ительно.
     Спиральная  линия, соединяющая  цилиндр  и заштрихованный  треугольник,
началась  свободно  и легко,  но  по  мере  того  как  рука  приближалась  к
треугольнику, ее движения становились все более затрудненными и медленными.
     Несколько раз во время процесса рисования рука пациентки возвращалась к
большему из двух треугольников,  нарисованных тонкими линиями, карандаш едва
касался  его,  исправляя  контур,  в то  время  как жирный  треугольник  был
нарисован грубо, небрежно.
     Когда  пациентка  делала  рисунок, нам удалось записать тот  порядок, в
котором к общей картине добавлялись различные элементы:
     1. Квадрат.
     2. Цилиндр.
     3. Большой тонкий треугольник.
     4. Маленький треугольник.
     5.  Соединительные  линии  между  цилиндром  и  большим  треугольником,
большим  треугольником  и  маленьким  треугольником, цилиндром  и  маленьким
треугольником.
     6. Заключительный четырехугольник.
     7. Жирно заштрихованный треугольник.
     8. Соединительная линия между  маленьким треугольником и заштрихованным
треугольником.
     9.   Линия,   проходящая  от   цилиндра   к   квадрату  и  за   пределы
четырехугольника,  потом  снова  к  квадрату,  а  затем  к   заштрихованному
треугольнику.
     10. Спиральная линия.
     11. Штриховка в центре верхней части цилиндра.
     Закончив  рисунок, пациентка  несколько  раз  взглядывала  на него, но,
казалось, ничего не видела. После этого она с шумом уронила карандаш, и  это
привлекло ее внимание.  Затем она сразу же обратила внимание на свой рисунок
и  вновь  взяла в  руки  карандаш. Потом она  левой  рукой вырвала  лист  из
блокнота, чтобы рассмотреть его получше, а  правую  руку держала так, словно
готовилась что-то написать. Заметив это, экспериментатор решил вызвать у нее
подсознательное  желание  дать  какое-то  скрытое   пояснение  и  сделал  ей
внушение:  "Короткая  вертикальная  линия  означает „да",  а  короткая
горизонтальная линия -- „нет"".
     Неправильно поняв  это  внушение,  пациентка  внимательно посмотрела на
рисунок  и заявила, что не  видит таких линий, и  спросила, как  они  вообще
могут что-то означать.
     Потом ей был задан  вопрос: "Все ли теперь?", на что  она  ответила: "Я
считаю,  что  да,  если  здесь вообще что-то есть", неосознанно сделав рукой
знак "да". -- "Все?" --  "Да, я думаю, что  все,  если здесь  вообще  что-то
есть", -- и снова, не сознавая этого, сделала рукой знак "да".
     Пациентка несколько минут рассматривала свой рисунок, а потом заметила:
"Ну, это  все чепуха, бессмыслица. Неужели вы думаете, что из этих каракулей
можно что-то понять, или, говоря вашими словами, это вам все скажет?".
     Очевидно в ответ на ее собственный вопрос  ее рука сделала знак "да", а
потом опустила карандаш,  что могло бы означать завершение задачи. Не ожидая
ответа, она добавила:
     "Смешно! Хотя я знаю, что этот рисунок --  чепуха, я знаю также, что он
имеет какое-то значение,  поскольку именно сейчас  у меня  появилось желание
дать вам что-нибудь; хотя я знаю, что это  глупо, я отдам вам ее,  поскольку
все  это  связано  вот с  ним". Указывая на  заштрихованный треугольник, она
вынула из  кармана коробку  спичек с рекламой местного отеля и бросила ее на
стол.
     Затем взглянула на часы, заявила, что ей пора уходить, и, кажется, была
в  легкой  панике.  После  недолгих уговоров  она  согласилась  ответить  на
несколько  вопросов  о  том,  что  могла бы означать  эта  картинка. Девушка
взглянула на рисунок и предложила несколько комментариев, развить которые не
захотела:
     "Две  картинки  в  рамках,  большая  (указывает на  четырехугольник)  и
маленькая (указывает на квадрат) с разломанным углом". Указывая на рисунки в
квадрате, она сказала: "Они все соединены, и эти соединения происходят через
маленький   треугольник   (указывает   на  небольшой   треугольник),  а  это
(показывает  на цилиндр) -- сигарета.  У нас  в семье все курят, может быть,
это те спички,  которые  я дала отцу. Но в целом вся вещь не  имеет никакого
смысла.  Только  психиатр  может  из  нее что-то  понять".  Сказав это,  она
бросилась  вон из кабинета и  вернулась, чтобы  спросить:  "Когда  мне к вам
прийти снова?". Ей ответили: "Приходите, как только вам захочется что-нибудь
узнать".  Девушка  быстро ушла.  Никаких комментариев относительно отдельных
рисунков она не сделала и, казалось, просто не замечала их.
     Через три недели  она неожиданно появилась в  моем кабинете и сообщила,
что у  нее  наметились  кое-какие успехи.  Она заявила,  что,  очевидно,  ее
рисунки   все-таки   что-то  означали,  так  как  в  ее  чувствах  появились
значительные  изменения.  Она больше не испытывала беспокойства и депрессии,
хотя  "ощущала иногда сильный ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо
что-то  и  упаду; у меня такое ощущение,  что я  обнаружу что-то ужасное для
себя".  -- Немного  поколебавшись, она  добавила: -- "У меня  такое чувство,
будто  я скоро  узнаю то,  что мне уже известно, но  я не знаю,  что мне это
известно.  Это  звучит ужасно  глупо, но больше я ничего  не могу сказать. Я
действительно  боюсь  узнать все об  этом.  Это  связано  со  спичками". Она
вручила  экспериментатору вторую  коробку  со  спичками,  очень  похожую  на
первую. "Вчера вечером мы с  родителями обедали в отеле, и именно там спички
попали ко мне.  Прошлым вечером  я  увидела  на столе  в  библиотеке  вторую
коробку, но это именно те, что я взяла в отеле".
     Все другие реплики носили случайный  характер,  ничего нового узнать не
удалось.  Девушка  быстро  ушла,  и было  видно, что  она весьма  смущена  и
чувствует себя довольно неловко.
     Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что
в ее самочувствии заметно  значительное улучшение. Пациентка  объяснила, что
за это время  у нее появилась абсолютная  уверенность в том, что  ее рисунки
имеют  важное  значение.  "На  этой  картинке  вся  история,  которую  нужно
прочесть, и мне ужасно любопытно, что же это такое".
     Она  попросила  рисунок,  чтобы   взглянуть  на  него,  и,  внимательно
рассмотрев его, заметила: "Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю,
что здесь вся  история. Не  знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что
мое  подсознательное многое  знает, но не говорит мне.  У меня ощущение, что
оно ждет, когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя.
И мне так любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара".
     На вопрос,  когда  она поняла это, пациентка ответила: "Я думаю, не так
давно". Потом она стала эмоционально беспокойной и начала настаивать на том,
чтобы сменить тему разговора.
     Неделю спустя она пришла сказать, что договорилась пообедать с подругой
детства в том же отеле сегодня вечером, и эта  встреча  вызывает у нее очень
печальные чувства.  Она  объяснила: "Мне страшно  видеть,  как ломается наша
дружба и как мы  плывем в разные стороны. И  мне не нравится мое отношение к
Джейн.  Понимаете,  Джейн моложе меня на год,  а у нее есть приятель, и они,
кажется, очень любят друг друга. Она считает, что я знаю его, но не называет
его имени и вообще ничего  о нем  не  говорит.  Я  так  ревнива,  что иногда
ненавижу  Джейн; я готова оттаскать ее за волосы. Я  ненавижу  ее, чувствуя,
что она  отбирает  у меня моего приятеля.  Но  это очень  глупо.  У меня нет
никакого  мальчика. Я не хочу идти на  эту встречу, потому что обязательно с
ней поссорюсь. И хотя нам не из-за чего ссориться, я знаю, что буду говорить
отвратительные вещи. Я не хочу этого, но это произойдет, и я  ничего не могу
с собой  поделать.  И еще одно:  после ссоры с  ней у  меня будет неприятный
разговор  с  отцом.  Я готовилась  к этой  встрече  всю  неделю. Мы  с отцом
ссорились  только  дважды,  и  оба раза --  из-за моих  планов  относительно
колледжа.  Я  не знаю,  из-за  чего мы поссоримся сегодня.  Вероятно,  из-за
какого-нибудь  пустяка,   например,  из-за   его  небрежности:  он  курит  и
стряхивает пепел  на ковер,  --  или еще из-за какой-нибудь ерунды. Я просто
надеюсь  на то, что  отца не будет дома,  когда я вернусь. Посоветуете ли вы
мне что-нибудь, чтобы этого не случилось?  Хотя, поскольку это сидит глубоко
во мне, я, наверное, должна это пережить. Договариваясь с Джейн о встрече, я
думала:  что-то  должно  произойти.   И  когда  она   согласилась  со   мной
встретиться, я  сразу  же поняла все, что только что вам сказала.  Я тут  же
повесила телефонную трубку, чтобы не иметь шанса отменить приглашение".
     Было  сказано еще немало  слов  такого же  характера  и  значения.  Все
попытки   обсудить   рисунки  пациентки  и  дать   какое-то   толкование  ее
предчувствиям  потерпели  неудачу. Как  она  заявила,  единственное, что  ее
сейчас интересует, это предстоящие "сражения".
     На следующий  день она вбежала в кабинет со  словами: "Я очень спешу. Я
только   хочу   сказать   вам,  что  все  случилось  именно  так,  как  я  и
предсказывала. Сначала наша встреча с Джейн протекала очень мило. Но потом я
потеряла всякий рассудок и начала обижать ее. Сначала я не заметила этого, а
когда поняла, ничего  не могла с собой поделать, я начала  говорить ей самые
ужасные  жестокие  слова, какие могла придумать.  Я, впрочем, не  сказала ей
ничего особенного, но то, как я  с  ней говорила, глубоко ее обидело.  Когда
она заплакала, я почувствовала  себя лучше, и, хотя мне было стыдно за себя,
я не испытывала жалости к ней.  Я еще больше осложнила  ситуацию, сказав ей,
что между нами не может  быть  никакого согласия и что пусть она  идет своей
дорогой, а я -- своей. Потом я поехала домой. Отец был дома  и читал газету.
Меня так и подмывало сказать ему что-нибудь  неприятное, ну хоть что-нибудь.
Удивительно,  но я не смогла ничего придумать. Поэтому  я закурила и  начала
ходить  взад-вперед. Наконец отец  сказал, чтобы я села  и успокоилась.  Это
окончательно вывело меня из себя. Я закричала, чтобы он замолчал, что я буду
бегать  вокруг него, если мне захочется, и он не может мне ничего запретить.
Идти куда-то уже слишком поздно, и,  если бы я  хотела бегать вокруг, у меня
на это такое же право, как и  у него. Я сказала  ему,  что  он, должно быть,
считает  себя очень хитрым, но я хитрее его, что я не вчера родилась и  знаю
все, что полагается знать об этом. В  общем, я наговорила ему много глупого,
ненужного, чего и не думала и что не имело никакого смысла. Он рассвирепел и
сказал, что, если я не могу разговаривать разумно, мне нужно замолчать, лечь
в постель и проспаться. Так я и сделала. И странная вещь: проснувшись утром,
я подумала о тех рисунках, что сделала  у  вас. Я пыталась думать о них.  но
все,  что пришло мне  в голову, -- это слово „сегодня", а  потом слово
„завтра",  и   в  конце   концов   я  могла   думать  только  об  этом
„завтра". Вам  это о чем-нибудь  говорит? Мне  нет".  Сказав  это, она
ушла.
     На следующий день она пришла и заявила: "После того как я вчера ушла, у
меня  было странное ощущение, что я назначила  встречу с вами на сегодня, но
точно  я этого не знала. Сегодня утром я  подумала о  рисунке и  поняла, что
теперь смогу  разобрать  его.  Я думала об  этом  весь  день.  Я  помню  всю
картинку,  она  словно отпечаталась  у  меня в голове, но не могу  понять ее
смысла. Дайте мне еще раз взглянуть на нее".
     Девушке дали ее  рисунок. Она  рассматривала его с болезненным видом, с
выражением  напряженного  любопытства на  лице. Наконец, вздохнув  и отложив
рисунок, заметила: "Я, кажется, ошиблась. В ней нет никакого смысла.  Просто
глупая  картинка. -- Потом, просияв, неожиданно сказала: -- Но  если вы  для
начала подскажете мне хоть одно слово, я пойму ее".
     Автор ничего не ответил, и она опять и опять рассматривала картинку, но
потом вновь  откладывала  ее в  сторону.  С  каждым разом  ее замешательство
становилось все сильнее и сильнее.
     Наконец она повторила  свою просьбу о "начальном, первом слове". "Какое
слово?" --  "Любое.  Вы знаете, что означает эта картинка, поэтому  назовите
какое-нибудь слово,  которое  послужит  мне подсказкой. Я  просто смертельно
хочу  знать все об этом деле, хотя и боюсь немного,  а  может быть,  и очень
сильно. Но скажите хоть что-нибудь".
     На ее настойчивую просьбу автор ответил замечанием: "Недавно вы сказали
мне,  что  очень  интересовались   символизмом".  Произнося  эту  фразу,  он
осторожно опустил на стол коробку спичек.
     Быстро взяв в  руки  рисунок и мгновение поглядев на него, она схватила
коробку спичек и  с яростью швырнула ее  на пол. Потом  девушка  разразилась
потоком  брани, который  перемежался  выражениями  сочувствия  ее  матери  и
пояснениями.   Вкратце   она  рассказала  следующее:  "Будь   проклята   эта
отвратительная, грязная маленькая  обманщица. И она  еще называет себя  моей
подругой. Она, конечно, имеет  любовную связь  с  отцом.  Будь  он  проклят.
Бедная мама. Она ходит к маме, а отец дома ведет себя как святой. Они идут в
отель, тот самый отель, куда отец возил нас обедать. Я ненавидела ее, потому
что  она отнимала  у меня отца  -- у меня  и у  матери.  Вот почему я всегда
воровала  у   него  сигареты.  Даже  тогда,  когда  у   меня  были  свои,  я
прокрадывалась в  гостиную  и брала  их  у него из  кармана  пальто.  Иногда
забирала  всю пачку,  иногда -- только  две-три  штуки. Когда  Джейн впервые
рассказывала мне  о  своем  друге,  она  зажигала сигарету  точно  такими же
спичками. Я и тогда знала, но  не  хотела  этому верить.  И  я  стала  часто
забирать у отца спички и  становилась  просто сумасшедшей, когда  он говорил
мне,  чтобы  я пользовалась своими.  Я не  хотела, чтобы  мама  увидела  эти
спички, хотя это не  имело никакого смысла". Вновь посыпались  ругательства,
после  чего  она  горько  разрыдалась.  Успокоившись, девушка  извинилась за
ругательства и ярость и спокойно сказала: "Я думаю, мне лучше объяснить  вам
все. Когда вы напомнили мне  о  символизме,  я неожиданно вспомнила, что, по
Фрейду, цилиндры символизируют мужчин, а  треугольники-- женщин.  Я  поняла,
что сигареты -- это тоже цилиндры и  что они могут  символизировать и пенис.
Потом значение  картинки  прояснилось. Сначала я просто не  могла ее понять,
поэтому и вела себя так. Теперь я смогу объяснить ее вам".
     Указывая на различные элементы на  картинке, она быстро объяснила: "Эта
сигарета --  отец,  а  этот  большой треугольник  --  мать. Она  пухленькая,
невысокая блондинка, а самый маленький треугольник -- я. Я тоже блондинка. Я
гораздо  выше матери,  но  чувствую себя маленькой  по сравнению  с ней.  Вы
видите, все эти линии соединяют нас в семейную группу, а квадрат -- это наши
семейные  рамки.  А эта линия от  отца  прорывается  через семейные рамки  и
проходит ниже общественных рамок поведения  -- этого большого квадрата, -- а
потом пытается вернуться вновь в семью  и не может, и переходит к Джейн. Вот
видите,  это она: высокая стройная  брюнетка. Этот дым от пениса отца вьется
вокруг  Джейн.  Линия между  мной и Джейн  прерывается там,  где подходит  к
семейным рамкам. Я постоянно рисовала такие картинки все это время (указывая
на фрагментарные картинки  на верхней части страницы),  но впервые соединила
их вместе. Смотрите, где я зачертила лицо отца. Так и должно  быть.  Когда я
отдала  вам спички,  я сказала, что они  связаны с Джейн, хотя  и  не знала,
почему".
     В течение  нескольких минут пациентка сидела спокойно и задумчиво, то и
дело взглядывая на  рисунок.  Наконец  она произнесла:  "Я  знаю, что  такое
толкование этой  картинки отвечает истине, но только потому, что я чувствую,
что  это  правда.  Я  много раз обдумывала  все  это.  Это  не  единственный
известный мне факт. Мы с  Джейн расстаемся, но не это  сделало ее любовницей
отца. Джейн приходит  к нам всегда  по вечерам, когда отца нет дома, и, хотя
она проводит у нас не более пяти минут, это не означает, что никто ничего не
видит. Мама ничего не может скрывать, и ее натура  такова, что она знает все
прежде,  чем это  случится. Я знаю, что  сейчас она не  имеет  ни  малейшего
представления об этом. В конце концов, любой может взять спички в гостинице,
а мое воровство сигарет  у отца только  подтверждает, что со мной  не  все в
порядке. Поняв это, я собираюсь выяснить все до конца, и теперь у меня будут
более убедительные доказательства, чей мой рисунок".
     Что  это за доказательства,  она отказалась  говорить.  Остальная часть
беседы была потрачена  ею на спокойное, пассивное философское исследование и
восприятие всей этой ситуации.
     Через два  дня  она пришла  в  кабинет  автора  в сопровождении молодой
женщины и заявила: "Это Джейн. Я уговорила ее прийти сюда, и она не имеет ни
малейшего представления, зачем и почему, а чувство вины передо мной помешало
ей отказать мне. Я оставлю ее у вас, чтобы вы могли поговорить с ней". Затем
она  повернулась к Джейн: "Около двух месяцев назад  в твоей  жизни началось
что-то такое, что ты хотела бы скрыть от  меня. Ты думала, что выберешься из
этого  положения, но это тебе не удалось. Ты сказала мне, что  твой приятель
на  четыре года старше тебя, что он хочет вступить  в  любовные  отношения с
тобой, но  ты не согласилась. Ты была просто свежей  юной девушкой,  которая
рассказывала подруге о  своем дорогом парне. И  все это время ты знала,  а я
все это время думала и соображала. Наконец, я пошла к психиатру, а на другой
день получила ответ. Теперь я знаю всю  твою грязную отвратительную историю.
Вот сигарета, прикури ее этими спичками -- они из отеля. Теперь ты знаешь, о
чем я говорю".
     С этими  словами  она  выбежала  из комнаты.  Тогда Джейн повернулась к
автору и спросила: "Энн действительно знает о своем отце и обо мне?".
     Затем, не  задавая больше никаких вопросов, она достойно  отреагировала
на эту трудную ситуацию. Она  нашла в себе силы и мужество, чтобы рассказать
историю своей интрижки с отцом пациентки, подтвердив каждую  деталь, которую
та сообщила  автору, и добавив сведения о  том, что она  и ее любовник  были
очень  осторожны. Они  были  уверены, что  ни у кого  не  возникнет  никаких
подозрений  по поводу  их  отношений. Она почувствовала,  что,  когда  Энн в
первый раз приехала из колледжа  домой  на выходные, она была раздражена без
видимых  причин.  То  же самое в одну из  их встреч  сказал  и отец Энн. Она
полностью приписала такое поведение подруги интуиции.
     После этих  признаний  Энн позвали в  кабинет.  Войдя,  она  пристально
посмотрела Джейн в глаза и заметила: "У  меня  была слабая надежда, что  это
неправда.  Но  все именно так  и обстоит,  не .так  ли?" Джейн утвердительно
кивнула  головой, на что Энн философски ответила: "То,  что делает  отец, --
его личное дело, а то, что делаешь ты, -- твое, но больше никогда не приходи
к  нам домой. Выберите себе  для встреч другой отель, так  как  в этом отеле
часто обедает наша семья. Я объясню матери, что  ты прекратила  посещать наш
дом из-за того,  что мы  поссорились. Что  касается тебя  и меня,  мы просто
знакомые, а отцу можешь сказать: пусть ему поможет сам бог, если мама узнает
об  этом. Ну,  вот  и все. Ты  вернешься  в город на  одном автобусе, а я на
другом. А теперь убирайся, я хочу поговорить с доктором".
     После  ухода  Джейн пациентка  говорила о  своем намерении относиться к
сложившейся ситуации насколько возможно безразлично, спокойно  и философски.
Она  по-прежнему  была  в  сильном  замешательстве  относительно  того,  как
натолкнулась  на  это.  Девушка  была  убеждена,  что  "это  дело  правильно
сработавшей  интуиции".  "Когда я впервые начала  рисовать эти картинки, они
меня ужасно раздражали, но я не могла перестать делать это. Я была поглощена
своими  рисунками,  но До прошлой  среды  они  не  имели для  меня  никакого
значения.
     Теперь, когда я оглядываюсь назад, все  это кажется мне подозрительным,
потому