аго, именно, или закономерность и красоту /ее дает материи форма/, или
жизнь /телу дает душа/, или мудрость и духовное блаженство /ум - душе/.
Наконец от самого Блага уму дается то, что он есть его актуальная энергия и
сияет поныне его светом. Что это за свет, об этом речь впереди.

26. Если то или другое существо наделено от природы способностью ощущения,
то оно в присутствии блага чувствует его, сознает и так или иначе выражает,
что обладает благом. Но, как объяснить, что оно в подобном случае иногда
обманывается? Легко понять, что причиной обмана тут служит некоторое
сходство, т.е. что живое существо вводится в обман таким чем-нибудь,
которое похоже на свойственное ему благо, почему когда оно успевает этого
своего блага достигнуть, то сейчас бросает то, на чем оно обманулось.
Обыкновенно само желание, сам повод указывает каждому живому существу, в
чем и где лежит его благо. О неодушевленных вещах, конечно, нельзя этого
сказать, - они могут получать благо лишь извне и внешним образом, они в
этом отношении зависят от заботливости, попечительности существ
одушевленных, тогда как эти последние сами о себе заботятся, при чем у
каждого из них сами желания, потребности устремлены на искание
свойственного ему блага. Достижение такого блага и обладание им
характеризуется тем, что живое существо тогда сознает себя лучшим прежнего,
вместо сожаления /о прежнем/, чувствует себя вполне удовлетворенным, почему
старается и оставаться в этом состоянии и не ищет ничего другого. Но
удовольствие само по себе уже потому не может быть признано за довлеющее
благо, что возбуждается оно различными вещами, так что хотя оно само всегда
приятно, но приятность его зависит от различных причин. Поэтому, кто
серьезно ищет блага, тот не должен полагать его в простой /приятной/
аффекции чувства, а то иначе его искание так и останется пустым исканием и
ему придется удовольствоваться одним голым удовольствием, между тем как у
другого это удовольствие есть следствие присущего ему блага. Никто, ведь не
рад иметь лишь одно приятное чувство, какое имеет другой, обладая самим тем
благом, которым вызывается подобное чувство, никто например, е
удовлетворяется приятностью свидания с сыном, когда сын отсутствует, или
сластолюбец - приятностью еды, не вкушая никаких явств, или прелестью любви
и сладостью страсти в отсутствии предмета любви и страсти.

27. Спрашивается, что собственно должно получить каждое существо, чтобы
иметь то - что ему нужно и свойственно? Не форму ли? Конечно, потому что
например и материи необходимо иметь форму, - и душе свойственно иметь свою
форму в добродетели. Но каждая такая форма потому ли только составляет
благо обладающего ею существа, что она ему свойственна? Да и его желания и
стремления на то ли главным образом направлены, что ему свойственно? Едва
ли, потому что существо может и желает того, что свойственно ему, и находит
в этом удовольствие, и все-таки не обладать благом, и когда мы называем
что-либо свойственным, то этим еще не говорим, что оно есть благо /или то
благо им определяется/. Напротив, признание чего-либо свойственным /себе/
само зависит от того высшего и лучшего, по отношению к которому это низшее
представляет лишь его потенцию, возможность. Когда же известное существо
относится к другому как потенциальность /к актуальности/, то это значит,
что оно нуждается в этом другом, а нуждаясь в другом, как в высшем и лучшем
себя, понятно, не может быть само своим благом. Так как материя, например,
из всех вещей есть самая беднейшая, наиболее нуждающаяся, то и форма,
которую она принимает, есть самая низшая, но затем идут формы в постепенном
порядке возвышающегося совершенства. Из этого следует, что если известное
существо и в самом себе имеет некоторое благо, то тем более оно находит
благо в том существе, от которого зависит его форма и совершенство и
которое будучи большим благом, уделяет и ему из своего блага. Но, как и
почему то, что от высшего существа получает низшее, составляет благо
последнего? Неужели потому что оно наиболее ему свойственно? - Нет, а
скорее потому, что оно и само по себе составляет некоторую часть блага.
Вообще говоря, чем более чисты /беспримесны/ и совершенны сущности, тем
больше между ними сродство и тем теснейшее единение. Спрашивать же, как и
почему то, что есть благо, есть благо /не только для другого, но и/ для
самого себя, даже нелепо, как будто потому только что оно есть благо, ему
необходимо, так сказать, отрешиться от самого себя и небить себя. Впрочем,
когда речь зайдет о существе абсолютно-простом, в котором нет ничего друг
от друга различимого, то там уместен будет вопрос, есть ли и как такое
существо благо для самого себя, допустима ли в нем любовь к самому себе или
нет. Теперь же пока из наших размышлений, если только они правильны,
следует, что благо существ /различных порядков/ обуславливается
/вышепоказанной/ градацией их /от низшего к высшему/, что желание вовсе не
порождает и не дает блага, а напротив само возникает под условием
/возбуждающего его/ блага, что в благе приобретается всегда нечто такое,
что приятно, что доставляет удовольствие, и что если бы это приобретение
даже не соединялось с удовольствием, то и в таком разе благо, как такое,
само по себе заслуживает избрания и искания.

28. Но посмотрим, не вытекает ли и еще что-нибудь из наших положений. В
самом деле, если везде и всегда благо существа лежит в его форме, то и
благо материи заключается в той форме, которая дана ей. Спрашивается, если
бы материя обладала способностью желать, могла ли бы она желать быть
всецело /тем, в чем ее благо/ только формой? - Едва ли, - потому что это
значило бы для нее желать своего уничтожения, - а между тем все ищет себе
блага. А быть может, она пожелала бы только не быть материей, а просто быть
- обладать бытием, то есть, быть освобожденной от того, что есть в ней зло?
Но разве мыслимо, чтобы в том, что есть зло, могло возникнуть желание
добра, блага?! Конечно, мы и не думаем усвоять материи способности желания,
и только в целях ближайшего разъяснения, чисто гипотетически усвояем ей
чувствительность, вовсе не имея в виду изменить /в таком смысле/ понятие ее
природы. Мы хотели выразить прямо лишь ту мысль, что появление формы в
материи, было для этой последней, как бы хорошим сновидением, а вовсе не
следствием ее собственного стремления и что она от этого пришла в лучшее,
упорядоченное состояние. Так выходит, если допускается - что материя есть
зло. Не лучше выходит, если допустить, что она есть /не само зло, а/
что-нибудь другое, хотя бы например злость /на себя?/, обладающая, кроме
простого бытия еще и способностью чувствовать, потому что и в таком разе
разве мыслимо, чтобы это ее свойство /злость/ превратилась в стремление к
лучшему и стало /ее/ благом?! Конечно, - нет. А если согласиться, что не
сама злость тут стремится к благу, а то, что носит ее в себе т.е. самый
субстрат ее - материя, и что по самому существу своему есть зло, тогда
спрашивается, как это то, что есть зло, может стремиться к добру?!
Допустить же, что зло, при обладании способностью чувствовать, может любить
себя /и свое благо/ тоже нельзя, ибо разве может быть предметом любви то,
что по самому существу есть ненавистное?! Словом, мы твердо стоим на том,
что благо не совпадает с тем, что принято называть свойственным вещи, как и
не им оно измеряется; - таково наше убеждение.
Если верно, что везде и во всем благо есть форма, при том так, что по мере
восхождения /от низшего порядка существ/ форма становится более и более
совершенно, - ибо например душа есть в высшей степени форма, чем телесная
форма, да и в самой душе формы идут в постепенной градации, а ум есть еще
высшая форма, чем душа, - то несомненно также и то, что благо представляет
прогрессию как раз противоположную той, которую представляет материя, ибо
оно оказывается присущим каждому порядку существующего в той мере, в какой
в нем так сказать очищена и отложена материя, и в самой высшей степени оно
присуще тому из них, который наиболее свободен от материи. А это значит,
что само Благо /абсолютное/ должно быть мыслимо, как такая сущность,
которая исключает из себя /всецело и абсолютно/ всякую материю и не
позволяет е даже приближаться к себе, и которая потому самому не имеет в
себе и никакой формы; от нее-то и происходит самая первая и совершеннейшая
форма /ум/. Но, - об этом - после.

29. Если допустить, что удовольствие не есть нечто неразлучное с благом
/ему существенное/, что благо всегда предшествует удовольствию и вызывает
его появление, то разве от этого благо перестает быть вожделенным? Правда,
признавая его вожделенным, мы тем самым допускаем, что с ним соединяется
удовольствие /наслаждением им/. Но, нельзя ли допустить и такой
возможности, что благо будет на лицо, а наслаждения им не будет? Ведь
весьма возможен такой случай, что существо, обладающее чувствительностью и
восприимчивостью, хотя имеет в себе благо, но не примечает и не знает, что
оно у него есть /почему и не радуется/, и почему не возможно, что некоторое
существо обладая благом и даже зная это, не испытывает от этого никакого
волнения? Почему не признать, то это, /т.е. такое покойное отношение к
своему благу/, свойственно существу тем в большей степени, чем более оно
совершенно и чем меньше оно в чем-либо нуждается?! Это значило бы, что в
существе абсолютно - первом /в самом Благе/ не может иметь места никакое
волнение удовольствия не только потому что существо это есть абсолютно -
простое, но и потому что удовольствие чувствовать свойственно тому, кто
нуждается в чем-нибудь, получает это нужное ему, или приобретает.
Эта истина станет вполне ясной лишь после того, как нас удастся выяснить
все прочие относящиеся сюда пункты, а прежде всего опровергнуть следующее
направленное против нас возражение. Пожалуй, кто-нибудь в недоумении
скажет: "какую пользу может в достижении блага принести даже сам ум тому,
кто, слыша все это, нисколько этим не трогается, потому ли, что не понимает
всего, соединяя с каждым словом совсем иной смысл, или потому что предмет
его исканий составляют лишь чувственные вещи и благо свое он полагает в
богатстве или в другом чем-нибудь подобном"? - Мы на этом ответим, что кто
таким образом думает и говорит, кто все это порицает /как неблаго/, тот тем
самым признает, что для себя самого он нечто считает благом, и этим своим
понятием измеряет все прочее, не зная, где, в чем находится благо
/истинное/, потому что, собственно говоря, невозможно даже сказать, это -
не благо, или "не это есть благо", не имея никакого ни представления, ни
понятия о благе; а может быть в такой его речи /не признающей благом даже
ума/ скрыта догадка, что Благо выше самого ума. Притом же, если уж он не
может /прямым и положительным путем/ признать /за благо/ и само Благо и то,
что ближе всего к Благу /ум/, то к этому признанию н должен бы придти
/косвенным/ путем противоположения, а иначе ему пришлось бы утверждать, что
отсутствие ума, бессмыслие вовсе не есть зло, вопреки тому факту, что
всякий человек желает и предпочитает быть умным и гордится, когда бывает
таковым, да и тому, что даже наши ощущения имеют тенденцию преобразования в
представления и понятия.
Итак, если ум представляет нечто прекрасное и высоко-ценное, особенно же
первый, высочайший ум, то в каком величии явился бы сам родитель и отец его
тому, кто сподобился бы узреть его%! Потому, если кто говорит, что
презирает существование и жизнь, тот этим только показывает, что
обманывается в самом себе и в своих подлинных чувствах, потому, что даже
тот, кому жизнь тяжела, если ропщет, то ропщет только на /свою такую/
жизнь, к которой смерть примешивается, вовсе этим не затрагивая истинной
жизни.

30. А теперь, когда мы приблизились к Богу и так сказать коснулись его
своей мыслью, нам предстоит решить, в самом ли деле с благом должно
соединиться удовольствие, так как в противном случае будто не может быть
совершенной даже жизнь того, кто предался бы созерцанию божественного мира
и его Виновника. - Что касается прежде всего того воззрения /Платона/, что
благо состоит из ума, как своей основы и из того наслаждения, которое
испытывает душа, пользуясь умом, то это воззрение вовсе не тот смысл имеет,
что соединение этих двух элементов /ума и удовольствия/ составляет
последнюю цель /души и всего существующего/ и есть само благо, а скорее
тот, что ум /для нас/ составляет благо, обладание которым доставляет нам
удовольствие. Но есть и другое мнение, - что удовольствие /не
присоединяется только, а/ смешивается с умом, так что из этих двух
элементов образуется одна и та же сущность, и вот почему обладание таким
умом, или даже только созерцание его составляет благо, между тем как каждый
из этих двух элементов порознь ни существовать не способен сам по себе, ни
желаем не может быть, как благо. Но разве мыслимо, чтобы ум мог быть до
такой степени смешан с удовольствием, чтобы вместе с ним составить одну
природу, одну сущность?! Притом же, что касается по крайней мере телесных
удовольствий, то всякий согласится, что они никоим образом не могут
примешиваться к уму, потому что они несовместимы даже с покоем и светлым
настроением души. то правда, что со всякой деятельностью, со всяким
стремлением и проявлением жизни соединяется всегда некий аксессуар
/удовольствие, или неудовольствие/:.

31. Так как все существующее имеет красоту от света того Существа, которое
прежде и превыше всего, - так как и ум имеет от него блеск интеллектуальной
энергии, которой сам в свою очередь освещает природу, и душа имеет
жизнетворную силу, потому что от него же как бы изливается в нее
неисчерпаемая полнота жизни, то вполне естественно, что и ум обращен к нему
и в этом обращении к нему, в пребывании с ним и в нем сам блажен, и душа
обращена к нему, насколько это для нее возможно, и в познании, в созерцании
его имеет источник восхищения и наслаждения. Душа даже не может созерцать
его без изумления и восторга, так как сознает, что и в самой себе имеет
нечто от него; это же сознание с другой стороны влечет ее, принуждает
искать лицезрения его, подобно тому как портрет любимого отца возбуждает
желание видеть самый оригинал. Подобно тому как здесь на земле влюбленные
обыкновенно стараются всячески приобрести сходство с предметом своей любви,
и телом стать красивее, грациознее, и душевно стать лучше, не быть
например, ниже предмета любви ни в умеренности, или скромности, ни в другой
добродетели, чтобы не быть им отвергнутыми, чтобы достигнуть его
взаимности, так и душа действует в своей любви к тому Верховному Существу
/Благу/, которое от начала внушает ей эту любовь к себе. Всегда
расположенная питать эту любовь, она не дожидается, пока здешняя
/чувственная/ красота не возбудит в ней воспоминания /о том, что составляет
истинный предмет ее желаний, о Благе/, а быв исполнена этой любовью, она
хоть и не знает ясно, что собственно иметь хочет, все же постоянно ищет
одного, стремится всеми своими желаниями к одному /к Благу/, оставляя вне
своего внимания все здешнее: видя все красоты этого /чувственного/ мира,
она относится к ним с подозрением /как к сомнительным/, ибо усматривает,
что они тут соединены с телами, облечены в телесные формы, загрязнены своим
помещением /в материи/, разделены, разбросаны в пространстве; она поэтому
никак не может признать их за истинные, истинно-сущие красоты, ибо никак не
может допустить, чтобы истинные красоты могли валяться в грязи телесной,
выпачканные до неузнаваемости; а когда кроме того она видит, что эти
/телесные/ красоты суть изменчивые, текучие, тогда она вполне убеждается,
то если и есть в них нечто /сообщающее всем им красоту/, то это нечто
притекает /к ним свыше/. Тогда она всецело туда же /в мир ноуменальный/
устремляется, чувствуя себя в силах обрести то, к чему полна любовью, и не
перестает истекать, пока не обретет, лишь бы ничто не ослабило и не отняло
у нее этой любви. А достигши туда, она там зрит все истинные красоты, все
истинно-сущее, в этом созерцании сама укрепляется, наполняется жизнью
истинно-сущего, сама становится истинно-сущею, и в этой непосредственно
близости истинно-сущего сознает обладание тем, которого доселе искала.

32. Где же сам Тот, который создал столь дивную красоту, столь
неисчерпаемую жизнь и положил самое бытие /обладающих ею сущностей/?
Вглядитесь в красоту, сияющую во всех этих разнообразных формах /идеальных
сущностей/, какая радость, какая прелесть здесь пребывать! Но очутившись в
этом мире красоты и созерцая его, естественно спросить, откуда взялись все
эти сущности и отчего они так прекрасны? Само собой понятно, что сам
создатель их не может быть никакой из них, ибо если бы он был одной
какой-либо из них, то это значило бы, что он есть только некоторая часть
этого всего. Нет, - Он не есть ни одна какая-либо форма, ни одна какая-либо
сила, ни даже совокупность всех происшедших и существующих в мире сил и
форм, потому что Он превыше всех сил, превыше всех форм. Будучи верховным
началом всего, Он сам не имеет никакой формы не столько потому, что форма
для него не нужна, излишняя, сколько потому, что он есть начало, от
которого должны получить бытие все и всякие формы. Что получает бытие от
другого, то ео ipso должно стать чем-нибудь определенным, получить свою
особую форму, а тому, который никому не обязан своим бытием, кто мог бы
дать форму при создании? - Поэтому, он с одной стороны не есть ни одно из
существ, а с другой есть вся совокупность их, - ни одно потому, что все они
после, позднее его, вся целость их потому, что все они произошли от него. И
если Он настолько всемогущ, что дал бытие всему существующему, то каково
величие его, не бесконечно ли? - Конечно; - однако будучи бесконечно -
велик, он не имеет величины, потому что величина /в точном смысле слова/
есть принадлежность лишь вещей низшего порядка. Как творец всякой величины
он сам не имеет никакой величины, тем более, что и вообще в области
истинно-сущего если и может быть речь о величине, то вовсе не о той
количественной величине, которая принадлежит низшей области вещей
/чувственных/. Величие Творца состоит в том, что не только никого и ничего
нет более могущественного, чем он, но и ничего такого, что могло бы
равняться с ним своим могуществом. Да и чем другим какое-либо существо
может равняться с ним, не будучи ни в чем с ним тождественным?! Равным
образом, если употребляются выражения, что "Он есть всегда и во всем", то
этим и усвояется ему мера и не отрицается, потому что ничего не было бы чем
измерять все прочее, и что тем более не усвояется ему никакая форма.
Итак, то верховное начало, к которому стремится душа, не имеет никакой
формы, никакого вида, и не смотря на это, скорее даже именно поэтому оно
есть самое привлекательное для нее и самое вожделенное, внушающее ей такую
к себе любовь, которой нет меры; любовь эта безгранична, как предмет ее
бесконечен, потому что превосходит всякую красоту и есть как бы над
красотой красота, но не будучи однако никакой определенной формой красоты.
Оно составляет высочайший предмет любви именно потому, что есть создатель
всякой красоты; будучи творческой силой всего прекрасного. Оно вместе с тем
есть как бы самый высший расцвет красоты, который все делает прекрасным,
так что оно не только творить красоту, но и всячески украшает ее из
преизобилия своей собственной красоты; словом Оно есть с одной стороны
начало, а с другой как бы граница, предел всякой красоты. Будучи началом
красоты, оно делает прекрасным все то, чего оно есть начало, само не
являясь в форме и сообщая от себя нечто свободное от формы, или пожалуй и
форму, только в ином смысле, ибо форма в обыкновенном /относительном/
смысле есть форма чего-то другого, между тем как то, что есть форма /не
другого чего, а/ сама от себя и для себя, то не имеет формы /в том первом
относительном смысле/. Это значит, что только все, участвующее в красоте,
получает /от