янии воспринять и отпечатлеть в себе образ того, который
не имеет с ними никакого сходства. Поэтому, если относительно материи
известное основоположение гласит, что она должна быть лишена всех качеств
для того, чтобы быть способной к восприятию всех и всяческих форм, то тем
более необходимо в рассматриваемом случае душе быть свободной, чистой от
каких бы то ни было форм, образов, если она желает, чтобы ничто не мешало
ей наполниться сиянием света верховного существа. Итак, кто, отрешившись
всецело от всего внешнего и углубившись внутрь себя, не даст отвлекать себя
отсюда ничему окружающему, устранить из сознания все вещи и все
представления об них, тот в этом состоянии не заметит с отчетливостью даже
того, что уже наступило для него лицезрение Бога и общение с ним, и лишь
вдоволь насладившись этим общением, по прекращении его, может поведать о
нем другим, если только оно может быть выражено и описано. Есть сказание,
что Минос с Зевсом имел такое общение и совещание, которое потом вспомнил и
запечатлел в своих законах, и что, редактируя свое уложение, он продолжал
находиться под влиянием божественного наития. Впрочем, кто находится в этом
высоком состоянии, тому едва ли придет на ум ниспасть с такой высоты в
область политики, особенно если оно бывает не мгновенно, а сколько-нибудь
продолжительно. Для каждого из нас оно возможно, потому что Бог не вне и
вдали от нас находится, а всегда при нас, и только нами не замечается; люди
сами становятся вне Бога и отчуждаются от него в такой же мере, как и от
самих себя, и понятно не могут достигнуть того, от которого убегают, как не
могут обрести истинно-сущее в погибели своего собственного существа. Сын в
состоянии безумия, как говорится, выйдя из себя, пожалуй не узнает даже
отца своего, но познавши, как должно, себя самого, узнает вместе и то,
откуда он есть.

8. Если душа помнит о своей жизни в прежнее время /до воплощения/, то она
вместе с тем знает, что свойственное ее природе движение есть не
прямолинейно, а круговое, притом не около чего-нибудь внешнего /вне орбиты
лежащего/, а около центра. А так как центр есть начало круга, то это
значит, что, двигаясь около своего центра, душа движется около того начала,
от которого происходит, и этим своим движением стоит в тесной связи и в
соответствии со своим началом. Так должно бы быть со всеми душами, не
только души богов всегда находятся в таком положении, которое и делает их
богами, ибо чья душа стоит всегда в тесной связи с началом /всего духовного
мира/, тот есть бог, чья значительно отделилась от него, тот имеет
многочастную природу человека, а то и зверя. Спрашивается теперь, этот
центр, около которого движется душа, есть ли то самое начало, которое мы
ищем, или же должно допустить еще другое /высшее/ начало, в котором
сходятся все центры? Прежде всего однако сделаем оговорку, что мы прибегаем
к помощи центра и круга лишь в качестве аналогий и что, называя душу
кругом, вовсе не думаем сказать, что душа имеет фигуру круга, а то, что
внутри и вне вокруг ее находится первичное или верховное существо, от
которого она берет свое начало /и стоит с ним в неразрывной связи/, пока
остается свободной /от тела/. Теперь же, когда некоторая часть нашего
существа заключена в тело, мы похожи на человека, стоящего по пояс в воде,
а остальным корпусом выдающегося из воды, и вот этой-то непогруженной в
тело частью /нашей души/ возвышаясь /над уровнем всего чувственного/ вместе
с тем этим как бы центром нашего существа впадаем в общий центр всех
существ наподобие того, как центры больших кругов совпадают с центром
окружающей их сферы. Если бы круги души были телесными, когда, конечно
такой общий центр должен был бы занимать известное место, чтобы они с ним
совпадали и около него вращались; а так как души есть существа
ноуменального мира, а верховное существо совершеннее самого ума, то следует
думать, что связь с ним души осуществляется иными путями, чем
взаимоотношение между умом и тем, что составляет предмет его мышления.
Следует думать, что та связь есть более внутренняя и глубокая, чем то
отношение мышления к мыслимому, которое основывается на сходстве и
тождестве, что она основывается на таком сродстве души с верховным
существом, которое способно устоять против всякой попытки разобщения. тела,
конечно, сами не способны к соединению и совпадению /по закону
непроницаемости/, но даже тела не могут препятствовать соединению
бестелесных сущностей, потому что разделяющее их друг от друга есть не
расстояние в пространстве, а только их собственное разнообразие, различие,
а потому как только это различие исчезает, они становятся присущи друг
другу. так как верховное существо не имеет в себе инаковости, то оно всегда
и всему присуще, а мы соприсутствуем ему тогда, когда освобождаемся от
инаковости; оно не устремлено к нам и не движется около нас, напротив, мы к
нему стремимся, мы всегда вокруг его движемся, но не всегда только
направляем на него взоры, и в этом разе уподобляемся хору певцов, которые,
хотя всегда окружают корифея, но иногда поют нестройно, не в такт, потому
что, отвернувшись от него, обращают взор и внимание на что-нибудь
постороннее, между тем как если бы они были постоянно обращены лицом к
нему, то пели бы стройно, составляя все как бы одно с ним. Подобным образом
и мы всегда находимся вокруг верховного существа, ибо в противном случае,
т.е. если бы совсем отделились от него, то тотчас бы перестали бы
существовать, но только не всегда мы направляем взоры свои на него, зато
всякий раз, как удостаиваемся узреть его, мы достигаем последнего предела
наших желаний, успокаиваемся, не внося более никакого диссонанса в целый,
окружающий Первоединого, божественный хор.

9. Кто удостоится присутствовать в этом хоре, тот может узреть здесь
источник жизни, источник ума, начало всякого бытия, причину всякого блага,
корень души. Все это производит Первоединый, нисколько оттого не умаляясь,
так как он есть бестелесный. Не будь он таковым, тогда все, происшедшее от
него, было бы тленным, между тем как /все названные сейчас/ сущности вечны,
вечны потому, что Он - виновник их пребывает в себе неизменно и не делится
в них, но остается целостным, - вот почему и они пребывают вечно подобно
тому, как пребывает свет, пока пребывает солнце. Да и не смотря на то, что
нас влечет к себе природа облекающего нас тела, не отделены от Бога, не
разобщены с ним, напротив, можно сказать, мы им только и дышим, им
сохраняем свое существование, потому что Он не удаляется от нас, давши нам
жизнь, но постоянно дает /ее/ нам, насколько Он сам неизменяем, или вернее,
насколько мы обращаемся и стремимся к нему; в общении с ним наше блаженство
и совершенство, а удаление от Него равносильно падению и извращению;
воспаривши к нему - в это место чистое от всяких зол, душа и сама
освобождается от всякого зла и обретает тут чистый покой, тут только она,
став бесстрастной и обратившись в чистую мысль, живет настоящей истинной
жизнью. жизнь обычная, без общения с Богом, есть лишь тень, слабое подобие
этой истинно жизни, ибо истинная жизнь есть не что иное, как та энергия
ума, которая в таинственном общении и союзе с Первоначалом рождает богов,
рождает красоту, рождает справедливость и всякую добродетель. Всем этим
бременеет душа, когда полна бывает от Божьего присутствия, ибо в Боге и ее
начало и ее конец, - начало потому, что от него /произошла/, а конец
потому, что в нем ее благо, и вот почему только в общении с ним она
становится такой, какой была первоначально, между тем как обычная земная
жизнь среди чувственных вещей, есть для нее ниспадение, изгнание, потеря
крыльев. Доказательством того, что благо наше лежит там - в Боге, может
служить прирожденная душе нашей потребность любви, как это наглядно
выражается в картинах и в мифах, в которых Эрос и Психа являются связанными
супружеским союзом. Это вот что означает: так как душа, будучи иной, чем
Бог, однако происходит от него, то для нее любовь к нему составляет
естественную необходимость; но только пока душа обитает там на небе, она
любит Бога небесной любовью и остается небесной Афродитой, здесь же на
земле она становится Афродитой общественной, как бы делается гетерой. Таким
образом выходит, что всякая душа есть Афродита, как это выражает и миф о
рождении Афродиты одновременно с Эросом: пока душа следует побуждениям
своей истинной природы, она любит Бога и горит желанием соединиться с ним
подобно тому, как чистая девушка, с согласия отца по чистой искренней любви
/желает соединиться с избранником своего сердца/; когда же душа ниспадает в
область всяческого рождения, то тут, вдали от своего отца, она обольщаемая
лживыми обещаниями /всякого встречного/ соблазнителя, переменяет свою
прежнюю /небесную/ любовь на любовь смертную и нечистую и затем
подвергается всяческим поруганиям; однако в конце концов ей становится
отвратительным и невыносимым это ее поруганное состояние, - тогда она
очищается от всех здешних скверн, возвращается к своему отцу и на лоне его
опять чувствует себя счастливой. Кому не известно, сколь блаженно это
состояние души, тот может составить приблизительное представление о нем по
аналогии с тем упоением, которое дается людям и здесь в тот момент, когда
их любовные стремления осуществляются, с тем однако ограничением, что все,
служащее здесь предметом любви и желаний, тленно, вредоносно и призрачно и
что самые привязанности наши ко всему подобному обыкновенно бывают
непрочны, часто и скоро меняются и это именно, потому что не среди этого
рода вещей находится то, что мы можем любить поистине, что составляет наше
истинное благо, к чему мы стремимся, а только там - Тот, который поистине
достоин нашей любви, тот, с которым легко можно войти в общение и союз, так
как он не имеет на себе никакой телесной оболочки. Кто познал /опытно/
такое общение, тот только знает, что я говорю, - знает, что душа,
устремленная к Богу и пришедшая к нему, начинает жить совсем иной жизнью,
ибо становится участницей в его жизни и понятно, что в этом состоянии,
чувствуя присутствие в себе первоисточника истинной жизни, не желает ничего
больше, напротив все прочее отметает, от всего окружающего отвращается и
отрешается, чтобы утвердить себя всецело в одном Боге и стать едино с ним.
Из этого следует, что все мы должны стараться о том, как бы нам поскорее
удалиться отселе, как бы освободиться от тяжести связывающих /душу/
телесных уз, и все силы употреблять на то, чтобы всем существом нашим
соединиться с Богом, так чтобы в нас не оставалось ничего такого, что
препятствовало бы такому полному единению с ним. Кто удостаивается такого
единения - тот зрит Бога, зрит в нем самого себя, насколько это возможно
/для нашей природы/, видит себя просветленным, в сиянии духовного света, -
даже более, - видит себя, как самый свет чистый, тонкий, легкий; ему
кажется тогда, что он сам как бы обратился в божество и есть божество, что
он весь пламенеет, как горящий огонь; когда же минует это состояние, он
опять становится тяжелым и мизерным.

10. Однако, почему же душа не остается всегда в этом состоянии? - Да
потому, что она не достигла еще полного отрешения /от всего чувственного/,
но некогда она будет непрерывно наслаждаться лицезрением Бога, - это тогда,
когда перестанут возмущать ее телесные страсти. Впрочем, это лицезрение
имеет место не в той части души, которая волнуется страстями /не в душе
неразумной/, а с той другой /высшей, разумной/, которая однако бывает не
способна к такому лицезрению, тогда когда /другой своей частью/ занята
бывает познавательной деятельностью в форме рассуждений, догадок,
доказательств, так что созерцателем в этом случае является не рассудок или
разум, а нечто столь же большее и высшее разума /т.е. ум/, как и то, что
составляет предмет созерцания. В этом созерцании созерцающий /Бога/ увидит
/в нем/ и себя самого таким /каков он/, ибо почувствует, что в общении /с
Богом/ стал прост, чист /как и он/. Хотя /в этом созерцании/ есть налицо
созерцающий и созерцаемое, две стороны, а не одна, однако, как ни смело это
покажется, но можно сказать, что созерцатель тут собственно не созерцает,
ибо сам становится тем, что есть созерцаемое, он не усматривает, не
различает, не воображает никакого двойства, ставши /в этом состоянии/
совсем иным, переставши быть тем, чем был, ничего не сохранивши от прежнего
себя; поглощенный /созерцаемым/ он становится едино с ним наподобие того
как центр совпадает в одной точке с другим центром, ибо такие два центра
составляют одно, насколько совпадают в одной точке, и в то же время
представляют двойство, насколько они суть центры двух различных кругов; в
таком же приблизительно смысле мы и /о душе/ говорим, что она иное есть
существо /чем Бог/. Но само собой понятно, что весьма трудно передать
такого рода созерцание, ибо как в самом деле созерцатель изобразил
созерцаемого отличным от себя, когда во время созерцания между тем и
другим, вместо обособления, бывает слияние их воедино?!

11. Вот на чем собственно основывается обычное в мистериях запрещение
посвященным делиться тайнами с непосвященными: так как божественное
невыразимо, неописуемо, то и запрещается толковать о божественном с теми,
которые не удостоились еще созерцать его. Так как в момент лицезрения Бога
исчезает всякое двойство, так как созерцающий тут отождествляется до такой
степени с созерцаемым, что, собственно говоря, не созерцает его, а
сливается с ним воедино, то понятно, что лишь тот может сохранить в себе
образ Бога, кто может сохранить целым воспоминание о том, каким сам он был
во время лицезрения Божьего, бывает же сам он тогда в состоянии такого
объединения, самососредоточения, в котором не сознает никакого различия ни
в себе самом, ни по отношению ко всему другому; в этом экзальтированном его
состоянии никакая душевная деятельность не проявляет себя - ни гнев, ни
пожелание, ни рассудок, ни даже мышление; можно сказать, что он тут и сам
весь как бы исчезает, ибо восхищенный и исступленный очутившись в полном
уединении от всего и в совершенной тишине, погрузившись всецело в глубину
собственного существа, не обращая внимания ни на что другое даже на самого
себя, он словно столбенеет, весь обращается в полный чистый покой; даже
ничто прекрасное его не привлекает в то время, как дух его воспаряет выше
самой красоты, выше всего сонма добродетелей, подобно тому, как проникший
во внутреннее святилище оставляет позади себя статуи, стоящие в храме, как
такие предметы, которые предстанут первыми его взору уже после того, как он
узрел сокровенное святое святых и наслаждался общением не с образом, или
изваянием, которому принадлежит лишь второстепенное значение, а с самим
Божеством. Собственно говоря, слово созерцание, зрелище не выражают вполне
/характера этого состояния души в общении с Богом/, ибо это скорей всего
экстаз, превращение себя в нечто совершенно простое и чистое, прилив силы,
жажда теснейшего единения, напряжение ума в стремлении к возможно полному
слиянию с тем, которого желательно зрить во святая святых единения, а в
конце всего полнейшее успокоение, а кто рассчитывает как либо иначе узреть
/Бога/, тот едва ли успеет достигнуть общения с ним. Мудрейшие из
прорицателей обыкновенно посредством разных таинственных символов давали
намеки, каким образом дается /людям/ и происходит лицезрение Бога, и мудрый
гиерофант священнослужитель, разумеющий эти загадочные намеки, проникши во
святая святых, может насладиться истинным зрелищем того, что тут находится,
ибо еще до проникновения сюда знает, что тут должно находиться нечто
невидимое - источник и начало всего, а потому /проникши сюда, уже лицом к
лицу/ видит это /верховное/ начало и соединяется с ним тем, что в себе
самом имеет подобного ему - всей наличностью того божественного, которое
присуще нашей душе. Прежде этого, /душа наша/ все томится желанием видеть
то, чего еще не видела, и само собой понятно, что после того как все вещи
пройдут перед ее взором, ей останется увидеть лишь то, что выше всего
существующего. Ведь, природа души никоим образом не может дойти до полного,
чистого ничто. Правда, что, падая и оскверняясь злом, она тем самым
приходит в то состояние, которое есть своего рода небытие, но которое все
же не есть чистое ничто. Поэтому, и наоборот, когда душа берет /в своей
жизни/ противоположный путь, то /и в конце этого пути/ приходит не к
чему-либо иному, противоположному себе, но к самой себе, и если тут она
оказывается не находящейся в чем-либо другом, то это вовсе не то значит,
что ее нет уже ни в чем, а то, что она присутствует лишь в самой себе. Но
быть присущей лишь самой себе, в отрешении даже от существующего, от бытия
значит для души не что иное, как очутиться в присутствии самого Бога, а
вместе с тем перестать быть сущностью, и обратиться в нечто столь же
высшее, чем сущность, как и Бог, присущий ей в это время. Кто удостаивается
этого, кто может сказать о себе, что он иногда становится таковым /как
Бог/, тот конечно в самом себе имеет образ и подобие Бога, и если он,
превзойдя, так сказать, самого себя, стал таким образом, который может
поравняться со своим первообразом /Богом/, то он достиг последнего предела
пути /нравственного преспеяния/. Конечно, даже такой не удерживается долго
на этой высоте лицезрения Божьего, но и ниспавши с этой высоты, он,
навыкший бодроствовать добродетелью, окрыляемый всеми духовными
совершенствами, может снова и снова воспарять в высоту - от добродетели до
ума, от ума и мудрости к самому Богу.
Таков путь богов, таков и путь божественных и блаженных мужей: отрешение от
всего земного, тленного, жизнь, отвращающаяся от всех и всяких чувственных
удовольствий, бегство, стремление души к одному только Богу.