зан мне больше, чем своей матери! И вы знаете за что? Разве  я  дала  ему
малейший  повод?  Ровно  никакого!  Он  избил  меня  за  то   только,   что,
проигравшись до последнего гроша, этот  разбойник  послал  ко  мне  Кабрило,
чтобы я прислала ему тридцать реалов, а я дала  только  двадцать  четыре.  И
одному Богу известно, как тяжело  они  мне  достались!  Вместо  того,  чтобы
отблагодарить меня, он решил, что я точно украла из той  суммы,  которую  он
надеялся получить в своем пылком воображении... Сегодня утром он увел меня в
дальние поля, что за королевскими садами; там под одним  каштановым  деревом
раздел меня совершенно донага и, сняв с себя свой ременный пояс, несмотря на
мои мольбы и крики, стал безжалостно пороть меня по чем попало; он  даже  не
снял с пояса пряжек!.. Драл он меня до тех пор, пока я не потеряла сознание.
Вот, полюбуйтесь на следы такой ужасной порки!..
     Мониподио обещал, что обидчик будет жестоко  наказан,  как  только  его
разыщут и приведут сюда. "Не бойся, Каригарта, у  меня  дивные  розги,  и  я
шкуру ему спущу!"
     Одна из барышень, гостий капитана,  стала  также  утешать  Каригарту  и
говорить ей:
     - Я бы многое дала, чтобы у меня случилось подобное с моим  другом;  не
забывай, Каригарта, кто сильно любит, тот сильно и  наказывает!  Когда  наши
бездельники секут нас  или  просто  колотят,  -  значит,  они  нас  любят...
Сознайся, после того, как он тебя избил до полусмерти, я  уверена,  он  тебя
приласкал разочек?
     - Как разочек?! Да ты очумела! Он  уговорил  идти  домой,  и  мне  даже
показалось, что у него были слезы на глазах после  того,  как  он  меня  так
жестоко выпорол".
     Инквизиция! Вот слово, при  произнесении  которого  у  вас  невольно  в
воображении рисуются картины самых жестоких сцен!
     Мы знаем, как изобретателен был ум по части пыток.
     Китайцы,  как  известно,  считающиеся  мастерами  по  части  причинения
страданий преступникам, не в состоянии были изобрести решительно  ни  одного
самого ужасного истязания, которое не было бы в ходу в страшных тюрьмах, где
были заключены еретики.
     Инквизиционные  суды  возникли  в  латинской  Европе,  где   католицизм
торжествовал свою победу помпой и роскошью своих религиозных церемоний.
     В течение долгих веков в набожных  городах  разносился  запах  горелого
человеческого мяса. Ведь каких-нибудь всего полтораста лет назад людей  жгли
на кострах!
     В своем труде я не собираюсь  говорить  подробно  о  пытках  в  тюрьмах
Инквизиции.
     Пабло Воиг и Павел де Сен-Виктор, особенно второй в своем замечательном
сочинении "Люди и Бог", говорят о флагелляции в Испании.
     Последний рассказывает разные подробности о сектах флагеллянтов и  дает
вообще много подробностей о флагелляции со сладострастной целью.
     Что касается до Пабло Воига, то он сообщает, что в 1640 году  на  одной
из городских площадей города Мурсии была публично наказана  розгами  маркиза
Мерседес  Ажийо.  Ее  секли,  предварительно  раздев  донага,  что   вызвало
громадный скандал во всей Испании, где подобные наказания  не  производились
публично, чтобы не оскорблять высокого целомудрия испанцев.
     Кальвинист  Базер  из  Цюриха,  известный  своими  проповедями   против
пьянства и незаконных связей, рассказывает, что однажды ему пришлось быть  в
городе Саламанке. Его. внимание  было  поражено  встреченной  им  процессией
осужденных женщин. Тут были  все  совсем  молоденькие  девушки,  смуглые,  с
блестящими от  слез  глазами,  большею  частью  еврейки.  Почтенный  философ
полюбопытствовал узнать, к какому наказанию они приговорены.  Ему  сообщили,
что их везут в монастырь "Девичий", где их будут наказывать розгами,  причем
во время наказания монашенки будут петь духовные песни, подходящие к  грехам
этих еретичек.
     Вольтер сообщает тоже,  что  иногда  секли  розгами  под  аккомпанемент
церковного органа. Вообразите, до чего человек мог додуматься, чтобы  пороть
розгами под орган  или  пение  духовных  песен!  Правда,  это  хоть  немного
нарушает монотонность подобных церемоний и все-таки дает  известный  местный
колорит наказаниям розгами в древней Иберии.
     Но наказание  розгами,  которому  подвергали  провинившихся  девушек  в
"Девичьем монастыре", было вовсе не такое, чтобы можно было шутить.
     Дело не ограничивалось тем, что было поднято несколько женских  юбок  и
отшлепано несколько женских крупов.
     Нет, тут лилась кровь, в цвет которой окрашено кардинальское облачение,
из комнаты, где наказывали девушек, неслись отчаянные  крики  от  истязаний,
которым их подвергали.
     Монаха,  вооруженного  розгами  или  плетью,  ничто  не  способно  было
смягчить - ни молодость, ни красота еретички-девушки.
     Привязанная к позорному столбу или растянутая на скамье, девушка должна
была оставить всякую надежду; ей не предстоит вынести известное число ударов
розгами или плетья... Ее будут пороть даже  не  до  тех  пор,  пока  устанет
монах-палач, а пока кровь не польется ручьем, пока она не умрет...
     Эти молодые женские тела, извивающиеся под  ударами  розог  или  плетей
подобно змеям, представляли ужасное зрелище.
     Вы напрасно станете искать в глазах секущего монаха малейшего  признака
сожаления...  Он  совершенно  равнодушен,  как  машина,  бездушная  даже   к
прелестям самым секретным, которые обезумевшая от боли девушка выставляет на
показ без всякого стыда...
     Еще на днях (в октябре 1909 г.) под давлением католических монахов  был
расстрелян невинный патриот Феррера, настаивавший  на  том,  чтобы  народная
школа была светской и  не  находилась  в  руках  монахов.  Гнусный  поступок
испанского правительства вызвал негодование во многих странах. Во Франции  и
Италии   произошли   забастовки,   народные    манифестации,    окончившиеся
столкновениями с полицией; были даже убитые и раненые с обеих сторон.
     В Испании, где католицизм проникает  всюду  и  проявляет  часто  совсем
неуместное своевластие, не все обстоит  благополучно  среди  этого  наиболее
преданного религии народа.
     История  знаменитого  Антония  Переца  и  его  сотоварища  Филиппа   II
представляет одну из самых  кровавых  страниц,  которую  только  превосходит
история завоевания Южной Америки. Это было время полного торжества  розог  и
плетей, за которое расплачивались несчастные туземцы.
     - Я не считаю себя компетентным описывать все  тогдашние  трагедии  или
пытки. Могу только заметить, что даже в  наше  время,  до  войны  Испании  с
североамериканскими Соединенными Штатами, иезуиты являлись полными господами
на острове Куба и не стеснялись подвергать телесному наказанию кого угодно.
     В газете "Тайме" была подробно  рассказана  история,  как  две  молодые
девушки-негритянки, виновные в том, что попались на глаза монаху в  довольно
легком одеянии, были, по приказанию монаха, схвачены и приведены в монастырь
иезуитов, где их раздели, растянули на скамейке и наказали розгами настолько
жестоко, что они потеряли сознание. Мало того,  монахи  заставили  перед  их
окровавленными  телами  дефилировать  негритянских  мальчиков   и   девочек.
Наглядное обучение, сказали бы педагоги!
     Но возвратимся к Инквизиции,  продолжавшейся  много  веков,  в  течение
которых женщин секли, потому что телесные наказания были вообще в  тогдашних
нравах, а также потому, что на подобные истязания смотрели, как на  одно  из
тысячи средств пытки. Но изобретательность пытальщиков  не  остановилась  на
нем, и они придумали для евреев  такие  ужасные  истязания,  которые  только
могли зародиться в их развращенном воображении.
     Тело  допрашиваемых  с  "пристрастием"   женщин   всегда   подвергалось
истязаниям,  которые   нередко   вдохновлялись   далеко   не   целомудренной
жестокостью. Нетрудно представить себе,  как  должно  было  возбуждать  умы,
извращенные половым воздержанием, зрелище обнаженных и  обезумевших  женщин.
Отсюда до удовлетворения своего возбужденного сладострастия  оставался  один
шаг, который довольно часто переступался в  чем  легко  убедиться,  если  не
полениться открыть мемуары современников.
     Среди  испанских  девушек,  наказанных  телесно,  я  могу  указать   на
Консепцию Нунец. Случай с этой совсем юной барышней настолько  типичен,  что
перед нами, как живая, встает вся эта бурная  и  кровавая  эпоха.  Передавая
этот случай, я постараюсь по возможности  сохранить  местный  колорит  языка
историка Жуанеса, у которого я его беру.
     Консепция  Нунец.  Лишь  только   вечерняя   прохлада   спускалась   на
апельсиновый лес и воздух наполнялся резким ароматом  бергамотов,  Консепция
Нунец шла в церковь, где  долго  перед  ликом  Мадонны  молилась  за  упокой
усопших.
     Это  была  маленькая  деревенская  церковь,  освещавшаяся   несколькими
свечками, криво поставленными в паникадила на хорах.
     Завернувшись в свою черную  мантилью,  Нунец  преклоняла  колена  перед
алтарем, рассыпав на плитах лепестки из розы, приколотой в  ее  черных,  как
смоль, - волосах.
     Консепция, дочь мясника Антония Нунец, была самая  красивая  девушка  в
своей деревне, - маленькой деревушке на берегу Средиземного моря.
     Вся деревня жила добычей от моря,  и  почти  все  жители  были  рыбаки.
Девушки не отличались недоступностью, насчет  их  добродетели  ходили  самые
неблагоприятные слухи.
     Они не выходили  замуж,  так  как  обыкновенно  растрачивали  "капитал"
честной девушки. Достигши  семнадцати  лет,  они  поступали  в  какую-нибудь
труппу странствующих актеров или отправлялись в Мадрид, где поступали в дома
терпимости.
     Морской воздух, ветер с гор и аромат  апельсиновых  рощь  придавали  их
смуглым, золотистым телам эластичность вполне спелого плода, запах  которого
сводил с ума мужчин.
     Бесспорно, самой прекрасной между ними была Консепция Нунец.
     Высокая и дородная, с талией более тонкой, чем обыкновенно  у  испанок,
она соединяла с  прелестью  своего  соблазнительного  стана  еще  грациозное
личико с правильными чертами.
     Стоило раз увидеть ее глазки, большие и темно-синие, ее розовый  ротик,
где ряд зубов походил на  жемчужины  в  атласном  розовом  футляре,  как  вы
безнадежно погибали и  готовы  были  продать  свою  душу  Сатане.  Консепция
отлично знала, какое очарование она внушала мужчинам/
     Она походила на те тропические деревья, которые соблазняют своею  тенью
и плодами усталого путника и причиняют смерть раньше, чем он отведает их.
     Она уже знала тайну любви, - еще будучи совсем маленькой девочкой,  она
любопытными  глазенками  смотрела  вместе  с  своим  другом,  таких  же  лет
мальчиком, как бык выражал свой любовный восторг, крепко обнимая корову.
     В  четырнадцать  лет,  уже  совсем  пленительная  женщина,  она   стала
любовницей одного восемнадцатилетнего матроса,  погибшего  вскоре  во  время
бури в море.
     Консепция  ходила  молиться  за  упокой  души  своего  возлюбленного  в
крошечную деревенскую церковь, где Мадонна осушала слезы всех верующих.
     Но новая любовь заставила забыть прежнюю.  Красавица  брюнетка  познала
другие объятия. Она была на верху блаженства, когда близко сошлась  с  одним
мясником, красивым, как Антиной.
     С этих пор Консепция  была  похожа  на  ядовитый  цветок,  один  аромат
которого убивает; мужчины дрались из-за нее, и палки с ножами  были  в  ходу
круглый год.
     Ревность разделила молодых мужчин, которые сердца свои бросили к  ногам
красавицы девушки; а она раздавала  свои  благосклонные  взгляды  направо  и
налево, как бы пронзая ими грудь, так как из-за них обыкновенно  происходили
драки на ножах.
     "Мюжер! (Испанское слово, значит "женщина"). У нее в глазах кинжалы,  а
мы перед нею, как годовалый бык перед шпагой тореадора"! -  говорил  Мануило
Карриес, самый высокий, самый сильный и самый богатый из рыбаков побережья.
     И этот ловкий и здоровый, как юный бог, малый любил Консепцию,  но  она
не любила его, или, по крайней мере, этого не было заметно.
     Когда она черпала воду из колодца,  делая  своим  телом  сладострастные
колебания, которые положительно приводили в  исступление  всех  мужчин,  она
видела, что в тени за ней следит пара черных глаз, как дикое животное следит
за барашком, пришедшим на водопой.
     Консепция не боялась нисколько. Она хохотала  от  души,  показывая  при
этом свои очень маленькие зубы и розовые десны.
     - Эй, Мануило, напрасно прячешься, я тебя видела...  Ты  все  еще  меня
любишь? - Влюбленный, пойманный, с досадой скрывался в чаще кактусов и алоэ,
выражая свое бешенство ударами ножа в стволы деревьев.
     Иногда,  после  жесткой  внутренней  борьбы,  когда  он  сознавал  себя
побежденным, он робко подходил к молодой девушке, улыбающейся и смотрящей на
него благосклонно.
     - Когда же ты меня полюбишь?
     - Когда? Вот забавный вопрос! Нет, ты подумай,  разве  я  обязана  тебя
любить... А между тем, ты мне далеко не противен, нет, ты мне не противен. Я
полюблю тебя, как только сделаешься тореадором!
     Это означало то же самое, что никогда, так как бедный Мануило  не  имел
ни малейшей склонности к трудному искусству борца с быками.
     Он возвращался домой, разбитый, удрученный и полный ненависти  ко  всем
тем, которые пользовались ласками Консепции.
     Раз утром, когда все рыбаки были совсем  уже  готовы,  чтобы  выйти  на
рыбную ловлю в открытое море, лодка Мануило оставалась на песке, в то время,
как все остальные весело покачивались на воде, как бы подсмеиваясь над ней.
     Мануило в ту же ночь  уехал,  унеся  с  собой  свои  сети  и  все  свои
сбережения.
     Когда  эту  новость  сообщили  Консепции,  то  она  весело   и   дерзко
рассмеялась.
     - Он вернется, - сказала она, - -я знаю, где он находится, он  уехал  в
город, чтобы наняться в шуло (помощники тореадора)... Но его не  возьмут,  и
вы увидите, что завтра он опять будет среди нас.
     Но ни завтра, ни послезавтра, ни в течение многих следующих дней  никто
не видал Мануило..
     Ровно через год после  его  исчезновения  торговец  быками,  богатый  и
веселый человек, увез с собой Консепцию, оставшись очень  доволен  ею  после
того, как провел с нею три ночи в деревне.
     С отъездом ее в деревне стало уныло, как в саду без цветов, в  птичнике
без птиц, но зато в деревне молодежь перестала драться.
     В узких улицах, окружающих королевские цирковые арены в Мадриде, в час,
когда сентиментальные влюбленные распевают любовные  романсы  под  балконами
своих возлюбленных, сквозь щели закрытых ставень одного  кабачка  пробивался
желтый луч от еврейской лампочки.
     Это был трактирчик, где по вечерам собирались шуло, пикадоры  и  вообще
темные личности, которые обыкновенно бродят за кулисами цирковых арен.
     Слышались  звуки  гитары,  какой-то  глухой  сдавленный  голос  напевал
популярный романс, шумел баскский барабан, раздавался веселый смех женщин  и
площадная брань во всех четырех концах низкой и полной табачного дыма зале.
     Среди комнаты стоял чрезвычайно длинный  стол,  за  которым  каждый  из
собутыльников  мог  свободно  расположиться  и  поглощать  вино,  подаваемое
кабатчиком.
     На  первом  плане  вырисовывалась  на  стене   тень   Мануило,   сильно
похудевшего от жизни, полной приключений.
     Он служил простым рабочим на королевских аренах, желая во что бы то  ни
стало  осуществить  свою  мечту  и   сделаться   тореадором,   которому   бы
аплодировали все хорошенькие дамы Мадрида и в особенности Консепция Нунец.
     Вошел высокий,  сухой  и  мускулистый  молодой  парень,  неся  в  руках
свернутую шаль.
     - Здорово, ребята! - сказал он, - синьора еще не пришла?
     После того, как трактирщик отрицательно покачал головой, он сел к столу
и, взяв гитару,  стал  играть  какую-то  "хабанеру"  с  довольно  страстными
звуками.
     Женщины повысыпали из  всех  углов;  опрокинув  корпус  назад,  выпятив
сильно круп и высунув руки вперед, они стали танцевать.
     - Анда! Анда! Олле! Олле! Мужчины хлопали в ладоши в такт.
     - Сеньора... сеньора!
     Высокая молодая девушка, стройная, с матовым  цветом  лица,  блестящими
глазами от страсти, вскочила на стол ловким кошачьим прыжком.
     - Олле! Олле!
     Заиграли три гитары, раздался звук кастаньет, и Мануило, весь  бледный,
встал и ушел в темный угол комнаты.
     Красавица Консепция танцевала вместе  с  другими  публичными  женщинами
недалеко от стола.
     Он думал, что все это сон, но нет, это не  было  видение,  -  его  руки
касались легкой материи шарфа прелестной Нунец.
     Совершенно опьяневший от ревности, отчаяния, он  сидел  в  своем  углу,
потеряв всякую способность к размышлению; перед его глазами  в  вихре  танца
кружилась его возлюбленная.
     Под резкие звуки гитар и бубна,  под  веселый  припев  "олле"  девушки,
продолжая танцевать, начали медленно раздеваться, и тут одна из них стала со
спокойным бесстыдством  мимировать  возбуждающий  танец  папиросниц.  Многие
писатели говорили о грубой сладострастности этого танца. Женщина берет в рот
сигару, зажигает ее, держа руки в боки. Она кончает танец, вынимает изо  рта
сигару и вставляет ее в... другое место.
     Среди смеха, плоских шуток пьяных людей Консепция стала также танцевать
танец папиросниц, не сократив даже его финального жеста...
     Раздался  гром  аплодисментов,  женщины  прыгали  от  радости,  мужчины
чокались стаканами с вином, проливая его на стол.
     Консепция, задыхающаяся, раскрасневшаяся,  одевалась,  прикрывая  шалью
свои обнаженные плечи и грудь.
     Вдруг блеснул нож и пронзил насквозь материю, - это был нож Мануило.
     Но он промахнулся, - кто-то подтолкнул его под руку, и оружие оцарапало
только кисть руки молодой женщины, которая стала кричать что есть силы.
     Затем раздалась площадная брань, началась драка, и тот,  кого  величали
Жозе, бросился на Мануило.
     В углу Консепция стонала, перевязывая себе руку салфеткой.
     На дерущихся бросились и их развели. Они ругали друг друга и показывали
кулаки.
     Тогда патрон, до сих пор  не  вмешивавшийся  и  все  время  сохранявший
полное спокойствие, взял Мануило за плечи и вытолкнул вон на улицу.
     Снова появилось вино, и попойка продолжалась до самой зари.
     Консепция, опираясь на руку Жозе, уже  забыла  танец,  Мануило  и  свою
рану.
     Жозе смотрел на нее влюбленными глазами...
     Солдаты Наполеона I наводнили Испанию  и  одерживали  легкие  победы  в
стычках с гверильясами.
     Можно сказать, что красавицы испанки  были  не  менее  упорны  в  своей
ненависти к неприятелю, чем сами испанцы, и если французские  солдаты  могли
хвастаться победами, то, конечно, только не любовными.
     Гордые черноволосые девы  отчаянно  сопротивлялись  и  уступали  только
насилию французов.
     Впрочем, как среди мужчин  всегда  находятся  изменники,  так  и  между
женщинами встречались изменницы.
     В глазах пылких испанских патриотов  достаточно  было  малейшего  знака
симпатии к неприятельским солдатам, чтобы быть обвиненным в измене родине.
     Было несколько  девушек,  которые,  соблазнившись  красотой  гусар  или
драгун, капитулировали без всякого сопротивления.
     Они за это жестоко платились. Стоило им только  попасть  в  руки  банды
патриотов, как  их  подвергали  жестокому  наказанию  розгами  или  плетьми,
оканчивавшемуся обыкновенно смертью после мучительной агонии.
     Самым  беспощадным  из  этих  импровизированных  судей  был,   конечно,
высокий, худой молодой человек с фанатическим лицом  священника;  его  звали
все Монжийо; внушаемый им ужас был настолько  велик,  что  французы  обещали
большую премию тому, кто доставит его живым или мертвым.
     О Монажийо говорили во всех концах Испании,  и  слава  о  его  подвигах
способствовала возрождению  у  многих  надежды  на  освобождение  страны  от
французов.
     Консепция Нунец была именно из числа женщин, не оказавших сопротивления
н