редство было использовано уже по другому  поводу. Так,
ее постепенно научили распознавать, а потом и произносить слова из различных
скороговорок.  Это  вызвало  интерес  к   словам,  как  написанным,   так  и
произносимым.
     Чрезмерная  старательность,  серьезность  и  готовность  помочь   очень
раздражали Энн, и она делала все возможное, чтобы не дать сиделке помочь ей.
Кроме того, Энн научилась мстить своей  сиделке. Энн  сама  узнала от автора
несколько  скороговорок,  которые  раздражали  женщину,  так  как  она  была
совершенно лишена чувства юмора. Однако  Энн была добрым  человеком, и общее
взаимопонимание между двумя женщинами было хорошим. Сиделка знала, что автор
проводит  курс  лечения,  хотя  и  непонятным  образом.  Эта женщина оказала
большую помощь, буквально заставляя Энн прилагать все усилия, чтобы избежать
чрезмерной заботы, что мотивировало еще более энергичные попытки делать  все
самой. Кроме того, эта компаньонка не могла понять того, что пытался сделать
автор,  очень  беспокоилась по этому поводу  и относилась к автору с большим
недоверием.  Наличие   благоприятного  раппорта  Энн  с  автором   буквально
заставляло  ее демонстрировать своей сиделке, что методы  автора, хотя  и не
понятны, были хорошими и очень полезными.
     Однако Энн устала  от этой женщины и однажды честно  призналась автору:
"Она хорошая -- делает правильно (подчиняется приказам автора) --  невеселая
работа   --  ей  нужно  уйти".  Это   была  изнурительная  для  нее  попытка
высказаться, хотя она и огорчала Энн по  двум причинам: увольнение сиделки и
необходимость  противоречить автору. С ее просьбой согласились только  после
многочасовой беседы  с  ней  относительно того, чему ей  удалось  научиться,
когда ее расстраивала эта женщина,  и  тогда автор объяснил Энн некоторые из
причин того, почему он считал отрицательные эмоции такими полезными для нее,
а также почему ей не говорили  об этом раньше. Кроме того, автор сделал  ряд
комических,  шутливых  замечаний  относительно отсутствия у  женщины чувства
юмора, напомнил  Энн  о  том,  как она мучила  эту женщину  своими  смешными
скороговорками  и тут  же указал ей, что  женщине всегда удавалось  "сделать
ничью"  в  их  почти спортивной борьбе. Энн  не  знала, как тщательно следил
автор за  ходом событий ежедневно, как он обсуждал их  с ее сиделкой и давал
ей инструкции, как "отомстить" Энн и сравнять счет.
     Соответственно, обе женщины были очень довольны,  когда автор  отпустил
эту  сиделку, так как  он  считал, что ему нужно создать новые  условия  для
процессов мотивации и обучения.
     После беседы  с мужем была найдена четвертая  сиделка. Это была молодая
девушка,  послушная,  но  в  целом  весьма  незаинтересованная  всеми  этими
процедурами,  однообразными  отчетами и  действиями в  кабинете  автора. Энн
часто сердилась  на нее, но не могла обнаружить каких-то прямых ее ошибок за
исключением полного отсутствия интереса.  Она несколько раз говорила автору,
что была бы рада, когда достаточно поправится, избавиться  "от этой девушки,
у  которой мысли бродят  где-то далеко". Вопрос  не стоял о том, где "бродят
мысли" у самой Энн. Все интересы Энн  были сосредоточены на выздоровлении, и
она  недолюбливала всякого, который  был бы  послушен, но не заинтересован в
том  же.  Таким  образом,  Энн  оказалась  в  положении,  которое  вынуждало
подтвердить  ее  улучшение,  так как ее раздражало,  даже  приводило  в гнев
отсутствие интереса у сиделки и ее бессмысленное послушание.
     Тогда была найдена пятая сиделка. Это была пожилая женщина, погруженная
в свои  собственные интересы, делающая все очень медленно. Причем, по словам
Энн,   сиделка   считала   все   процедуры  автора  смешными,   бесцельными,
бесполезными, даже глупыми. Однако были  приняты  меры  для того, чтобы  она
честно  выполняла  свои  обязанности,  и  Энн, в частности, очень нравилось,
когда  автор  назначал  ей   выполнение  особо  нелепых  заданий.  Ей  также
доставляла наслаждение общая антипатия этой пожилой женщины к этим ситуациям
и  обязанностям,  и  она особенно гордилась,  когда  ей  удавалось  добиться
заметного улучшения, чтобы продемонстрировать это своей пожилой сиделке, что
автор,  которого  Энн постепенно полюбила, был прав, применяя свои методы, а
сиделка ошибалась. (Мнение Энн и ее  эмоциональная  реакция на  эту  сиделку
были,  вероятно, жизненно важны  для нее в значительно  большей степени, чем
процедуры автора, так как они усиливали мотивацию у пациентки.)
     В  это время Энн придумала для себя  одну вещь, состоявшую в  том, что,
когда она не сможет  сказать какое-то слово, она будет "обходить его". Автор
согласился,  но с  одним условием, что когда  она не сможет назвать  возраст
своего  сына,  она будет считать и останавливаться  на нужной цифре.  Но Энн
сама  изобрела  этот  метод,  и  когда  она запиналась на  слове,  например,
"масло",  стоящее на столе, она  вставала  со  стула и  долго бродила  среди
мебели в комнате, потом садилась и говорила: "Передайте мне, пожалуйста, эту
желтую штуку!", указывая на  масло. Чего не  понимала Энн, так  это то, что,
когда она не могла  произнести какого-то слова, а потом  бродила по  комнате
вокруг  мебели,  она косвенно  и  непроизвольно  добавляла  слова  к  своему
маленькому словарю  и удлиняла свои предложения.  Таким образом, не будучи в
состоянии  произнести  слово  "масло",  она,  в соответствии  с  процедурой,
которую изобрела  сама, мысленно  произносила, не  понимая  этого: "Я должна
встать и  сначала  обойти стул, а  потом дойти до конца  стола,  пройти мимо
тахты, открыть и закрыть  дверцу холодильника, а потом  вернуться  к столу и
сказать: „Передайте  мне,  пожалуйста,  эту желтую  штуку!""  То,  что
происходило  в  самом  деле, ей  было неизвестно,  и  никаких вопросов ей не
задавалось.  Она страдала от  мозговых  нарушений и выздоравливала с помощью
необычных  методов.  С  точки зрения эксперимента следовало  бы  поподробнее
расспросить  ее,  но  перед  автором  стояла  одна  цель  --  лечение, а  не
упорядоченный   научный   эксперимент.   Однако  автор   намеренно  попросил
нескольких здоровых  испытуемых сделать то, что делала  Энн в соответствии с
ее  собственными рассказами и рассказами сиделки, когда та  ходила в поисках
слова  по комнате.  Эти субъекты  должны  были подробно  рассказать  о своих
мыслях при выполнении этого задания. Естественно, они начали свое объяснение
с того,  что  говорили: "Я, конечно,  не мог  удивляться тому, зачем вам это
нужно, но я решил  пройти вокруг чайного  столика, а потом пройти к книжному
шкафу, обойти ковер на полу и подойти к радио". Афазия у Энн носила моторный
характер.  Вероятно, ее мыслительные  процессы  были сходны  с процессами  у
нормальных субъектов. Во всех случаях она возвращалась к столу с одним и тем
же  замечанием: "Передайте  мне  пожалуйста, вот эту  желтую штуку",  вместо
того, чтобы сказать коротко: "Масло передайте!", "Желтую штуку передайте!"
     Эта сиделка всегда очень скучала на сеансах в кабинете, не пытаясь даже
скрывать   этого   факта,    и   автор   использовал   это   полунегодующее,
полунасмешливое  отношение  Энн к  ней,  заставляя  их  выполнять  различные
"упражнения". В  частности,  Энн очень  нравилось,  когда  автор  сводил  ее
неспособность говорить в самом начале к простому утверждению, которое всегда
приводило  в  негодование ее сиделку,  что  любой  маленький  ребенок  может
произносить первые слоги слов  "ма" "па", "да", и Энн тоже может делать это.
Эти  первые  упражнения сначала  тоже  вызывали  гнев  у  Энн,  и  их  редко
использовали  во время сеансов.  Однако она с удовольствием занималась  этим
именно  с этой сиделкой,  даже  распространив  их  от  незначащих  слогов до
детской речи. Причем все это Энн делала намеренно, чтобы позлить компаньонку
за ее критику автора.
     Еще  одним  шагом  вперед,  который  показался автору очень важным, был
поиск метода для возможной коррекции алексии.
     Автор  знал, что пациентка необоснованно считала,  что  это  невозможно
исправить,  и,  следовательно,  был  использован  косвенный  метод.  Ей дали
карандаш и  бумагу  и велели  написать свое  имя.  Пациентке  сказали,  что,
поскольку  ее  афазия  была  связана  как  моторными нарушениями,  так  и  с
нарушениями зрительной  памяти на слова, а  причиной  алексии также являлось
нарушение  зрительного восприятия, то нужно  использовать  моторные  навыки,
которые  не связаны со  способностью  читать,  но помогут  восстановить  эту
способность.
     Она очень неразборчиво написала свое имя. Она смогла вполне  разборчиво
назвать свое имя по буквам, но не смогла называть написанные буквы, хотя  ей
показывали  по  одной  букве.  Она  смогла  узнать  свое  написанное  имя  и
уменьшительное имя своего мужа. Она не  только  не  узнала  свою фамилию  на
бумаге, но даже такое простое слово как "кошка".
     Ей была дана команда взять в каждую руку по карандашу и, держа карандаш
в  положении  для  письма, написать  на  бумаге свою  фамилию обеими  руками
одновременно.  Она  тут же  заметила,  что ее левая рука  пишет  в  обратную
сторону и тут же заинтересовалась  выведением  отдельных букв обеими руками,
так  как записи,  сделанные  левой  и  правой рукой,  качественно  несколько
отличались, что было связано с остаточными явлениями правостороннего пареза.
     Это  было одно  из специальных упражнений, придуманных автором, которое
пациентка изменила  так, чтобы его запутать и в то же  время подчиниться его
инструкциям.  Автор  приказывал  ей  написать свое имя,  имена членов  своей
семьи, место рождения.
     Кроме  того, зная,  что она страстный бейсбольный  болельщик,  ей  дали
команду  написать  обеими  руками   одновременно   на  нескольких  страницах
заявление,  что ее  любимая  команда  проиграет.  Она  это сделала с большой
неохотой, даже с отвращением.  Потом однажды она  вошла  в кабинет с широкой
торжествующей улыбкой  на  лице,  держа  в руке целую пачку  листов  бумаги,
покрытых заметно улучшенными  записями.  Автор,  увидев  выражение лица Энн,
взял у нее листки с намеренно небрежным видом. На лице Энн сначала появилось
выражение  удивления,  а потом ярости, а затем она  нетерпеливо потребовала:
"Прочтите их". Автор ответил, что у него достаточно бывает  затруднений даже
при  чтении  своих собственных записей. Так как ее секретный  план  был  так
легко опровергнут,  Энн с яростью вырвала  листки  у автора  и легко прочла:
"Команда Х выиграет. Я  надеюсь,  другие команды  проиграют". В  общем,  она
написала и  прочла вслух  десятки  различных  предложений, идущих  вразрез с
первоначальным требованием автора, что ее команда проиграет и т. д. и т. п.
     У нее намного  повысилось настроение, и автор быстро приказал ей, чтобы
она написала разные неприятные вещи в отношении тех лиц и предметов, которые
ей  нравились.  Она  получила  большое удовольствие, поступая  вопреки  этой
команде, и записывала левой  и правой рукой одновременно хвалебные замечания
и,  запинаясь,  но  с  каждым разом  все меньше,  вслух  зачитывала  их.  Ей
нравилось такого рода неповиновение, и в то же время она гордилась  тем, что
почерк у нее улучшается и повышается ее способность узнавать отдельные буквы
и слова.
     Ей дана была газета, и автор попросил прочесть отчет об игре ее любимой
бейсбольной команды. Она тщетно пыталась сделать это. Тогда автор взял из ее
рук газету  и прочел вслух эту  заметку, изменив  ее таким образом, что  она
превратилась буквально в  сплошное ругательство. Пациентка вырвала  газету у
него из рук и,  запинаясь,  плохо  выговаривая  слова, прочла ее  правильно,
наполовину смеясь, наполовину  сердясь на  автора.  Это  средство  послужило
тому, чтобы  убедиться, что она может читать, если  довести ее  до состояния
"сумасшествия".
     Конечно,  автор  нашел еще ряд других средств, которые были  вариантами
только что описанных  приемов и которые помогали устранить  ее равнодушие  и
скуку и держать  пациентку постоянно в  напряжении,  в состоянии готовности,
раздраженной и  расстроенной, и в  то же время поддерживать в ней  надежду и
уверенность в успехе лечения.
     К ноябрю 1956 года ее на два месяца отправили домой, и она вернулась на
лечение  в  январе. Этот курс лечения  занял два месяца -- январь и февраль.
Когда она приехала  на лечение, то оказалось, что она за это время  утратила
некоторые  навыки  из-за холодной погоды, которая  стояла  в  это время в ее
родном  городе.  Но   в  результате  второго  курса  психотерапии  улучшение
наступило быстро и превзошло прошлые достижения.
     Она снова  вернулась  домой,  и ее  друзья  не  замечали  афазии,  хотя
семейный  врач  отмечал  некоторые  ее  признаки.  Алексия  сохранялась,  но
уменьшилась в значительной степени.  Автор потребовал, чтобы она  писала ему
раз в неделю письма, что было очень трудно для нее, а потом некоторые из них
возвращал ей с требованием исправить отмеченные ошибки и  вновь  прислать их
автору.  Она  негодовала   по  поводу  такого  оскорбительного  отношения  и
отправляла письмо назад с пометкой: "Это в счет письма этой недели".
     Автор  не  засчитывал  ей письмо, если она  не  смогла найти  ошибку, и
наказывал пациентку  тем, что заставлял найти пропущенную ошибку и  написать
другое, дополнительное  письмо.  Так  она  была вынуждена очень  внимательно
читать, одновременно выполняя моторные действия (письмо), так  как в уме она
прочитывала слова по буквам.
     Очень медленно она  начала читать вслух короткие рассказы своей младшей
дочери. Хотя ее алексия была еще далеко не полностью устранена, но она могла
читать и читала даже некоторые заметки в газетах.
     Ее показали многим  врачам, и она вместе с автором  просила  их назвать
свой первоначальный  диагноз,  почти все они отмечали,  что  ее правая  нога
несколько  менее подвижна, и утверждали, что  у  нее  тромбофлебит. Один раз
она, смеясь, заметила: "Вы  правы, но  только ошибаетесь. Только послушайте,
как  я  произношу  это  слово,  и  вы  догадаетесь".  Потом  она  попыталась
выговорить "тромбофлебит"  и  расхохоталась  над своей  неудачной  попыткой,
сказав: "Мне мешает моя афазия".
     Она  еще была  несколько  неуклюжа  из-за  остаточных  явлений  пареза,
временами  ощущала  в  значительное  степени повышенную  чувствительность  и
какую-то глубокую боль в  правой  половине  тела, причем  холодная погода  и
повышенная влажность усиливали  приступы  спонтанных болей.  Она по-прежнему
принимала кодеин в небольших дозах и очень  редко успокоительное. Именно она
уговорила мужа переехать в штат Аризона, но не в г. Феникс, где жил автор, а
в  Таксой. Таким  образом, она не могла посещать  автора  каждый раз,  когда
наступало  ухудшение ее  состояния,  но  встречалась с  ним раз в три-четыре
месяца. В  Таксое она обращалась за помощью к терапевту, которого уважала, и
который ей нравился.
     Она, по совету этого терапевта и самого  автора, выполняла составленную
ими ежедневную программу, если не считать некоторых особенно холодных зимних
дней.  В  этот  период года ей хотелось встречаться с автором раз в один-два
месяца  в качестве  гарантии "что я все еще  в порядке, и это просто  холод,
который делает  все таким трудным". Она свободно развлекается, водит машину,
выезжает  на пикники вместе со  всей семьей, делает покупки,  но держит дома
служанку для выполнения рутинных домашних работ.
     Затруднения,  возникающие  при  попытках   сделать   шаг   назад,  были
скорректированы тем, что ее научили танцевать, что ей нравилось и раньше, до
болезни. В танцах к ней присоединялись ее первые сиделки: Джейн -- с  явными
трудностями, а  вторая  -- весело  и  легко. Впоследствии Энн  не испытывала
никаких затруднений в танцах, когда к ней присоединялся муж.
     Подъем и спуск по лестницам остался для нее тяжелой задачей, но переезд
в другой  город  позволил им жить  в одноэтажном доме. Однако  с подъемом на
2--3 и даже 4--5 ступенек она  справляется, если тщательно определит заранее
число  и  высоту ступенек.  Высокие  лестницы она одолевает только с помощью
посторонних.
     Холод  и  повышенная  влажность  не  только  усиливают у  нее  симптомы
таламического   синдрома,  но  и  уменьшают   ее  вкусовые   ощущения.   Это
подтверждается тем, что  она в эти  периоды недооценивает или  переоценивает
качества приготовленных блюд,  что обнаружили члены ее  семьи, поскольку она
была отличным  поваром. В это время она осторожно накладывает в свою тарелку
еду  и старается  съесть все,  чтобы не  потерять в  весе  из-за  отсутствия
аппетита.
Дискуссия
     В   данном  случае  дать   анализ  такого  лечения  и  рассмотреть  все
рациональное в нем представляется очень трудным. Пациентка неожиданно тяжело
заболела в самый счастливый период жизни,  но не  утратила своих  умственных
способностей. Беспомощность ее положения, периодически появляющаяся надежда,
связанная  с  ее  госпитализацией  в известные  клиники, и  приступы полного
отчаяния  и безнадежности, бесполезные, хотя и с хорошими  намерениями, явно
неверные и  неквалифицированные  попытки  со стороны  ее  друзей,  коллег  и
родственников  убедить  ее в  том, что  "все  идет  хорошо",  усугубляли  ее
депрессивное   состояние,   уже  не  говоря  о  сильной  боли  и  физической
беспомощности.  Она  все  это  понимала,  но  чувствовала  себя  беспомощной
что-либо изменить, и ее ждало ужасное, жалкое будущее.
     Она поняла, что диагноз "истерическая  реакция на правосторонний парез"
был неправильным, потом что осознавала,  что  ее боль объясняют таламическим
синдромом,  но  понимала,  что врач  общей практики фактически  нашел  у нее
признаки,  которые противоречат мнению  других врачей,  что его мнение  было
более  положительным  и  внушало  некоторые надежды.  Это  взбодрило  ее  на
короткое  время,  но  потом  все  ее надежды  были  перечеркнуты,  когда она
вспомнила о том, как исчезли ее прежние приступы оптимизма.
     Она  согласилась  встретиться  с  автором  не  очень  охотно,   вернее,
равнодушно,  но  ее несколько взбодрили его интерес  к необычному сенсорному
разграничению  болевых ощущений по средней линии и быстрое обнаружение у нее
алексии, хотя  ни  в  одной  из известных  клиник  никто не  обратил  на нее
внимания. Затем,  как  пациентка позже объяснила,  на  нее произвело сильное
впечатление то, что автор прямо и  открыто, в ее присутствии  сказал, что  у
нее безнадежный  случай,  если только она сама не захочет,  по-настоящему не
захочет,  поправиться,  что  он  возьмется помочь  ей только  при абсолютном
обещании  с ее стороны  выполнять все, что он потребует, каким бы нелепым ей
это ни  показалось, что  теперь им обоим  придется  иметь дело с  состоянием
неразумной   инфантильной  неспособности,  отбросив   все  разумные  обычные
средства. Следовательно, и обращение с  ней будет таким, и в расчет не будут
приниматься ни ее ум, ни научная степень, ни ее общественное положение.
     Лечение  будет  ориентировано  на  ее  беспомощное  состояние,  и будет
использована  любая  возможная модель,  любая  реакция,  которая  у  нее еще
сохранилась,   безотносительно  к  привычным   социальным   условиям.  Автор
потребовал, чтобы она дала  торжественное обещание подчиняться ему  во всем.
Ей  было просто и выразительно  сказано, что все обычные средства лечения ей
не  помогли, и она ничего не потеряет,  во всяком случае,  если пройдет курс
его  лечения,  и что  лечение,  составленное в  соответствии  с  фактической
реальностью, должно послужить на пользу, если она сама этого захочет. (Позже
пациентка сказала, что это  откровенное  предложение оказать  ей  помощь, не
обещая  быстрого  улучшения,  заставила  ее обрести  надежду  и  согласиться
помогать автору, несмотря на то, что предложенные им методы лечения вызывали
у нее гнев,  расстройство  и  антипатию.) Как она объяснила позже: