет тому назад я часто бывал у одного очень талантливого  писателя
в его чудном имении в окрестностях Лондона.
     Он только что женился на очень молоденькой  девушке;  между  ними  была
довольно большая разница в летах, но молодая жена была  сильно  привязана  к
мужу.  Она  только  была  страшно  ревнива  и,  будучи   очень   неразвитой,
вообразила, что это его друзья сбивают ее мужа с пути верности ей, а  потому
стала принимать их довольно нелюбезно, иногда  даже  позволяла  говорить  им
грубые колкости.
     Раз взбешенный муж, по  уходе  гостей,  поздно  вечером,  отпустил  всю
прислугу спать, а сам завел жену в глушь своего  парка  и,  несмотря  на  ее
слезы, пребольно высек ее, как маленькую девочку, розгами до крови.  Наказал
он ее хотя и довольно строго, но не жестоко, тем не  менее  с  нею  сделался
истерический припадок, и так как я в эту ночь как раз ночевал у него, то  он
разбудил меня и просил оказать помощь, причем рассказал все  дело.  Я  скоро
привел в чувство молодую  женщину.  Конечно,  успокоил  ее  уверениями,  что
никому не расскажу ни слова. С этих пор она была всегда внимательна к гостям
мужа и перестала ревновать его.
     Одна из моих пациенток, которую я лечил, когда она была девушкой, вышла
замуж за молодого человека, очень богатого и довольно красивого, занимавшего
хорошее положение в министерстве юстиции. Муж боготворил жену, исполнял  все
ее капризы. Вдруг она стала меланхоличной и постоянно была не  в  духе.  Муж
умоляет ее сказать ему причину такой перемены в ее  настроении.  Сперва  она
все отговаривалась пустяками, но все-таки проговорилась, что  есть  причина,
однако  ей  стыдно  сказать.  Как  муж  ее  ни  уговаривал,  она  не  хотела
признаться.
     Тогда муж обратился к моей помощи и просил меня  попытаться  узнать.  Я
поехал к ней и с трудом уговорил поведать мне как врачу ее тайну, которую  я
выдам мужу только с ее позволения.
     Оказалось, что у нее явилось желание, чтобы  муж  высек  ее  хорошенько
розгами, но совершенно серьезно; раздев и привязав на скамейке,  выпорол  бы
ее березовыми розгами до крови, почти до потери сознания.
     Когда я, с ее разрешения, рассказал мужу о желании жены, то  он  ни  за
что не хотел исполнить его, называя это безумством с ее стороны. Он был даже
удивлен, что  я  советовал  исполнить  и  не  находил  ничего  вредного  для
здоровья, если даже он ее высечет розгами очень сильно.
     После нашего разговора прошло около двух недель, когда  он  приехал  ко
мне опять и объявил мне, что завтра он решил исполнить это желание и  высечь
розгами жену, но он хочет, чтобы я выслушал  ее  перед  наказанием,  и  если
найду, что ее можно сечь без вреда для здоровья, то все-таки находился бы  в
соседней комнате, на случай оказания помощи. Я ему посоветовал, что если  он
хочет отучить ее от этой мании, то чтобы не нежничал и что  опасного  ничего
нет. Напротив, если накажет слабо, то, возможно, она потребует повторения, и
не раз, подобных экзекуций.
     Вечером я приехал к ним и обедал у них. Муж  рассказал  мне,  что  жена
сегодня особенно нервничала и на какое-то пустое замечание, очевидно, боясь,
что он не сдержит своего обещания, бросила в лицо ему дорогую вазу,  которая
разбилась, задев его за ухо. После этого, по его словам,  он  готов  ее  так
выпороть, что она не встанет сама со скамейки.
     После обеда часа через два меня позвали осмотреть молодую женщину.
     Она сидела в кабинете одна; посредине стояла скамейка, на диване лежали
веревки и несколько пучков длинных, свежих и толстых березовых розог.
     Я осмотрел розги, потом попросил женщину раздеться, чтобы выслушать.
     Когда я ее выслушал, то сказал, что опасности никакой нет, но разве  ее
не пугает  вид  скамейки  и  розог...  Она  как-то  загадочно  улыбнулась  и
попросила меня сказать мужу, что она сейчас разденется, прибавив, что он так
зол за вазу, что, пожалуй, не простил бы ее, если бы она и пожелала...
     Я вышел и передал просьбу мужу, который тотчас пошел к жене.
     Через несколько минут я услыхал крики... Очевидно  экзекуция  началась.
Минут через пять муж пришел ко мне и просил меня посмотреть, можно  ли  дать
еще сто розог, как он хочет,  -  он  дал  уже  сто  розог.  Жена  просит  ее
простить. Я сказал, что посмотрю, и если можно, то лучше дать  ей  еще  сто,
несмотря на ее просьбы. Решено было, что я  кивну  головой,  если  можно.  Я
осмотрел... Тело было очень сильно иссечено, все в полосах, из них многие  с
кровоподтеками, были полосы и темно-синие. Но все-таки дать сто розог еще не
было никакой опасности, почему я кивнул головой и вышел  из  комнаты.  Опять
раздались крики...
     Потом муж опять меня позвал. Мы с ним  ее  отвязали,  и  она  с  трудом
поднялась со скамейки и легла в кровать,  так  как  с  трудом  держалась  на
ногах.
     Она пролежала два дня в постели. Курьезно, что  молодая  женщина  после
этой экзекуции настолько осталась  удовлетворенной  поркой,  что  больше  не
просила. Даже шутила, говоря, что это я ее отучил, так как муж разболтал  ей
про мой совет дать ей еще сто розог.
     Мой  коллега  из  Бухареста  рассказал  мне  следующий   случай.   Один
француз-художник женился на дочери богатого купца. Она была очень миленькая.
Свадьбу  отпраздновали  с  большой  роскошью.  Молодые  уехали  в  свадебное
путешествие в Канн. По-видимому, все должно было способствовать их  счастью,
но в конце медового месяца муж стал частенько заставать жену  плачущей.  Как
он ее ни расспрашивал о  причине  слез,  она  не  говорила.  Ласки  его  она
переносила как бы по принуждению. Старалась всячески уклониться от  них  под
тем или другим предлогом.
     Наконец мужу надоело постоянно ухаживать за ней, и,  когда  жена  и  по
возращении в Бухарест нисколько не изменила своего отношения к нему,  он  не
на шутку разозлился. И настойчиво потребовал от нее объяснений. Жена  сперва
колебалась, но, видя настойчивость со стороны мужа, вся красная от волнения,
опустив глаза, ответила:
     - Если кто и должен делать упреки, то не ты мне, а я тебе, так  как  ты
держишь себя со мной не совсем как следует.
     Глубоко удивленный, он спросил ее, в чем именно он провинился?
     - Ты забыл одну обязанность в отношении меня...
     - Какую? Я не знаю! Умоляю тебя объясниться раз и навсегда и,  клянусь,
я сделаю все возможное, чтобы тебе угодить, так как безумно тебя люблю.
     - Я верю, что ты говоришь искренно; вероятно, в твоей милой Франции  не
существует нашего обычая! - сказала она, покраснев, как маков цветок.
     - Видишь ли, - продолжала она нерешительно, - я была иногда неласкова с
тобой, уклонялась от твоих ласк из простого упрямства, отвечала тебе  грубо,
а ты не только не прибег к этому, - и жена  указала  на  стоявшую  во  дворе
метлу, - но даже не ударил меня по щеке. Если бы ты любил меня сильно, то ты
не только наказывал бы меня, когда я на самом деле провинилась, но просто по
дружбе сек бы меня иногда розгами... Вот почему я подумала, что  я  тебе  не
нравлюсь.
     - Отчего же ты мне раньше не сказала всего этого; я бы  давно  исполнил
твое желание, хотя, откровенно говоря, я не понимаю такого способа выражения
любви к жене!..
     - Ты жестоко, мой друг, ошибаешься; приготовь сегодня вечером  розог  и
накажи меня ими хорошенько за все мои прошлые вины, - ты увидишь,  что  тебе
доставит большое удовольствие наказывать меня, это мне моя мать сказала.
     - Ну, хорошо, пусть будет по-твоему! Я попробую.
     К вечеру муж велел, под  каким-то  благовидным  предлогом,  приготовить
пучок хороших березовых розог.
     Перед тем как ложиться спать, супруг наглухо закрыл окна со ставнями  и
спустил еще шторы с занавесями... Когда супруга совсем разделась,  он  велел
ей лечь поперек кровати и привязал ее за  ноги  и  руки  к  средней  стойке.
Затем, подняв рубашку, стал ее сечь розгами. Сначала он сек ее несильно,  но
потом все усиливал удары и остановился только тогда, когда  во  всех  местах
показалась кровь, хотя жена давно просила перестать сечь. Все-таки,  видимо,
она была довольна... Когда она легла в кровать и он ее  приласкал,  то  она,
целуя его крепко, сказала: "Видишь, после этого выходит гораздо лучше!"
     Флагелляция и лесбосские игры. В лесбосских  играх  флагелляция  играет
весьма важную роль. Можно сказать с  полною  уверенностью,  что  флагелляция
лежит в основе всех наслаждений сафических.
     Иногда она  по  форме  отличается  от  чистой  флагелляции.  Она  менее
ограничена пространством и видом, более разнообразна, но вытекает из одной и
той же потребности удовлетворения сладострастного чувства.
     В то время, как флагеллянт или флагеллянтша, выдресированная  мужчиной,
ограничивают  область  наслаждения  сечением  ягодиц  и  ляжек,   лесбосская
флагелляция ищет причину мучения всему существу своей жертвы.
     Такая женщина не садистка, она не испытывает удовольствия от  страдания
своей жертвы,  а  наслаждается  только  тогда,  когда  причиняемая  ею  боль
доставляет сладострастное удовольствие и ее жертве.
     Разные манипуляции, щипки, уколы тела, особенно грудей и т. п. являются
обычными играми активных лесбиек. Очень редко, чтобы их возлюбленная не была
вся исцарапана и в синяках, впрочем, безболезненных и воспоминание о которых
только приятно щекочет их воображение.
     Впрочем  встречаются  среди  лесбиек  и  чистые  флагеллянтши,  которые
находят удовольствие сечь розгами или плетью своих возлюбленных,  переодетых
школьницами. Они же иногда охотно разыгрывают и другие комедии флагеллянтов.
     Мадмуазель Клара, модистка в Вест-Энде,  славилась  не  столько  своими
шляпками, довольно неважными, сколько  своими  комнатами,  находившимися  за
магазином. В них ее клиентки, большей частью  перезрелые  кокотки,  находили
любезных гризеточек, послушных, хорошо выдрессированных, которых можно было,
по желанию, слегка высечь розгами без добавочной за это платы.
     Впрочем, у нее было запрещено снимать  панталоны,  а  можно  было  сечь
только через имеющееся в панталонах небольшое отверстие.
     В Ницце десять лет тому  назад  полиция  открыла  существование  одного
дома,  посещавшегося  главным  образом  англичанками,  где  почти  ежедневно
происходили сцены флагелляции. Но тут имелось в виду  скорее  удовлетворение
садистских наклонностей,  и  жертвами  их  было  немало  молодых  девушек  и
подростков.
     В  Париже  существуют  немало  фотографических  заведений,   являющихся
центрами самого утонченного разврата.
     Девочки-подростки  с  большими  глазами,  обведенными  синими  кругами,
худенькие, еще не сформировавшиеся и уже  порочные,  мальчуганы  с  длинными
волосами, обнаженными  бедрами  и  накрашенными  щеками,  молодые  беспутные
женщины, мужчины с плутоватыми глазами, неудавшиеся актеры, а иногда апаши и
коты, мелкие буржуазки,  рассчитывающие  на  легкий  заработок  для  покупки
каких-нибудь тряпок.
     В этом странном мире никто не умеет отказать в  какой  бы  то  ни  было
гадости. Здесь никого  решительно  ничем  не  удивишь.  Все  самые  порочные
любезности находятся, так сказать, в скрытом состоянии; продажные  цены  так
низки, что покупающий известный порок может думать, что он  напал  на  лицо,
любящее тот же самый порок.
     На одной из отдаленных от центра  улиц  Парижа  приютилась  фотография,
служащая главным образом местом свидания для лесбиек,  между  которыми  есть
немалое число отчаянных флагеллянток.
     На  бархатном  диване  клиентки  не  раз  секли  розгами   или   плетью
какую-нибудь молоденькую модель, безропотно выносившую побои ради наживы...
     В этой мастерской если не все было регламентировано, то приход  и  уход
гостей  были  подчинены  самому  строгому  контролю,  чтобы   не   произошло
неприятных встреч. Здесь  было  можно  встретить  много  интересных  женских
типов.
     Вот госпожа  Б.,  жена  одного  дипломата,  достигшая  пятидесяти  лет,
говорящая по-французски с самым отчаянным горловым акцентом, носящая тяжелые
бархатные платья с разными фру-фру, грязными, потертыми и в пятнах.
     В обществе это была безупречная женщина, величественная,  немного  даже
строгая в  отношении  других.  Для  близких  это  была  отчаянная  лесбийка,
которая, старея, требовала все более и более молоденьких сюжетов; рука ее  с
особенной силой  прогуливалась  по  молодой  коже  детей,  попадавших  в  ее
распоряжение.
     Мадам Антонина, старая актриса, когда-то пользовавшаяся известностью  и
вызывавшая восторг у зрителей одной своей манерой обнимать своего партнера в
любовных сценах. Этой  требовались  молоденькие  девушки  с  гибкой  талией,
которую она любила сжимать своими пальцами, распухшими от подагры.  Для  нее
всегда приготовлялся пучок из длинных и свежих березовых розог. У нее сафизм
соединялся с небольшой дозой садизма.
     Она то гладила рукой по обнаженному  телу  модели,  то  брала  розги  и
секла.
     Мадам  Иссак,  жена  одного  ювелира,  представляла  классический   тип
разбогатевшей еврейки. В молодости она была очень  красива.  Эта  заставляла
модель повернуться к себе спиной, так, чтобы голова  находилась  у  ее  ног,
затем брала розги и долго секла, любуясь жадными глазами, как вертелась  под
ударами розог бедная девочка.
     Через некоторое более или менее продолжительное время у нее  появлялись
сладострастные спазмы, и сеанс кончался.
     Но особенно была любопытна мадам Альжина. Она  имела  на  левом  берегу
магазин старинных вещей. Вдова, очень сильно занятая  своей  торговлей,  она
могла только изредка появляться в мастерской фотографа.
     Высокая,  стройная,  с  желтым  лицом,  с  блестящими  глазами,   почти
постоянно опущенными вниз.
     Фотограф устраивал живые религиозные сцены для заказываемых ею открытых
писем. Она обожала также сечь розгами мальчиков, которые должны были быть не
старше  двенадцати  лет.  Перед  экзекуцией  мальчик  наряжался   в   костюм
прислуживающего в костеле и брал в руки кадило.
     Являлась Альжина и делала ему строгий выговор за то,  что  он  небрежно
исполняет свою обязанность. Мальчик отвечал какой-нибудь дерзостью и  швырял
кадило. Тогда Альжина хватала его, тут  же  раздевала  и  порола  розгами  с
остервенением.
     Она прекращала сечь, когда  совсем  уставала;  затем,  после  того  как
мальчик уходил, она опускалась на колени и горячо молилась.
     В скандальной хронике времени Второй империи во Франции сообщалось, что
вдова одного моряка жила в роскошном особняке на Елисейских полях. Она  вела
уединенную  жизнь,  не  принимая  никого.  Вся  прислуга  ее   состояла   из
старика-лакея и старухи-кухарки. Мадам М. часто выезжала из дома  в  наемной
карете. Всегда одетая изысканно, она приказывала везти себя в Булонский лес,
где  выходила  и  прогуливалась  немного   пешком.   Она   славилась   своей
удивительной худобой.
     У нее не было любовников, никаких светских знакомств, но была  страсть,
про которую разболтал ее партнер.
     Однажды она встретила очень красивого  негра,  прекрасно  сложенного  и
очень высокого роста. Негр продавал разные  сласти.  В  его  больших  глазах
проглядывало что-то дьявольское. Остановив свою карету, она  купила  у  него
половину лотка и дала конверт, сказав:
     - Если вы хотите заработать десять франков, то снесите эту  записку  по
адресу.
     Торговец обещался тотчас же отправиться по  указанному  адресу.  Барыня
дала  ему  обещанные  десять  франков,  что  в  несколько  раз  превосходило
стоимость его товара, и он был в восторге.
     Мадам М. подозвала свою карету и уехала домой.
     Не успела она приехать, как лакей доложил ей о приходе негра,  которого
она велела ввести в свой будуар, где она обыкновенно проводила время.  В  то
же самое время она приказала приготовить ванну.
     - Хотите заработать вдвое, - сказала она, обращаясь к  негру,  -  тогда
делайте буквально все, что я вам прикажу, без малейших возражений.
     За двадцать франков негр готов был, конечно, делать  все,  что  угодно.
Негр сделал знак головой, что согласен.
     - Раздевайтесь, раздевайтесь совсем!
     Пока он был занят этой операцией, барыня  быстро  разделась  сама.  Она
была такая жалкая, кости и кожа, что негр в испуге отошел немного назад.
     Затем барыня отперла шифоньерку и вынула  оттуда  плетку,  на  ременных
концах которой были прикреплены маленькие шарики из слоновой кости.
     После этого  она  достала  несколько  шнурков.  Подойдя  к  негру,  она
сказала, чтобы он ее крепко привязал на кушетке, и тотчас же легла на живот.
В кушетке везде были кольца, к которым негр и  привязал  барыню  за  руки  и
ноги. После этого она сказала, что он должен сечь ее плеткой  беспощадно  до
крови, потом бить, царапать руками, опять пороть, пока она почти не потеряет
сознание. Бояться вам нечего, так как на столе лежит записка,  в  которой  я
пишу, что все это вы  сделали  по  моему  приказанию  и  за  последствия  не
отвечаете.
     Негр посмотрел записку, хотя прочесть не мог.
     Он добросовестно исполнил приказание. Порол  с  яростью  плетью,  меняя
руки, бил руками, опять брал плеть  и  сек  ею...  До  того  разошелся,  что
рискнул даже ударить барыню несколько раз по лицу так, что у нее пошла кровь
из носу. Сперва он, было, испугался,  но  потом  страх,  что  найдут  работу
нехоро