ожим, мы увидели человека, т.е. получили зрительное восприятие его
образа, который тотчас передается рассудку. Что же рассудок делает с этим
образом? Иногда ничего не делает, а довольствуется только его обладанием
или знанием; но если этот образ попадался уже ему раньше, то,
воспользовавшись воспоминанием, он говорит: "Это Сократ". Когда он, кроме
того, попытается представить себе этот образ во всей подробности и точности
составляющих его черт, то и тут он работает лишь над тем материалом,
который дает ему воображение; наконец, если он называл Сократа добрым, то и
этим передает лишь то, что говорит ему чувственное восприятие и
представление. Но то, что в этом суждении утверждается, именно доброта, уже
не отсюда получается; этот элемент рассудок извлекает уже из себя самого,
ибо для того, чтобы быть в состоянии произнести такое суждение он должен
иметь в себе самом идею или норму добра. Как же и почему он имеет в себе
добро? Да потому, что сам он доброобразный есть образ, как бы отблеск
добра, благодаря тому обстоятельству, что воспринимает и отражает в себе
идею добра от ума, который источает в него свет свой. Вот этой-то наиболее
чистой частью своей /разумом/ душа способна воспринимать впечатления,
идущие от ума, и сохранять в себе следы их.

Но почему же мы не уму, а душе усвояем эту способность, стоящую выше
ощущений? Потому что душа может приобретать познание не иначе, как путем
дискурсивного мышления, и все названные нами операции производятся именно
этой способностью. Но почему в таком разе мы не усвояем этой способности
самопознания и этим признанием не оканчиваем исследования? Да потому, что
функция дискурсивного мышления простирается по нашему убеждению только на
внешнее и состоит в обработке того материала, который получается извне,
между тем как ум тем и превосходит рассудок, что созерцает и знает не
только то, что в нем есть, но и самого себя. А если бы кто возразил, что же
мешает допустить, что рассудок посредством другой душевной способности
сознает все, что в нем содержится, то мы ответим: мешает то, что в таком
разе это был бы не рассудок, а чистый ум. Но что мешает чистому уму быть в
душе? Пожалуй ничто, однако мы не можем утверждать, что чистый ум есть
составная часть нашей души, а можем только называть его нашим. Он иной, чем
рассудок и стоит выше его; мы можем считать его нашим, но не можем относить
к числу частей души. Он и наш и не наш, ибо, между тем как дискурсивное
мышление всегда находится в нашем распоряжении, умом мы иногда пользуемся и
руководствуемся, иногда нет; в первом случае он наш, а в последнем - не
наш. Но что значит руководствоваться умом? То ли, что руководясь умом, мы
сами становимся умом, мыслим и говорим как сам ум, или только сообразно с
умом? Так как душа наша не есть чистый ум, то мы мыслим и мысли выражаем
словом только сообразно с умом той высшей частью рассудка, которая
воспринимает идущие от ума впечатления. Когда мы через какое-либо внешнее
чувство получаем чувственное восприятие, то ощущающий субъект тут есть наше
я /между тем как ощущаемый предмет вне нас/; когда же мы мыслим, тогда наш
мыслящий субъект, спрашивается, есть ли вместе и мыслящий предмет, или же
мысля, рассуждая, мы только уразумеваем те понятия ума, которые просветляют
наш рассудок? Конечно, не первое, а последнее должно быть принято, так как
природа нашей познающей души главным и существенным образом выражается в
дискурсивном мышлении: то, что находится в области чистого ума, выше ее, а
то, что вызывает в ней ощущения, - ниже ее; главная часть нашей души именно
занимает середину между этими двумя крайностями, и потому может как
нисходить до ощущения, так и возвышаться до ума. Что ощущение есть наша
собственность - этого никто не станет оспаривать, так как мы имеем ощущения
всегда и постоянно; но что ум составляет нашу собственность, - это можно
оспаривать, так как мы не всегда им пользуемся и руководимся, и так как он
вне нас в том смысле, что не он к нам нисходит, а нам к нему нужно
подниматься, на него взирать снизу вверх. Ощущение для нас есть как бы
вестник /от царя/, а ум - сам царь.

4. Да и мы и в самих себя имеем царя этого, если мыслим сообразно с умом.
Возможно же это под двумя условиями, - во-первых если мы носим в себе
принципы и законы ума, которые на подобие письмен в нас начертаны, так что
ум как бы наполняет нас, и во-вторых, если мы способны чувствовать и
созерцать этот присутствующий в нас ум, в таком разе, конечно, мы достигнем
и истинного самопознания, так как озаряемые умом мы познаем и его, и то,
что он в себе содержит, - познаем, потому что, воспринимая от него
способность такого познания, через это сами становимся умом. Таким образом,
для человека возможно двоякое самопознание: или он познает и сознает себя
только как дискурсивный разум, составляющий главную силу души, или он,
возвышаясь до ума, познает и сознает себя совсем иначе, - именно,
соединившись с умом и мысля себя во свете его, сознает себя уже не как
человек, а как иное высшее существо; человек в таком разе как бы
восхищается и воспаряет в высшую сверхчувственную область той лучшей частью
своей, которая способна, словно на крыльях, возлетать в область чистой
мысли и слагать в себе то, что там увидит. Но и дискурсивный разум разве не
знает, что он есть дискурсивный, что функция его состоит в восприятии и
познании внешних предметов? Разве он не сознает, что судит, когда судит?
Разве он не сознает, что судит и мыслит по присущим ему нормам, которые
имеет от ума. Разве он не знает, что есть высший над ним принцип, который
обладает всем мыслимым, не ища его, не усиливаясь познать? Что это была бы
за сила и способность познавательная, если бы не знала, что она есть,
какова она и какие ее функции и деятельности? Итак, дискурсивный разум
более или менее ясно сознает, что он зависит от ума, что сам он ниже ума и
есть образ его, что носит в себе все нормы, которые как бы начертал и
начертывает для него и в нем ум. А если так, то познавший себя таким
образом неужели остановится на этом? Конечно, нет. Пользуясь другой высшей
способностью, мы поднимемся до созерцания ума, который знает самого себя,
или точнее, ставши причастниками ума, так как он наш и мы - его достояние,
мы познаем и ум, и самих себя. Нам прежде всего необходимо знать, что такое
есть ум сам в себе, или в чем состоит его самопознание. Познать же все это
мы может не иначе, как если, оставив в покое все другие способности, станем
ум созерцать умом, станем мыслить себя так, как ум себя мыслит.

5. В самом деле, как чистый ум себя мыслит и знает, так ли, что одной
частью своей познает другую? В таком случае, очевидно, одна часть была бы
познающей, другая познаваемою, а ум-то сам и не имел бы познания себя
самого. Почему же и нет - скажут, если ум весь однородный, т.е. состоит из
частей до такой степени одинаковых, что часть его созерцающая ничем не
отлична от созерцаемой? В таком разе созерцая одну часть свою, с которой
одинаков до тождества, он ведь и самого себя будет созерцать: так как нет
никакого различия между созерцающим и созерцаемым. Однако, гипотеза такой
разделенности ума несостоятельна и нелепа - ибо спрашивается прежде всего,
что управляет этим разделением? Ведь, не слепой же случай. Потом, кто
именно производит разделение - познающее, или познаваемое, т.е. субъект или
объект? Во всяком случае, разве субъект может познать самого себя, если он
в акте созерцания всецело помещается в объекте, так как последнему, как
предмету созерцания, не свойственно самому созерцать? Не очевидно ли, что в
таком разе он будет знать себя только как предмет созерцания, но не как
субъект созерцаний и, значит, будет знать не всего себя в целости? А так
как все знание его исчерпывается созерцаемым, т.е. объектом, то себя-то
самого он и не будет знать. Очевидно, что для полноты самопознания он
должен быть себе известен, как мыслящий познающий субъект и вместе как то,
что им мыслится и познается. Вопрос только в том, какие именно вещи им
мыслятся и познаются: если то только образы или отпечатки сущностей, в
таком разе он самих сущностей в себе не имеет, а если он имеет в своем
познании самые сущности, то это не потому, что усматривает их впервые лишь
после того, как сам себя различает и разделяет на части /мыслящий субъект и
мыслимый объект/, а потому, что и до этого различения и разделения имеет их
в себе и созерцает. Другими словами, тут должно быть тождество созерцания и
созерцаемого, мыслящего Ума и мыслимых вещей, потому что без такого
тождества для Ума не достигаема полная истина; если бы Ум обладал не самыми
реальными сущностями, а лишь образами их, которые представляют собой нечто
иное, чем они сами, тогда он сам не был бы чистой и полной истиной. истина
лишь тогда истина, когда утверждаемое ее не отличается от бытия того, что
утверждается, когда она содержит в себе и говорит именно то, что есть. А
это значит, что с одной стороны мыслящий Ум, а с другой мыслимое и сущее
суть одно и то же, т.е., первое сущее и первый ум, обладающий всеми
истинно-сущим, или точнее, тождественный с ним.

Но, если так, если мыслимый объект и мыслящий субъект суть одно и то же, то
спрашивается, каким образом последний в таком случае может мыслить себя
собственно, т.е., как мыслящий объект? Ибо не трудно понять, что мысль
обнимает мыслимое и с ним тождественна, но не понятно, как при этом Ум
самого себя мыслит. А вот как: мышление и мыслимое тождественны потому
собственно, что мыслимое вовсе не есть одна только простая возможность, а
есть актуальная энергия /мысли/, что ему жизнь не только не чужда, но и
существенна, что и сама мысль для него существенна, а не чужда так, как
чужда она камню и всему бездонному, наконец, просто потому, что первое
мыслимое есть вместе первое сущее, ибо, если мыслимое есть актуальная
энергия, притом первая, то такой энергией может быть только мысль, притом
мысль самая совершенная, т.е., в высшем смысле реальная или
субстанциальная. С другой стороны так как эта мысль есть первая и самая
истинная, т.е. обладающая всей полнотой истинного бытия, то что иное она
есть, как не первый ум? Ибо и ум со своей стороны не есть лишь
потенциальный, но актуальный; он, ведь не есть что-либо иное отличное от
своего актуального мышления, потому что в противном случае сама субстанция
его была бы не актуальной, а только потенциальной. А если так, если и
мышление ума актуально и субстанция его актуальна, то ясно, что ум по
субстанции своей тождественен со своим актуальным мышлением. Поскольку же
наравне с мыслимым и сущее есть настолько сущее, насколько есть актуальное,
то выходит, что и ум, и мыслимое, и мышление - все вместе составляют одно
тождественное целое. А затем, так как мышление ума есть мыслимое
/т.е.сущее/, а мыслимое в свою очередь есть сам Ум, то ясно, что, мысля
мыслимое, ум мыслит не что другое, как себя самого: он мыслит актуальной
энергией мышления, с которой тождественен; мыслит мыслимое, которое с ним
тождественно; он мыслит себя самого, насколько он есть актуальное мышление
и вместе мыслимое, так что то, что он мыслит мышлением, есть он сам.

6. Итак, можно считать доказанным, что существует принцип, которому присущи
самопознание в высшем смысле слова. В самом деле, самопознание ума есть
более совершенное, чем самопознание души, ибо душа если и познает себя, то
только через высший принцип, от которого зависит, между тем как ум,
обращаясь лишь на себя самого, на свое собственное существо, знает, кто и
что и каков есть сам он. Даже, созерцая мыслимые им сущности, он созерцает
в то же время самого себя, потому что мышление его есть актуальное, а
актуальное мышление тождественно уму, и вот почему ум, мысля мыслимое,
знает себя всегда во всей целости, а не отчасти, не одной частью другую
часть. Теперь спрашивается, этот ум, как мы его изобразили, содержит ли
истину необходимую или только вероятную? Конечно, необходимую, потому что
только душе свойственна колеблющаяся вероятность или вера /т.е. большая или
меньшая степень убеждения/, между тем как для ума существенна
необходимость, т.е. непреложность истины. Живя здесь в этом мире, мы
конечно больше склонны доверять и подчиняться рассудочным убеждениям, чем
непосредственно умом созерцать чистую истину; но пока мы находились в мире
горнем, мы довольствовались пребыванием в лоне ума, - мы тогда мыслили и
созерцали мыслимое, сводя все к одному уму, душа наша тогда, сама оставаясь
в полном покое, предоставляла всю деятельность уму; а с того времени, как
мы обитаем здесь, мы в поисках за истиной стараемся довести свою душу по
крайне мере до некоторой степени убеждения, томимые желанием созерцать
первообраз по крайней мере в его отражении. Поэтому, для души нашей весьма
важно уяснить себе, каким образом ум созерцает самого себя, - уяснить той
частью, которую, во внимание к ее мысленной деятельности мы считаем своего
рода умом и называем рассудком или дискурсивным мышлением, но которая всю
свою силу получает от ума и проявляет при посредстве ума. Эта способность
души - рассудок, тоже, конечно, знает то, что ему известно, знает то, что
думает и утверждает, и если бы его знаемое было тождественно с ним, тогда
он в этом знании знал бы и самого себя. А так как мыслимое - сущее выше его
и нисходит к нему оттуда, откуда и сам он происходит, то ему приходится
быть только истолкователем этого высшего, хотя и родственного себе, а затем
и познавать себя он может не иначе, как всматриваясь в эти черты, как бы в
следы ума и сообразуя себя с ними. Но становясь таким путем образом ума, он
должен всегда взирать как на свой первообраз, на ум истинный, который
тождественен с истинно-мыслимым, т.е. с миром сущностей первых
истинно-сущих, ибо невозможно, чтобы таковой ум выходил как бы вовсе из
себя /мысля истинно-сущее/. Так как этот ум всегда пребывает в себе и с
собой, так как он есть фактически то, что есть по существу, т.е. ум /ибо
разве возможно, чтобы ум был неумным, т.е. не умом/, так как он не
выступает из себя, и его сущность, а равно и функция всецело заключается
лишь в том, чтобы быть умом, то ясно, что ему столь же существенно и
необходимо принадлежит всегда и самопознание. Этот ум ведь не есть ум
практический, который, будучи направлен всегда на что-либо низшее, главным
образом и познает внешнее; а так как он не пребывает в себе всегда, то ему
нет настоятельной необходимости и созерцать, знать тебя всегда. Этот же ум,
как ум чисты, чуждый всяких желаний, не отдается никакой практической
деятельности, а всегда обращен только на самого себя, он поэтому не только
может знать себя, но необходимо всегда зрит и знает сам себя. Да и в чем бы
ином, как не в этом, состояла бы жизнь его, когда все его существо состоит
в том, что он есть ум и когда никакая практическая деятельность ему не
свойственна?

7. Но, - скажут, разве нельзя думать, что ум созерцает Бога? Конечно,
можно. Но в таком разе следует думать, что созерцая Бога, ум с тем вместе
познает и самого себя, так как это созерцание открывает ему, что он имеет
от Бога, что Бог дал ему и что может давать. Познавая же то, что дано или
положено Богом, ум познает и самого себя, так как сам он есть одно из
этого, или точнее так как сам он есть целость всего того, что
непосредственно от Бога имеет свое бытие. Таким образом познавая Бога и его
силы, ум познает вместе и себя самого, как происходящего от Бога и
вмещающего от него все свои силы. Это его созерцание Бога, быть может, и не
настолько ясно, каким оно бывает в том случае, когда созерцающее и
созерцаемое тождественны; но а то, когда он обращает созерцание на себя, то
самого себя уже он видит и знает с полной ясностью, так как тут нет уже
никакого различия между тем, кто созерцает, познает, и тем, кто составляет
предмет созерцания и познания. А кроме этого что еще можно усвоять уму? Уж
не покой ли? Пожалуй, - не следует знать, что покой для ума состоит вовсе
не в отречении от себя, т.е. не в прекращении своей деятельности, но в
такой деятельности, которая кроме себя самой ни на что постороннее не
направляется и не простирается. Вообще вещь свободная от всяких посторонних
влияний и воздействий обыкновенно вся уходит в свою собственную ей
свойственную деятельность, особенно же, когда она обладает бытием
актуальным, а не потенциальным только. А если кто свою актуальность, или
энергию не направляет ни на что внешнее, то на что же другое может
обратиться эта энергия, как не на саму себя? Вот почему ум, мысля, остается
обращенным к себе самому, направляет всю энергию мысли на самого себя, и
если что-либо происходит от него, то происходит только благодаря тому
обстоятельству, что он обращен всегда на себя и пребывает в себе. Прежде
всего ему необходимо быть в самом себе и для себя, чтобы потом простереть
свою энергию на что-либо другое, и чтобы вследствие этого произошло
что-нибудь другое ему подобное, подобно тому как например, огню прежде
всего самому нужно быть в себе, т.е. в существе своем огнем, при том
актуально для того, чтобы появились следы свойственного ему действия и в
других вещах. Итак, ум есть актуальность или энергия, сосредоточенная в
себе самой. Что же касается души, то она одной своей частью обращена к уму
и находится в его сфере, другой же, которая вне ума, она входит в связь с
внешним миром; насколько она стоит в связи с умом она ему подобна, а на
сколько находится вне этой связи, она от него отлична. Впрочем, даже в этом
последнем случае она здесь в этом мире все-таки сохраняет некоторое подобие
ума во всех своих образованиях и произведениях, ибо образует ли она
что-либо, то образует как будто созерцая, творит что-либо, то всем своим
созданиям даст формы, которые суть как бы разорванные в своей связи мысли,
- следы концепции и ума, напоминающие более или менее первообраз, иногда
представляющие верное подражание ему, а иногда имеющие по крайней мере
слабое подобие его, и это даже в самых низших сферах бытия.

8. Спрашивается теперь, какие именно предметы созерцает ум, какие они имеют
свойства, да и сам ум каким себя мыслит? - Нечего и говорить о том, что
мыслимые умом сущности не имеют ни видимых очертаний - форм, ни цветов,
подобно телам, ибо если даже присущие семенным зачаткам энергия или просто,
производящие цвета и формы, сами их не имеют и потому невидимы, то уже тем
более следует это сказать о сверхчувственных ноуменальных сущностях;
природа их, понятно, тождественна с природой того начала, в котором они
содержатся, подобно тому, как природа семенных энергий тождественна с
природой души, в которой они содержатся, с тем впрочем различием, что душа
не видит своего содержимого, так как она не есть его первая производящая
причина, но подобно семенным энергиям есть только образ ума, между тем, как
та причина, от которой сама она происходит, имеет бытие первоначальное
истинное непреложное, - существует через себя и в себе, что есть только
образ чей-нибудь, то имеет перманентность лишь настолько, насколько
принадлежит чему-нибудь другому и в нем находится; образ, если только он не
остается при том, чей есть образ, всегда находится в другом, принадлежит
другому. Вот почему душа не видит саму себя ясно, так как не имеет в себе
достаточно для этого света, а если бы она даже отдалась созерцанию, то
видела бы не столько саму себя, сколько свой совершеннейший первообраз. В
совсем ином положении находится ум, так как тут созерцание и созерцаемое
даны вместе нераздельно и кроме того созерцаемое таково же, как созерцание,
а созерцание тождественно с созерцаемым. Ибо кто тут решает, что именно и
какого есть мыслимое и сущее. Конечно, тот, кто созерцает это мыслимое,
т.е. ум. Здесь то у нас зрение видит свет, насколько само оно есть свет,
точнее насколько соединяется со светом, посредством которого видит цвета,
там же ум созерцает не через другое что-нибудь, а через самого себя, потому
что созерцаемое им не вне его, а в нем самом; он своим светом видит друго