Великого
избил учителя его за то, что застал его изучающим с  сыном  латинский  язык,
когда король формально это запретил, а сына, за непослушание, немедленно  же
велел жестоко при себе наказать розгами.
     Вот что пишет этот принц в  одном  из  писем  к  матери:  "Я  в  полном
отчаянии. То, чего я так боялся, случилось со мною. Король совершенно забыл,
что я его сын. Сегодня, по своей обычной привычке, он вошел ко мне в комнату
и, как только увидал меня, схватил  за  шиворот  и  стал  колотить  тростью.
Напрасно я старался уклониться от ударов. Он был в страшном бешенстве и  бил
меня до тех пор, пока сам не устал. Я положительно не в силах более  терпеть
подобное обращение и готов на все, чтобы избавиться от таких мучений..."
     Тот же принц вздумал добиваться  благосклонности  у  одной  барышни  по
имени Дора Риттер из города Потсдама.
     Король велел пригласить к себе девушку, позвать  трех  своих  гайдуков,
принести скамейку и розог.  Несмотря  ни  на  какие  мольбы  бедной  Риттер,
гайдуки, по приказанию короля, раздели ее и разложили  на  скамейке.  Король
велел держать ее одному за ноги, другому за руки, а третьему  сечь  розгами.
Ее пороли так жестоко, что вскоре вся  ее  спина  представляла  живой  кусок
мяса,  а  ягодицы  были  иссечены,  как   котлета...   Короля   не   тронули
душераздирающие крики истязуемой девушки. Он только тогда  велел  прекратить
пороть ее, когда  девушка  перестала  орать,  потеряв  сознание.  Когда  она
оделась и получила позволение уйти, король  сказал,  что  сегодняшняя  порка
ничто в сравнении с той, которая ее ожидает, если он узнает, что она хотя бы
один раз виделась где бы то ни было с сыном его.
     Следует еще заметить, что,  подвергая  детей  наказанию  розгами,  сами
наказывающие - родители, учителя или гувернантки, не остаются равнодушными.
     Брантом заметил этот факт и пишет: "Я слышал от одной  очень  почтенной
дамы, что ее, когда она была девочкой, мать наказывала розгами иногда по два
раза в день, но, по ее мнению, не за шалости, а потому  только,  что  матери
доставляло удовольствие слышать ее крики и  видеть,  как  она  вертится  под
розгами. Пороли ее до пятнадцати лет",
     Из королевских принцев Франции, кажется, более всех секли, когда он был
наследником престола, будущего короля-солнце - Людовика XVI.
     Наказывать розгами могли его только воспитатель де Монтазье или госпожа
Ласкост.
     "Наказывали принца очень часто, -  говорит  в  своих  мемуарах  госпожа
Ласкост, - и притом довольно строго; раз, когда принц умышленно  не  ответил
на поклон министра и я его собиралась высечь розгами за это, тело  его  было
настолько иссечено, что случайно увидавшая это сестра его предложила  высечь
ее взамен брата".
     По  словам  все  той  же  госпожи  Ласкост,  телесные  наказания  детей
практиковались в семьях столь же часто, если даже не чаще, чем в  пансионах.
До назначения воспитательницей  наследника  престола  госпожа  Ласкост  была
начальницей  одного  пансиона  для  дочерей  аристократок.   Вот   что   она
рассказывает про свое собственное детство: "Мы все, я  и  три  моих  сестры,
жили дома и учились в школе, где вовсе не были в  ходу  телесные  наказания;
сажали в карцер, надевали колпак и т. п., но  никогда  ни  одну  девочку  не
наказывали каким бы то ни было образом телесно; зато наши родители почти  до
самого нашего замужества  поддерживали  свой  авторитет  при  помощи  розог.
Правда, и мать, и отец наказывали очень редко и только розгами. Но мы знали,
что оба они непременно высекут  каждую  из  нас,  если  мы  этого  заслужим.
Особенного унижения мы при подобных  наказаниях  не  испытывали...  так  как
почти никто в доме не знал, если которая из нас была высечена.  Хотя  иногда
наказывали очень строго. Последний раз я была наказана за то, что  пошла  на
свидание к одному молодому человеку, который ухаживал за мной,  но  которого
мои родители терпеть не могли. Я успела вернуться до возвращения домой  моей
матери, но она меня видела на улице с молодым человеком; кроме того, не зная
этого, я энергично отрицала, что в отсутствие  матери  и  отца  выходила  из
дома. В конце концов меня уличили во лжи, и, посоветовавшись с  отцом,  мать
решила высечь меня розгами на другой день утром,  когда  прислуга  уйдет  на
рынок за провизией. В ожидании наказания я  всю  ночь  не  могла  заснуть  и
плакала. Я спала со  старшей  сестрой  и  рассказала  ей  всю  историю.  Она
обещалась утром упросить мать простить меня. Утром я сама слышала,  как  она
просила мать простить и не сечь, но мать была непреклонна.  Меня  уже  очень
давно не наказывали розгами,  и  я  никак  не  думала,  что  придется  опять
познакомиться с ними. Как только наша кухарка ушла на рынок, мать явилась  в
нашу комнату с двумя пучками розог. Увидав такую массу розог, я поняла,  что
меня ожидает очень серьезное наказание, бросилась в ноги к  матери  и  стала
умолять простить. Но мать была неумолима...  Очень  строгим  голосом  велела
старшей сестре выйти из комнаты и оставить нас вдвоем. Когда та вышла, я еще
раз стала просить прощения, но мать мне сказала, что если  я  сейчас  же  не
разденусь и не лягу на кровать,  чтобы  она  меня  привязала,  она  подождет
возвращения с рынка Мари и тогда с помощью ее и  отца  меня  высекут.  После
этого я увидала, что  мне  не  избежать  наказания;  быть  же  наказанной  в
присутствии прислуги и отца еще стыднее. Быстро  раздевшись  и  оставшись  в
одной рубашке, я легла на кровать. Мать молча привязала меня за руки и  ноги
к кровати. Затем, подняв мне рубашку, начала меня сечь... Секла она, как мне
показалось, страшно долго и больно. Сестры мне потом говорили, что я  орала,
как  безумная.  Я  кричала,  просила  прощения,  как  пятилетняя   девчонка,
обещалась никогда больше не назначать свиданий; но меня все секли  и  секли.
Наконец перестали, позволили встать и одеться. Когда я посмотрела в  зеркало
на свое тело, то увидала, что оно было все в полосах, из  которых  некоторые
были темносиние, местами сочилась кровь. После этой порки я  больше  никогда
уже не ходила на свидания".
     Флагелляция детей может привести совершенно к неожиданным  результатам.
Если произвести наблюдения над детьми, то можно заранее указать  на  будущих
флагеллянтов. Такими непременно будут те,  которые  находят  удовольствие  в
наказании и охотно ложаться  под  розги,  умышленно  совершая  поступки,  за
которые их ждет порка, а также те дети, которые любят  играть  в  учителя  и
учеников, при этом просят, чтобы их секли под разными предлогами.
     То, что происходит в семьях, ничем ровно не отличается от происходящего
в  школах.  Так,  на  ребенка,  подвергаемого  наказанию   розгами,   думают
подействовать не только физической болью, но и стыдом, -  розги  или  плетки
считаются позорными орудиями наказания, в особенности, если наказывают ими в
присутствии сотоварищей или подруг,  или  взрослых.  Но  боль,  как  мы  уже
видели, может некоторым доставлять наслаждение, так же, как и унижение и вид
обнаженного тела; все это может подготовить будущих флагеллянтов.
     В Англии, как мы уже сказали в первом томе,  телесные  наказания  детей
обоего пола были в ходу как в семьях, так и в школах, да сохранились  еще  и
по настоящее время.
     В старину телесное наказание детей считалось настолько необходимым  при
воспитании их, что школьников или школьниц в училищах  секли  не  только  за
какую-нибудь вину, а просто потому только,  что  считалось  полезным  пороть
ребенка.
     Эразм Ротердамский говорит, что во имя  подобного  принципа  его  часто
секли в школе. Так, его учитель сек,  чтобы  посмотреть,  как  он  переносит
боль. Теперь телесные наказания применяются в общественных школах  в  редких
случаях - за безнравственное поведение, дерзости  начальству  и  оскорбление
нравственности. Но в частных школах они и до сих пор в гораздо большем  ходу
и нередко заменяют карцер или другие наказания.
     В XIX веке, вплоть до 1830 года, в женских пансионах  беспощадно  секли
розгами или  плеткой  девочек,  иногда  довольно  взрослых.  Дисциплинарными
правилами  большинства  пансионов  устанавливалось  три  степени  наказания.
Первая - виновного или виновную наказывали розгами или плеткой начальник или
воспитатель собственноручно, в присутствии одной прислуги. Вторая степень  -
наказывали  на  скамейке  или  деревянной  кобыле,  при   этом   допускалось
присутствие трех  прислуг,  из  них  двое  держали,  если  наказываемый  или
наказываемая не были привязаны, а  третий  или  третья  секли.  И,  наконец,
третья степень - подобное же наказание, но на глазах  всех  сотоварищей  или
подруг по классу или,  в  редких  случаях,  в  присутствии  решительно  всех
учеников и учениц. Когда применялась третья степень к девочке, то перед тем,
как привести ее в экзекуционную комнату, на нее надевали ночную сорочку.
     Вот что рассказывает бывшая воспитанница  одного  из  лучших  пансионов
Лондона: "...Некоторые мои подруги рассказывали мне, что после первых ударов
розгами они испытывали странное чувство,  и  то,  что  должно  было  служить
наказанием, порождало в их уме  такие  райские  мысли,  что  они  испытывали
страшное наслаждение. В то время я не могла понять  этого,  но  когда  вышла
замуж, то мне все объяснил мой муж настолько подробно и хорошо, что я теперь
глубоко убеждена в том, что девочек старше двенадцати лет отнюдь не  следует
наказывать  телесно  из  опасения  вызвать  раннее  половое  возбуждение   и
наклонность к онанизму".
     Так, у одной из ее подруг, которая за излишние ласки  с  подругой  была
торжественно, в присутствии всего класса высечена  розгами,  первое  половое
возбуждение  возникло  после  наказания.  Между  тем  ее  наказали  жестоко,
привязав к лестнице, и после наказания прямо отнесли в лазарет.
     В 1797 году одна дама, по имени Розалия Брингтон, вдова, очень богатая,
попала на скамью подсудимых по обвинению в  истязании  своего  десятилетнего
сына и двух  дочерей,  из  которых  одной  было  тринадцать  лет,  а  другой
четырнадцать. Мы приводим, исключив некоторые подробности, показание у судьи
лакея Джона Белля.
     "Я был  послан  к  госпоже  Брингтон  конторой  Кларка.  Нанимая  меня,
Брингтон предупредила, что я обязан буду  исполнять  все  ее  приказания.  Я
обещался делать все, что она прикажет. Вскоре я узнал, что она подразумевала
под словами "исполнять все ее приказания". На другой день утром, в то время,
как я накрывал стол для завтрака, госпожа Брингтон спросила меня, не  служил
ли я когда-нибудь в школе и не помогал ли я наказывать розгами  учеников?  Я
отвечал, что в школе не служил, но что меня самого отец и мать в детстве  не
раз секли, и потом, тут нет никакой хитрости, и  я  могу  помочь,  если  она
захочет наказать кого-либо из своих детей. Не больше, как  через  час  после
нашего разговора, сын госпожи Брингтон толкнул меня нечаянно,  и  я  выронил
блюдо с рыбой на пол.
     - Держите, Джон, хорошенько этого шалуна,  пока  я  схожу  за  хорошими
розгами. Через несколько минут  барыня  принесла  пучок  розог,  велела  мне
раздеть кричавшего и вырывавшегося мальчугана и, положив на  колена,  высечь
розгами, как меня когда-то секли. Я быстро спустил  штанишки  и  начал  сечь
барчонка. Барыня, пока я сек, все время смотрела и  приговаривала:  "Хорошо,
посильнее его..." Она велела перестать сечь, когда мальчик был наказан очень
строго, так что во многих местах показалась кровь.
     Но я был страшно поражен, когда в тот же вечер мне было  велено  высечь
розгами старшую барышню. Когда барыня заметила, что я стесняюсь немного,  то
строго мне сказала: "Если, Джон, вы  хотите  у  меня  служить,  то  извольте
сейчас привязать шалунью  к  кушетке".  Пришлось  повиноваться  и  привязать
барышню к кушетке, хотя она сильно сопротивлялась и даже укусила мне  палец,
но я вскоре с нею справился... Затем, взяв по  приказанию  барыни  розги,  я
стал ее сечь. Барыня указывала, где бить.  На  другой  день  она  наказывала
также младшую барышню и опять  мальчика.  Детей  секли  почти  каждый  день.
Иногда барыня сама  секла,  но  гораздо  чаще  приказывала  мне  пороть  их.
Наказывали и плеткой, но реже. Особенно жестоко  барыня  наказывала  старшую
барышню. За какую-то грубость мне было приказано так долго сечь розгами, что
она вся была в крови и два раза теряла сознание...".
     По жалобе соседей дело дошло до суда, но судья оправдал  Брингтон,  так
как нашел, что Брингтон "наказывала за проступки  и  не  вышла  из  пределов
родительской власти"... По возвращении из суда госпожа Брингтон,  с  помощью
того же Белля, жестоко выпорола розгами всех трех детей. Эта порка дошла  до
полиции, и та тут же привлекла Брингтон к суду, но судья снова ее  оправдал,
найдя, что "за показание, данное детьми на суде при  разборе  первого  дела,
госпожа Брингтон могла наказывать их гораздо строже, чем они были наказаны".
     В вопросах о сечении детей, конечно, лучше всего было бы  допросить  их
самих, но по многим причинам это неудобно.
     У Ницше Заратустра говорит, что женщину необходимо сечь.
     До Ницше к такому же выводу пришел поэт Юлий де Бове.
     В наше время немногие поэты дадут совет пороть женщин за капризы.
     По судебным приговорам женщин наказывали в сравнительно очень  недавнее
время.
     Начиная с самых отдаленных времен женщину секли по обнаженному телу  за
незначительные даже поступки. С особенной жестокостью в  старину  наказывали
их розгами или плетьми, публично, по обнаженному телу, за  адюльтер.  Обычай
довольно нескромный наказывать  женщин  по  обнаженному  телу  возник  в  те
отдаленные времена, когда нагота тела женщины  никого  не  шокировала,  даже
почтенный ареопаг судей.
     С наступлением христианской эры по-прежнему продолжали сечь  обнаженных
женщин, но подобное наказание, не безнравственное в древние  времена,  стало
теперь безнравственным.
     В Греции ценилась физическая красота, и этот удивительный народ  понял,
что нет ничего странного в том, чтобы девушке  с  красивым  крупом  поднести
статую, триста талантов золотом и лавровый венок. Мы же платим какому-нибудь
тенору за его красивый голос по несколько тысяч франков в вечер!
     Один и тот же  поступок  может  быть  нравственным  и  безнравственным,
смотря по производимому им действию.
     Когда наказывали публично розгами виновную весталку, народ  и  патриции
говорили: "У нее хороший круп!". Когда  в  подземелье  инквизиционного  суда
монахи  секли  хорошенькую  молодую  женщину,  то   у   них   глаза   горели
сладострастием. Монахи видели  то  же  самое  зрелище,  что  и  римляне,  но
последствия от него были совершенно различные... Березовые  розги  покрывали
атласную кожу красными прозрачными рубцами, слышались вопли  от  боли,  а  в
голове монахов был настоящий ад...
     Все читатели  знают  из  истории,  какую  геену  огненную  представляли
средневековые тюрьмы?
     Я не собираюсь распространяться здесь  по  поводу  тех  ужасных  пыток,
которые воображение истязателей придумывало для злосчастных жертв,  попавших
в их лапы.
     Когда секли женщину, мысль унизить ее  была  по  меньшей  мере  так  же
сильна, как и желание заставить ее страдать физически.
     Через всю историю проходит красной нитью  стремление  мужчин  оскорбить
стыдливость женщины перед тем, как причинить ей боль.
     В средние века секли проституток, чтобы устыдить их; в наши дни  случаи
сечения молодых девушек с дисциплинарной  целью  вовсе  не  так  редки,  как
думают некоторые. И всегда мужчина, подвергая наказанию розгами  или  плетью
провинившуюся женщину, стремится прежде всего унизить ее, оголив ей  зад  на
глазах присутствующих.
     У натур возвышенных стыд от того, что будут  подняты  юбки,  -  спущены
панталоны, значительно тяжелее или мучительнее самой сильной боли  от  розог
или плети.
     Это подтверждается многими историческими примерами.
     Не раз уже занимались психологией преступниц, но среди судей,  особенно
старинных, были прежде всего  мужчины,  со  всеми  желаниями,  свойственными
мужчинам, и которым услужливое правосудие помогало осуществить эти желания.
     В подземелье инквизиционного трибунала приводили  молоденькую  девушку,
очень красивую, обвиняемую в колдовстве. Обнаженная вполне или отчасти,  она
должна была показать все самые сокровенные прелести своего тела...
     Мужчина  всегда  остается  мужчиной,  и  вот  судья  пользуется   своим
положением, чтобы видеть более того, что требуется по делу.
     Понятно, что наказанием выбирается сечение, как соединяющее приятное  с
полезным...  Пользуются  самым  пустяшным  предлогом,  чтобы  вызвать  громы
флагелляции на несчастных женщин или девушек. Да и как было мужчинам устоять
против возможности полюбоваться прелестями женщин!
     Если в теологии были споры, есть ли у женщины душа, то вопрос,  следует
ли сечь женщин, не вызывал никаких тогда споров, так как все были  согласны,
что  их  нужно  сечь,  и  если  спорили,  то  только  относительно  способов
применения телесного наказания.
     Если что и  может  несколько  смягчить  ужасную  сторону  унизительного
наказания розгами или плетью женщин,  то  только  мысль,  что  не  все  виды
флагелляции были слишком суровы, и иногда красота взволнованной  и  плачущей
женщины или девушки заставляла невольно мужчину смягчить удары...
     В отношении флагелляции маркиз де Сад  является  просто  мальчишкой  по
сравнению с той флагелляцией, которая  была  произведена  народом  во  время
сентябрьской бойни в Париже в дни Французской революции.
     Начиная с великого избиения гугенотов, драгонад и бойни после Нантского
эдикта ничего подобного в истории мы не знаем.
     Все подонки народа набросились на аристократические тела, которые  были
выданы им богиней Свободы.
     Мария-Антуанетта должна была считать себя счастливой,  что  ей  удалось
умереть на эшафоте без предварительных унизительных истязаний.
     Что может сравниться по трагичности со смертью  маленькой  де  Ламбаль,
обнаженное тело которой было в течение целого дня  выставлено  на  посмешище
глупой, пошлой, злой и невежественной толпы.
     Что  можно  сказать  о  тех  молоденьких  девушках   из   аристократии,
укрывавшихся в монастырях, которых  беспощадно  секли  розгами,  прежде  чем
убить и таскать на пиках целый день по улицам Парижа их отрубленные головы.
     Мы не знаем ни в Жюстине*, ни в Юлии {Сочинения маркиза де Сада.}  сцен
такой садической жестокости, которая была в это время  проявлена  парижскими
ремесленниками, считавшимися до сих пор вовсе не злыми.
     Кто мог предполагать, что какой-нибудь бондарь или сапожник  проявит  в
этом деле столько утонченного искусства.
     Маркиза  де  Ламбаль!  Перед  нами  рисуется  ее  белоснежное  тело   с
младенческим ротиком, все израненное!
     Гнусное  изуродование  тела  той,  которая  слыла  за  друга  королевы,
возмущает даже самый спокойный ум!
     Поведение храброй черни из  окрестностей  Парижа  в  сентябрьские  дни,
когда она таскала по улицам на пике голову Ламбаль, причесанную парикмахером
из толпы, намного убавит восхищение всеми настоящими и будущими революциями.
     Нужно полагать, что в наше время не будет лучше, и мы  от  души  желаем
нашим знакомым дамам не быть современницами подобных ужасов.
     Террор! Это настоящая оргия флагелляции! Ежедневно газеты "Отец  Дюшен"
и "Газета" посвящают целые столбцы описанию флагелляции девушек на улице.
     Вот  молоденькая  портниха  гуляет  по  улице.*   Хорошенькое   личико,
трехцветная кокарда - это честная  гражданка,  в  твердости  республиканских
убеждений которой нельзя  сомневаться.  Проходя  мимо  казармы  национальных
гвардейцев, она видит себя  окруженной  несколькими  солдатами,  требующими,
чтобы она сделала глубокий поклон перед кокардой их головного убора. Молодая
девушка думает, что с нею шутят, о