сит от ее настроения  в  известный
день и в особенности от партнера или партнерши, которых  ей  послала  судьба
или собственный ее выбор. И капризы у нее возникают совершенно  произвольно,
без всякого усилия с ее стороны; они внушаются ей какой-то неведомой для нее
силой.
     Флагеллянт зачастую напоминает маньяка, женщина же никогда.  Флагеллянт
может под влиянием своей  страсти  сойти  с  ума;  тогда  как  женщина  чаще
становится флагеллянтшей, уже будучи сумасшедшей.
     Флагеллянт не может отделаться от своей страсти, раз она овладела им  и
руководит всеми его половыми стремлениями.
     Флагеллянтша, если она не истеричка, может легко освободиться от  своей
страсти.
     Итак, флагелляция  у  мужчины  является  потребностью  главным  образом
физической, тогда как у женщины она служит для умственного удовлетворения.
     А от умственных привычек, за исключением  сумасшествия,  гораздо  легче
освободиться, чем от физических.
     Впрочем, все меняется, когда эта страсть одолевает женщину пожилую, как
бы уже потерявшую способности и качества, присущие только женщинам.
     Всем физиологам известен тот факт, что  многие  женщины  по  достижении
климактерического возраста совершенно меняются как  в  нравственном,  так  и
физическом отношении. Не только черты  их  лица,  их  талия,  их  общий  вид
приближаются к мужскому, но у них появляются  волосы  на  подбородке,  голос
твердеет, и очень часто происходят перемены снаружи на половых органах.
     В эту пору у женщин, у которых не  исчезли  сладострастные  стремления,
выделение жидкости на половых органах становится обильнее,  и  они  делаются
более похотливыми. У них половое возбуждение появляется даже помимо их воли.
Непреодолимые сладострастные желания возникают у них совершенно  неожиданно:
стоя, в карете, среди своих детей, при посторонних и т. д.
     Эти  физические  феномены  сопровождаются,   само   собой   разумеется,
аналогичными  умственными  изменениями.  Таким  образом,  если   страсть   к
флагелляции овладела женщиной, отныне как  бы  бесполой,  то  она  будет  ей
предаваться одинаково с мужчинами.
     В подтверждение этого наблюдения мы приведем нижеследующие факты.
     Бетти Д. была дама полусвета, составившая себе состояние и  удалившаяся
от  дел.  Она  обладала  сравнительно   хорошим   здоровьем,   не   особенно
пострадавшим от ее ремесла,  которым  она  занималась  около  тридцати  лет.
Однако с возрастом произошли физические и психические изменения.  Увеличение
известного органа вызвало у нее наклонность к  лесбосским  играм,  чего  она
раньше не знала.
     Но вдруг ею овладела исключительно страсть к флагелляции,  и  ее  мания
специализировалась, так сказать, на одной  сцене,  постоянно  повторяемой  с
различными партнершами, от  которых  она  постоянно  испытывала  незабвенные
наслаждения.
     Ее партнерша должна была придти к ней как бы  истомленная,  стонущая  и
жалующаяся на преждевременную беременность.
     - Иди сюда, я тебя живо  избавлю,  -  говорила  Бетти  протягивая  свои
дрожащие руки молодой женщине.
     После некоторых пустяшных манипуляций  по  животу,  она  вскрикивала  с
радостью:
     - Вот, вот он перешел в  заднюю  твою  часть.  Ну,  теперь  моя  милая,
недолго тебе мучиться, я его живо выгоню!
     Затем, повернув пациентку  на  живот  и  привязав  ее  хорошенько,  она
приносила розги и начинала немилосердно пороть ее. Порка прекращалась ею  не
раньше, чем у нее не появлялось представление, что жертва родила.
     Елисавета Ж. была прехорошенькая блондинка... Она вела  широкую  жизнь,
и, по-видимому, ничто не предвещало, что она  станет  отчаянной  поклонницей
флагелляции.
     По  словам  д-ра  Молля,  она  сделалась  любовницей  одного   богатого
венгерского графа. Последний ее обожал и исполнял всевозможные ее капризы. К
тому же он был молод и красив собою.
     Но Елисавета была женщина распущенная и завела еще  любовника,  бедного
молодого адвоката.
     Несмотря на всевозможные предосторожности, как всегда бывает в подобных
случаях, об измене Елисаветы граф узнал. Но, к удивлению, не  порвал  с  нею
связи. Причиной было следующее обстоятельство: граф имел со своей любовницей
сношение каждый раз после такой сцены. Граф раздевался при ней  и  облачался
во фрак, надевал дорогие шелковые чулки  и  лакированные  башмаки.  В  таком
наряде он садился на механическую кобылицу.
     Елисавета должна была быть одета только в изящную куртку  почтальона  и
держать в руке бич с ременными хвостами из буйволовой кожи.
     Как  только  граф  дергал  веревку  и  лошадь  начинала  двигаться,  то
Елисавета должна была хлестать бичом что есть  мочи.  Граф  делал  пять  или
шесть кругов по комнате, и тогда он чувствовал себя готовым, слезал с лошади
и садился на Елисавету, которая должна была теперь разыгрывать  лошадь,  но,
чтобы граф достиг цели, она должна была хлестать его во всю  силу  по  заду,
что она делала очень охотно, вырывая у него крики от боли и  отплачивая  ему
за свое унижение, которому он ее подвергал почти ежедневно.
     Позднее она не соглашалась отдаваться возлюбленному, если он раньше  не
позволял   подвергнуть   себя   сечению.   Благодаря   своей    красоте    и
очаровательности она находила клиентов и на таких условиях.
     Жанна  В.,  восемнадцатилетняя  блондинка  с  бедовыми  глазенками,   с
чувственным слегка ротиком, стала флагеллянтшей  после  сцены,  которую  она
описала мне так: "В поместье, где я жила со своими  родителями,  у  нас  был
грум по имени Джек. Это был прехорошенький шестнадцатилетний мальчик. У него
еще не было пушка на  губах.  Голосок  у  него  был  тоненький  и  ласковый.
Характер самый добродушный.  Одним  словом,  грум  на  меня  произвел  очень
приятное впечатление, о чем, впрочем, я ему не сообщила,  даже  взглядом  не
показала.
     Раз утром я вздумала пойти в гардеробную, где у нас  лежало  белье.  Но
перед тем, как отворить дверь, я услыхала какой-то необычный вздох. Заглянув
в замочную щелку, я, к своему ужасу, увидала, что Джек занимается любовью  с
молоденькой подгорничной.
     Первое мое движение было уйти, но потом любопытство  взяло  верх,  и  я
захотела остаться до конца и полюбоваться незнакомой для меня сценой.  Когда
я увидала, что Джек слезает со своей подруги, я незаметно убежала.
     Как я ни старалась себя настроить враждебно против грума,  внутренно  я
страстно  желала,  чтобы  меня  Джек   поцеловал.   Искушение   было   почти
непреодолимое. Чем более я думала о виденной мною сцене, тем  более  во  мне
бурлила кровь.  Наконец  я  пришла  к  убеждению,  что  не  в  силах  больше
противиться своему желанию... Но к удовлетворению  его  я  подошла  окольным
путем.
     Я уверила себя, что я  не  имею  права  оставить  проступка  Джека  без
наказания. Надо заметить, что до десяти лет меня изредко мать и  гувернантка
наказывали розгами за серьезные проступки. Вероятно поэтому мне и  пришла  в
голову довольно  дикая,  но  вполне  понятная  мысль  наказать  самой  Джека
розгами. Почему-то я не думала о наказании подруги его.
     Я  отправилась  в  сад  и  попросила  садовника  нарезать  мне  толстых
березовых прутьев. Тот был изрядно удивлен, но  я  объяснила,  что  они  мне
нужны для клетки, которую я хочу сама смастерить. Он, кажется, поверил.
     Выбрав из них шесть самых длинных и толстых, я связала два пучка розог,
по три прута в каждом. Я испытывала большое  наслаждение  уже  тогда,  когда
выбирала розги и вязала из них пучки. Спрятала я их  в  шифоньерку  в  своей
комнате.
     На другой день под предлогом мигрени я не поехала с родителями в  город
в театр. Таким образом, я осталась в громадном доме одна,  одинешенька,  так
как экономка и другая прислуга жили во флигеле.
     Грум держал лошадей при отъезде родителей на станцию.  Как  только  они
уехали, я велела груму придти ко мне в комнату.
     Лишь только он явился, я отперла шифоньерку  и,  вынув  розги,  сказала
ему:
     - Вы не знаете, Джек, для чего служат эти штучки?
     - Право, не знаю. Слыхал, что ими наказывают детей...
     - А теперь узнаете, что ими секут также и грумов! - сказала я в сильном
гневе.
     - Но... Я не понимаю...
     - Как, вы все еще не  понимаете,  что  это  вас  я  собираюсь  наказать
розгами? Не догадываетесь ли вы, что я вас  вчера  видела  в  гардеробной  с
Флавией?
     Если бы земля провалилась, он не был бы так  сражен,  как  услыхав  мои
слова. Наконец он, весь красный, упал передо мной на колени и, сквозь слезы,
проговорил:
     - Накажите меня как хотите, но, Бога ради,  пожалейте  меня  и  старика
моего отца, не говорите родителям. Клянусь, что больше этого не  будет!..  Я
просто хотел поцеловать Флавию, но она легла на диван, и я...
     - Довольно, мне не нужно знать подробностей, сейчас же  раздевайтесь  и
ложитесь на кушетку!
     Он, видимо, был страшно сконфужен необходимостью раздеваться  при  мне,
но боялся и ослушаться...
     Затем, молча, он разделся и лег, не произнося ни слова и исполняя  все,
что я приказывала, пока привязывала его за руки и за ноги к ножкам  кушетки.
Когда убедилась, что он крепко привязан, как  когда-то  и  меня  привязывала
мать или гувернантка, я обнажила его и, взяв в руки  пучок  розог,  стараясь
придать как можно больше строгости моему голосу, проговорила:
     - Ну, маленький негодяй, я вам дам сто розог!
     Странное дело, при виде его белых обнаженных ягодиц, я медлила начинать
сечь его. Но это было только  одно  мгновение,  -  тут  же  я  вытянула  его
розгами, потом дала второй удар... На  теле  появились  две  полосы,  и  оно
слегка порозовело. Я, надо заметить, была очень сильная девушка и к тому  же
занималась  гимнастикой.  При  виде  полос  у  меня  явилось  желание   бить
сильнее... Сама не зная почему, я стала пороть изо  всей  силы  мальчика,  о
ласках которого я мечтала и которых страстно желала.
     С третьего уже удара у него вырвался крик от боли, но из боязни,  чтобы
не услыхали на дворе, он крепко прижал рот  к  кушетке  и  только  хрипел  и
извивался, насколько позволяла привязь.
     Сечь его, не  скрою,  доставляло  мне  удивительное  наслаждение,  и  я
старалась сечь его как  можно  медленнее,  наносить  удары  во  всю  силу  и
выбирать наиболее чувствительные места. Так, если я видела, что какой-нибудь
удар вызывал более резкий стон и особенно резкий прыжок  тела,  я  старалась
ударить по тому же месту еще сильнее. Секла я его около двадцати  минут.  Во
многих местах у мальчика показались кровяные капельки. Наконец я нашла,  что
нужно прекратить и, ударив несколько раз с  особенной  силой,  сказала,  что
прощаю его, и отвязала. Он, сконфуженный, подвязав брюки, ушел.
     С тех пор я стала искать в деревне мальчиков, которые позволили бы себя
за деньги высечь розгами. Как и  в  первый:  раз,  во  время  порки  у  меня
появлялась  на  половом  органе  мокрота,   и   я   испытывала   невыразимое
наслаждение".
     Всего каких-нибудь двенадцать лет назад в Манчестере  разбиралось  дело
об изнасиловании миссис Елены К. одним негром.
     Вдова  консула  одной  из  французских  колоний,  она  по  смерти  мужа
поселилась в своем имении в окрестностях Манчестера. Ей было  тридцать  пять
лет. Следствие установило, что в молодости ее очень часто секли  розгами.  В
многочисленной их семье телесное  наказание  детей  практиковалось  в  самых
широких размерах. Не проходило почти дня, когда того или другого ребенка  не
наказывали розгами.  Причем  часто  наказание  производилось  в  присутствии
других детей. Испытав первые сладострастные ощущения при виде того, как отец
наказывал при ней братьев, она, когда мать  умерла,  как  старшая  сестра  в
семье  присвоила,  с  согласия  отца,  права  матери  и  стала  очень  часто
наказывать розгами младших братьев и сестер.
     Особенно братьев, так как от наказания мальчиков она испытывала сильное
сладострастное наслаждение, а от наказания девочек более слабое.
     По выходе замуж ей через два года удалось уговорить мужа позволять себя
сечь розгами перед совершением полового акта.
     Не прошло и двух лет после вдовства, как она стала пользоваться  всяким
удобным случаем, чтобы применить активную флагелляцию.
     Вначале она  секла  свою  молоденькую  девушку-прислугу,  хотя  сечение
девушки не доставляло ей большого наслаждения. Вскоре  девушка  не  в  силах
была переносить истязаний, которым ее подвергала миссис Елена, и  отошла  от
нее.
     Тогда Елена обратилась к одному итальянцу,  Николини,  который  и  стал
поставщиком для нее жертв; он охотился для нее за  мальчиками  и  девочками,
соблазнял их  серебряными  монетами  и  обещал  им  дать  больше,  если  они
согласятся быть послушными и делать, что им  велят.  Так  как  он  обращался
почти исключительно к бродячим детям, то ему не стоило особенного  труда  их
убедить. Интересно, что вдова требовала себе жертв ежемесячно почти в одно и
то же число; уклонения были не более двадцати четырех часов. Не  нужно  быть
особенно тонким знатоком половой психологии, чтобы с  уверенностью  сказать,
что нужда в жертвах возникала в период менструаций у вдовы.
     Как бы там ни было, но в течение  нескольких  лет  итальянец  аккуратно
поставлял "товар" вдове в назначенное ею время  с  точностью  машины.  Нужно
заметить, что, помимо бродячих детей, в большом городе есть масса еще  детей
обоего пола, родители которых находятся в страшной нищете и  не  допрашивают
детей, откуда они добыли деньги, лишь бы те делились с ними.
     Впрочем, случалось, что какая-нибудь женщина ради заработка соглашалась
подвергнуться экзекуции или даже иногда - юноша.
     Все знали по слухам, что если Елена  секла  очень  больно,  то  зато  и
платила довольно щедро; вот почему многие из бывших ее жертв приходили к ней
снова, если и не с большим удовольствием,  то  с  полной  уверенностью,  что
ценою нескольких рубцов на ягодицах они найдут верный заработок.
     В один прекрасный день, прогуливаясь по городу, она встретила  молодого
суданского негра, который танцами и разными штуками на террасе  одного  кафе
забавлял добрых буржуа, сидевших за кружкой пива,  и  зарабатывал  несколько
грошей.
     Он был безобразен, маленького роста, но мускулистый, и во  время  своих
хореографических  упражнений  особенно  соблазнительно   вертел   ягодицами,
которые у него были очень полные. Вдова пришла в восторг. Она  обратилась  к
Николини и поручила ему добыть ей этого негра, так как  ей  сильно  хотелось
посмотреть, какие следы оставят удары розог на черной лоснящейся коже негра,
которая не может краснеть, как у других.
     В сделанном ему  предложении  негр  обратил  внимание  только  на  одно
обстоятельство - что ему предлагают дать денег; он решил,  что  дама  просто
хочет заставить его играть и танцевать у себя на дому, чтобы развлечь себя и
своих гостей.
     Вот почему он пришел к вдове в веселом настроении. Старый лакей, по его
словам, ввел его в большую комнату, довольно скромно меблированную.
     Он был страшно поражен, когда вдова предложила  ему  четыре  серебряных
монеты по 5 шиллингов (всего около 9 р.)! Бедняга еще  никогда  в  жизни  не
видал столько денег, а потому он  колебался  взять  из  рук  вдовы  подобное
сокровище. Он боялся, что  за  такие  громадные  деньги  от  него  потребуют
совершения какого-нибудь ужасного преступления. В общем,  африканские  негры
народ не злой; они просто - взрослые дети, быть может, несколько похотливые,
но чаще всего они не способны на дурное. К тому же они  питают  страх  перед
правосудием. При виде денег негр отступил немного назад,  но  вдове  удалось
дать ему понять, что  ему  просто  следует  раздеться  совсем  донага,  лечь
животом на кушетку, позволить себя привязать за ноги и за руки и затем  дать
себя высечь розгами, которые ему показала вдова.
     Он тотчас же разделся, все время улыбаясь, и послушно исполнял все, что
приказывала вдова, пока она его привязывала к кушетке веревками.
     По словам негра, барыня секла его вначале очень слабо,  как  бы  лаская
розгами, и он продолжал смеяться.
     Потом она начала сечь все сильнее и сильнее, так что он  от  боли  стал
орать во всю силу и извиваться, как змея.
     Не обращая внимания на его крики и стоны, Елена продолжала его пороть.
     Но после одного особенно сильного удара между ляжками негр  так  сильно
рванулся,  что  веревки,  которыми  были  привязаны  его  руки  к   кушетке,
разорвались, и он, как полоумный, вскочил  с  кушетки  и  развязал  веревки,
которыми  были  привязаны  ноги.  Встав  на  ноги,  он   подошел   к   своей
истязательнице, обнаруживая во всем великолепии достоинство своего  мужского
пола.
     "Одно мгновение, - говорит вдова на суде, - я была  ошеломлена;  затем,
взбешенная его нахальством, я ударила розгами по "чудовищу"; тогда проклятый
негр вскочил на меня, схватил, положил меня животом на свои ляжки,  разорвал
мне панталоны и стал меня хлестать во всю силу рукой по ягодицам,  а  затем,
придерживая меня, поднял с пола розги и стал ими пороть  самым  безжалостным
образом, несмотря на мои мольбы, угрозы, обещания денег... Вскоре я от  боли
могла только стонать и готова была потерять сознание;  тогда  негр  перестал
меня сечь, отнес на кровать, и я, к ужасу, увидала, что он  хочет  совершить
надо мною гнусность, но я была так слаба,  что  не  могла  сопротивляться  и
помешать ему сделать гадость со мною..."
     Совершив насилие с обычной для  его  расы  грубостью,  негр,  пока  его
жертва лежала в обморочном состоянии, оделся, выскочил на террасу, а оттуда,
через сад, на улицу и скрылся.
     Елене пришлось  прибегнуть  к  помощи  врача  для  лечения  последствий
истязания. Она подала жалобу на негра прокурору.
     Суд приговорил негра к двум годам каторжных работ, приняв, конечно,  во
внимание, что насилие было вызвано самой вдовой. Высший  суд,  куда  перешло
дело по апелляции, уменьшил наказание до шестимесячного заключения в тюрьме.
     После подобного приключения Елена продала имение  и  покинула  навсегда
эту местность.
     Один мой приятель, военный врач, рассказал мне следующий факт.
     Несколько лет тому назад в одном доме терпимости была одна пансионерка,
которую он лечил до ее смерти. Она была из гувернанток. Очень  часто  теряла
места со скандалом из-за своей страсти наказывать детей телесно. В молодости
родители часто ее  секли.  Наконец  она  попала  на  содержание  к  богатому
немолодому вдовцу, который, несмотря на ее вид святоши, отгадал в ней сильно
похотливую особу.
     Старый селадон стал требовать от нее разных штук. Она  сперва  ломалась
для виду, но потом согласилась высечь его розгами.  В  действительности  это
было для нее таким же наслаждением, как и для вдовца.
     Через два года вдовец умер, не обеспечив ее, и она, благодаря своднику,
чтобы спастись от нищеты, попала в пансион.
     Она уже страдала чахоткой в самой первой стадии.
     Это была высокая, стройная, как пальма,  девушка  двадцати  шести  лет.
Блондинка с большими темно-карими глазами, немного длинными  ресницами,  что
придавало ее физиономии выражение особенной доброты.  Матовый  цвет  лица  с
легким румянцем на щеках придавал ей особенную прелесть.
     Ее манера держаться, ее разговоры отнюдь  не  напоминали  обитательницу
публичного дома.  Она  не  переваривала  самой  малейшей  фамильярности.  Но
наедине с клиентом она перерождалась; она умела так приручить его,  что  тот
вскоре позволял  ей  хлопать  себя  по  ягодицам.  Ударяла  она  с  какой-то
особенной ловкостью, так что мужчины просили продолжать их шлепать.  Правда,
это была не обыкновенная флагелляция.
     Она не употребляла никаких инструментов наказания, но ее руки, тонкие и
длинные, ложились в самые приятные места... Она достигла  в  этом  искусстве
высокой степени совершенства...
     Первый же, кто попал к ней в руки,  не  преминул,  конечно,  расска