итербум, мы  найдем  средство  заставить  ее
уехать отсюда, - сказал Ван  Мелен,  если  верить  показанию  на  суде  двух
мужчин, сидевших в это время в ресторане; причем Ван Мелен  многозначительно
подмигнул.
     Было велено подать кружки пива, затем  заговорщики  начали  бесконечные
партии в пикет, в ожидании рокового часа, когда явится возможность  привести
в исполнение их план.
     По словам все тех же свидетелей на суде, в одиннадцать часов Ван  Мелен
и другие вышли из ресторана, каждый по одиночке, чтобы  не  возбудить  ни  у
кого подозрения.
     Впрочем, в этот час вся  деревня  уже  спала  и  ни  в  одном  окне  не
светилось огонька.
     Все собрались около церкви; тут были Ван Мелен, маляр и четверо молодых
людей, всего шесть заговорщиков.
     - Мы подождем прихода последнего трамвая из Брюгса;  ты,  Ж.,  потушишь
тогда свою трубку; вот как нужно будет все сделать: я войду с Л., Н.  и  Ж.,
двое других будут стоять на часах у парадного  входа  и  у  ворот  виллы,  -
сказал Ван Мелен, по  словам  одного  из  обвиняемых  молодых  людей,  чего,
впрочем, он и не отрицал на суде.
     Трое других пожали плечами, и один из них сделал подобное  справедливое
замечание:
     - Как же так, значит мы ничего не увидим?!
     На это, по словам все того же обвиняемого, Ван Мелен ответил:
     - Нужно делать так, как я говорю, иначе я отказываюсь от участия!
     Еще  немного  поболтали  о  "деле"  с  разными  шутками  и   остротами,
вызывавшими смех среди полной ночной тишины.
     Наконец послышался звонок приближающегося последнего  трамвая,  и,  как
только он ушел обратно в Брюгс, заговорщики двинулись по направлению к вилле
Ван Удем.
     Величественно и таинственно  стояла  вилла  с  угрожающим  видом  среди
ночной тьмы. Сердца заговорщиков бились усиленно. Как-никак дама, жившая  на
вилле, была богатая женщина; богатство, несмотря на всю глупость большинства
участников, производило на них впечатление и заставляло относиться к себе  с
уважением.
     - Ну, идем туда! - сказал Ван Мелен.
     Он свистнул, на соседней  вилле  открылось  окно  и  показалась  голова
женщины, освещаемая колеблющимся от ветра пламенем свечки.
     - Это ты, Гендрика?
     - Да, лестница внизу около стены, я сейчас сойду...  Она  сошла  в  сад
виллы, воспользовавшись приставленной лестницей. ?
     Тихонько, ключом,  который  ей  дала  ушедшая  горничная,  она  отперла
входную дверь, и четыре человека вошли в комнаты, а двое, как  было  велено,
остались сторожить.
     - Ты поднимешься с нами? - сказал Ван Мелен.
     - Понятно, я знаю дом, - не раз помогала Мижке гладить белье!  Одни  вы
будете много шуметь... Вот что  нужно  делать:  поднимитесь  на  террасу,  а
оттуда в большую комнату-гостиную,  из  нее  прямо  дверь  в  переднюю,  где
направо дверь в ванную и туалетную комнату, а налево - в  спальную...  Надо,
чтобы кто-нибудь стал у окна и не дал бы ей его открыть...
     - Само собой разумеется, -сказал Ван Мелен, - ну, идем.
     Молча, они поднялись на террасу, при помощи  ключа  открыли  стеклянную
дверь в гостиную и вошли в комнату.
     Все четверо мужчин дрожали, как осиновые листы, только молодая  девушка
была спокойна и вела их смело.
     С тысячью предосторожностей они отперли дверь из гостиной в переднюю.
     Мрак в передней еще более усилил их страх, и не будь  с  ними  девушки,
они, наверное, удрали бы.
     - Вот ее спальная, - сказала девушка, указывая им рукой на дверь...
     Собрав все свое мужество, Ван Мелен отворил дверь в  спальную...  Когда
раздался шум от дверной ручки, все замерли. Но было тихо. В  комнате  горела
электрическая лампочка,  закрытая  зеленым  колпачком;  она  слабо  освещала
комнату...
     Первым вошел маляр, за ним последовали  остальные.  На  пороге  девушка
передала Ван Мелену пучок розог. В один миг они окружили кровать. Ван  Мелен
потушил лампочку, но эта была бесполезная  предосторожность,  так  как  луна
превосходно освещала комнату.
     В эту минуту, по словам  одного  из  подсудимых,  его  охватил  восторг
злорадства, острую сладость которого он не испытывал еще до сей поры. В  это
время из-под простыни показалась  растрепанная  голова  молодой  женщины,  с
ужасом смотревшей на всех них.
     - Что вам нужно... оставьте меня, не убивайте... помогите... спасите...
меня уби...
     Ван Мелен не дал ей окончить слова. Вместе с другими он  набросился  на
вдову. Борьба  была  самая  непродолжительная.  Ван  Мелен  завязал  молодой
женщине рот платком. По его приказу маляр и Ж. перевернули вдову и  положили
ее на живот. Затем Ван Мелен поднял ей рубашку и стал сечь ее розгами.
     По словам Ван Удем, они, окружив ее постель, смотрели на  нее  злыми  и
радостными глазами. Беснуясь от радости, они издевались над  нею,  пока  Кан
Мелен завязывал ей рот платком, пугали, что запорют ее до смерти. Ж.  в  это
время свистел по воздуху  розгами...  Пороли  ее  страшно  больно  и  долго.
Вначале она кричала, просила простить ее, но потом от  боли  не  могла  даже
произносить слов, так у ней захватывало дух.
     Девушка тоже присутствовала при порке  и  даже,  по  словам  одного  из
подсудимых, просила  того,  кто  держал  за  ноги,  чтобы  он  их  раздвинул
насколько возможно шире.
     По словам самих подсудимых, Ван Мелен перестал  сечь,  когда  Ван  Удем
потеряла сознание, тогда они привели ее в чувство и ушли.
     Доктор, свидетельствовавший Ван Удем,  нашел,  что  она  была  высечена
очень жестоко.
     Суд приговорил Ван Мелена к годичному тюремному заключению  и  присудил
уплатить в пользу Ван  Удем  около  двух  тысяч  рублей,  а  остальных  -  к
шестимесячному тюремному заключению, кроме того, всех -  к  уплате  судебных
издержек за круговую поруку.
     Госпожа Ван Удем после процесса все-таки  продала  виллу  и  уехала  из
Голландии навсегда.
     Дамы, посещающие эти морские купанья,  до  сих  пор  рассказывают  друг
другу о приключении  с  хорошенькой  вдовою.  Теперь  даже  это  приключение
является одним из главных приманок этого курорта.
     Ван Мелен  и  его  приятели  по  выходе  из  тюрьмы  пользуются  полным
уважением своих сограждан. Они составляют гордость местечка. Благодаря своей
славе, Ван Мелен получает массу заказов на постройку вилл и домов. Послушать
его патетический рассказ о наказании розгами г-жи Ван Удем приезжают даже из
Остенде.
     Можно было думать, что телесное наказание женщин с дисциплинарною целью
отошло в вечность, и в XX веке нет места этому варварскому и  позорному  для
человечества наказанию.
     В действительности - ничего подобного!
     В некоторых странах, как, например, в России, у нас, в Пруссии и т.  д.
телесное наказание применяется в школах, тюрьмах, а в России особенно  часто
при  усмирении  народных  волнений  карательными  экспедициями  или   просто
отдельными административными лицами, нисколько не  стесняющимися  наказывать
розгами или нагайками лиц обоего пола, хотя  по  закону  подобные  наказания
запрещены.
     Во Франции  тоже  официально  телесные  наказания  отменены,  хотя  они
практикуются во всевозможных  видах,  как  показывают  судебные  процессы  и
полицейские дознания.
     Как и у нас, вы не найдете там, за редкими исключениями, школьника  или
школьницы, который или которая, краснея, в один прекрасный день не признался
бы своим родителям, что был высечен учителем или учительницей. Нельзя  также
утвердительно сказать, что ксендзы не секут кающихся грешниц...
     Всего каких-нибудь два  или  три  года  назад  разбирался  в  России  в
окружном суде процесс  одного  ксендза,  если  не  ошибаюсь,  белостокского,
обвинявшегося в наказании розгами и веревками своих духовных дочерей.
     Во всяком случае, если  латинские  народы  исключили  из  своих  сводов
законов телесное наказание, то сами народные  массы  его  чрезвычайно  часто
применяют  в  тех  случаях,  когда  у  них  является  возможность  применить
знаменитый закон Линча.
     Припомните хотя бы случай на всемирной парижской выставке 1900 года. Он
был оглашен всей парижской прессой.
     В выставочном отделении буров около одной из стен зала стоял  мраморный
бюст президента Крюгера, высокоуважаемого борца за независимость Трансвааля.
     В то время, как около пятидесяти лиц окружали  портрет  президента,  из
толпы   выдвинулась   вперед   молоденькая   девушка-англичанка,   -   очень
недурненькая, лет двадцати, судя по костюму - из очень состоятельного класса
общества, - и с презрением плюнула на лицо бюста, который, конечно,  не  мог
ответить ей на оскорбление.
     Толпа на несколько секунд оцепенела в негодовании.
     Кто-то закричал: "Вон ее! Вышвырнуть!"
     Другой предложил: "Нужно высечь ее!"
     Это последнее предложение, видимо, понравилось всем. В один миг мужчины
и  женщины  набросились  на  англичанку,  с  мужеством  защищавшуюся  ручкой
зонтика.
     Через несколько секунд ее поставили на колена и нагнули голову к полу.
     Около тридцати рук торопливо подняли ей юбки,  развязали  или,  вернее,
разорвали панталоны, обнажили часть тела, обыкновенно тщательно  скрываемую,
стали с остервенением шлепать руками по голому телу девушки.
     Сторожа  прибежали  на  шум,  освободили  жертву  и  вместе  со   всеми
участниками скандала увели в бюро выставки.
     Я не знаю, чем кончилось это дело,  но  это  не  имеет  для  нас  ровно
никакого значения. Для нас важно установить тот факт, что современная толпа,
далеко не простонародная, желая  отомстить,  охотно  прибегает  к  телесному
наказанию.
     В первом томе своего труда я говорил уже, что во  время  забастовок  на
севере Франции было множество случаев наказания женщин розгами или веревками
по обнаженному телу и наказания всегда очень жестокого.
     То подобному наказанию подвергаются дочери и жены патронов, то "желтые"
и "красные" подчеркивают силу своих аргументов на крупах жен и дочерей своих
противников.
     В романах Золя попадаются нередко сцены флагелляции.
     В "Жерминале" есть два-три таких случая.
     В  одном  из  них  возбужденная  и  поющая  революционные  песни  толпа
забастовщиков с красным флагом окружает дочь одного из  директоров  фабрики;
девушка была захвачена врасплох и не успела убежать; часть толпы  устраивает
вокруг плачущей девушки пляску дикарей.
     Кто-то предлагает высечь  девушку.  Предложение  принимается  с  дикими
криками восторга... Как же, ведь это очень забавная  шутка  -  сечь  богатую
девушку... Наверняка, она сложена не так, как все другие!..
     Гнусное любопытство овладевает толпой; женщины в подобных случаях  идут
впереди... Вмиг юбки с платьем подняты, разорваны панталоны, и уже несколько
рук готовы  начать  экзекуцию,  когда  отец  девушки  расталкивает  толпу  и
освобождает бедняжку из ее унизительного положения.
     В  той  же  "Жерминале"  рассказывается  случай,  как   одна   женщина,
работающая в каменноугольных копях, была высечена женщинами.
     Когда женщины спускаются в колодезь  копей,  то  они  надевают  мужской
костюм; мегеры разрезали  у  своей  жертвы  ножницами  панталоны  из  синего
кумача.  Ягодицы,  слишком  сильно  сжатые  материей,  расширили  еще  более
отверстие и выступили наружу во всей своей красе. Бедную  женщину  секут  по
очереди то одной, то другой рукой под хохот и аплодисменты мужчин.
     И это срисовано с натуры, а не выдумано писателем.
     Телесные наказания во время  забастовок  практикуются  довольно  часто.
Порка женщин является одним из главных эпизодов всех подобных волнений, пока
они не превратятся в настоящую революцию.
     Стегают женские крупы ради  простого  развлечения;  в  него  не  входит
никакого сладострастного интереса.
     Случаи флагелляции женщин в наше время еще так  многочисленны,  что  их
нет положительно никакой возможности перечислить все. К тому  же  мы  сильно
рисковали бы впасть в утомительные повторения - как по существу,  так  и  по
форме.
     Это упражнение практикуется в наше время гораздо  чаще,  чем  следовало
бы, и число женщин, подвергшихся унизительному наказанию, много больше,  чем
мы предполагаем.
     Из нескольких десятков вполне достоверных  случаев  я  приведу  в  этой
главе два, из которых первый  послужил  предметом  процесса  в  ассизном  (с
присяжными заседателями) суде города Ниццы всего несколько лет тому назад, а
второй вызвал частное дознание по распоряжению полиции  города  Тулона  тоже
всего каких-нибудь три года назад.
     Первому случаю было посвящено  немало  столбцов  &  газетах  не  только
Ниццы, но и Парижа. Процессом этого богатого и аристократического испанского
семейства были долгое время заняты все великосветские салоны Ривьеры.
     Я буду пользоваться отчетом об этом процессе, напечатанном в  одной  из
главных газет Ниццы. Жертвой была девица  Маргарита  или,  как  ее  звали  в
семье, Мег. Вот показание одного из главных свидетелей обвинения-берейтора:
     "Четыре года тому назад я был  в  Виллафранш  в  поисках  какого-нибудь
занятия. Раньше я был жокеем, но потом растолстел и стал негоден  для  такой
службы. В это тяжелое для меня время одно ниццкое агентство  предложило  мне
поступить на должность берейтора у богатого испанского семейства Л...
     Я принял предложение и через несколько дней вступил в отправление своих
обязанностей. Я сопровождал лошадей и семейство моих хозяев в Болье,  где  у
них была своя вилла.
     Семейство состояло из маркиза, маркизы,  взрослого  сына,  неудавшегося
спортсмена, но одевавшегося  в  спортсменский  костюм  по  модным  картинкам
английских журналов, и дочери-барышни Маргариты.
     Ну, господин президент, дочь была такая красотка, что за нее можно было
бы отдать всех лошадей мира...
     Вначале  все  шло  хорошо.  Работы  у  меня  было  немного,  и  я  имел
возможность уделять немало времени беседам с  моим  другом  жокеем  Скоттом,
занимавшим в это время место при конюшне графа де С.
     Я не знаю, господин президент,  давно  ли  вы  были  на  Ривьере,  если
недавно, то, вероятно, лучше меня  знаете  тамошнюю  публику,  что  касается
лично до меня, то я скажу  откровенно,  эта  публика  внушает  мне  глубокое
чувство отвращения.
     Это настоящий музей всевозможных пороков сладострастия,  от  Тулона  до
Вентимийи вы встретите положительно все его виды. В  особенности  отличаются
светские барыни, а во главе их стоят американки!"
     На  этом  месте  бывший  жокей  был  остановлен  президентом,   который
предложил ему поменьше распространяться - и держаться ближе к делу.
     "В этой среде я был своим человеком, - продолжает  он  свое  показание,
постоянным и усердным посетителем разных  баров,  где  меня  окружали  дамы,
рассчитывая выведать от меня,  какая  лошадь  должна  победить.  Нужно  быть
тренером, чтобы  узнать,  до  каких  пределов  может  доходить  человеческая
глупость. Но я опять уклоняюсь от дела...
     Я был в хороших отношениях со  своей  хозяйкой  -  маркизой.  Это  была
жгучая брюнетка лет под сорок, очень здоровая,  с  наклонностью  к  полноте,
которую самые опытные массажистки не в силах были уменьшить. Она и  ее  дочь
Маргарита, обожавшая лошадей, были довольно часто со  мной,  чтобы  задавать
мне массу самых вздорных вопросов.
     Я отвечал на них с чрезвычайной почтительностью, во-первых, потому  что
они были мои хозяйки, а во-вторых, чудные большие глаза барышни  производили
на меня громадное впечатление...
     Не подумайте, господин президент, что я был влюблен в нее...  Нет,  это
была не любовь, а какое-то другое чувство, которое я не в силах объяснить.
     Она  отличалась  от  других  девушек  каким-то  особенным,   врожденным
изяществом; барышня, насколько я  заметил,  боялась  своей  матери,  но  еще
больший страх ей внушал отец, который,  при  всем  моем  уважении  к  лицам,
платящим мне жалованье, производил  на  меня  довольно  жалкое  впечатление.
По-моему, это был выживший из ума скверный человечек.
     И я не раз задавал себе вопрос, как такая мразь, с позволения  сказать,
могла наводить такой ужас на барышню.
     Очень набожный, он всеми в доме командовал с полным спокойствием, а  со
своей дочерью был до невозможности вежлив.
     Несмотря на это, барышня дрожала перед ним,  как  какой-нибудь  рядовой
перед лордом Китчинером.
     Когда барин самым ровным и спокойным голосом говорил барышне:
     - Маргарита, сегодня ровно в три часа вы будете у меня в кабинете,  где
вас будет ждать ваша мать, слышите?! - от этих  слов  бедняжка  приходила  в
страшное волнение, вся краснея, молча подбирала  свои  юбки  и  с  опущенной
головкой уходила к себе в комнату.
     Я напрасно ломал голову и не мог объяснить, почему такая простая  фраза
могла так волновать барышню?..
     Раз утром, когда я сопровождал ее на прогулке верхом  по  Гранд-Корниш,
она обратилась ко мне со следующими словами:
     - Ну, старина, как вам нравится эта страна?
     - Настоящий рай земной, барышня, - отвечал я, - но  променял  бы  ее  с
радостью на крошечный коттедж в окрестностях Лондона.
     -  "Рай  земной!"  -  повторила  она  мои  слова,  глядя  на   меня   с
навернувшимися слезами на глазах, - скажите лучше  "ад  земной",  и  вы  еще
будете далеки от преувеличения!..
     Чтобы разогнать у ней черные мысли, я предложил ей  ехать  галопом,  но
она решительно отказалась, и я заметил,  что  при  каждом  более  или  менее
резком движении ее кобылы, когда ей приходилось  подпрыгнуть  в  седле,  она
опускалась как будто на острия булавок.
     Раз она не в силах была сдержать вырвавшегося у нее крика боли, чему  я
не придал особого значения, ведь женщины - такие нежные создания!..
     В этот день, когда мы вернулись с катания, у подъезда нас ждал маркиз -
ее отец.
     Как только дочь остановила лошадь, он ей сказал своим обычным голосом:
     - Маргарита, будьте так любезны сию же секунду  отправиться  ко  мне  в
кабинет... и т. д.
     Барышня покраснела, как пион,  и,  когда  слезла  с  лошади,  настолько
сильно дрожала, что едва не потеряла равновесия.
     Хотя я, господин президент, не Шерлок Холмс, но все-таки  заметил,  что
тут кроется что-то неладное.
     Я сделал вид, что пошел в конюшни,  но  в  действительности,  зайдя  за
кактусы, вернулся назад.
     Цель моя была дойти незаметно до большого дерева,  ветви  которого  как
раз были напротив окна кабинета маркиза.
     В несколько секунд я влез на дерево и спрятался в чаще его ветвей.
     На мое горе, окна были закрыты и занавеси задернуты, так что  я  ничего
не мог видеть.
     Раздосадованный, я уже собирался слезать со своей  обсерватории,  когда
заметил,  что  с  риском  сломать  себе  шею  я  могу  расслышать  разговор,
происходивший в кабинете.
     Ничто так не подзадоривает любопытства человека, как опасность.  Рискуя
каждую секунду полететь вниз, я ухитрился, наподобие обезьяны,  примоститься
так, что мог приложить ухо к стене дома.
     Вначале я услыхал сдержанные рыдания, - плакала женщина.
     Затем послышался голос маркиза.
     - Это позор, - говорил он, - вы ведете себя хуже последней  потаскушки,
в вас нет ни одной капли нашей  родовой  гордости!  Что  вы  делали  сегодня
утром? Вам мало, что за вашим хвостом бегают чуть не  все  офицеры-альпийцы,
теперь вы уже флиртуете с прислугой... вы бегаете за... это гнусно!
     Я отлично знал,  что  все  это  ложь,  барышня  и  не  думала  со  мною
флиртовать. Была минута, когда я готов был броситься и задушить маркиза.
     Но вдруг я услыхал звук пощечины и голос маркизы,  которая  прокричала:
"Вот тебе, получай, нам надоело тебя наказывать, Маргарита, ты нас  выводишь
из себя... Сегодня я тебя еще раз накажу.  Изволь  оставаться,  пока  я  все
приготовлю".
     Наступило молчание. Сердце у меня страшно билось. Послышалось  хлопанье
дверей и звук запираемого замка...  Слышались  шаги,  шум  от  передвигаемой
мебели. Затем я вполне ясно услыхал шлепанье розог по