чниками на спинах, как те,
что использовал Ганнибал в войне с Римом. Карфагеняне, финикийцы!
   Всего было так много, изогнутая стена длиной в  сто  футов  и  высотой  в
пятнадцать, и каждый квадратный дюйм ее был покрыт бушменскими рисунками.
   Фигуры и формы переплетались, некоторые более ранние были покрыты  сверху
другими и сгладились; другие, подобно нашему белому царю,  гордо  оставались
нетронутыми. Огромный труд - развернуть всю эту массу  изображений,  которая
рассказывает об утраченной цивилизации. Это дело  Салли,  моя  камера  может
лишь зафиксировать дикое смешение, а Салли будет тщательно и терпеливо брать
одну фигуру или  группу  фигур,  казалось  бы,  совершенно  уничтоженных,  и
восстанавливать на своих листах восковой бумаги.
   Но теперь, конечно, не до этой  работы.  Весь  остаток  дня  мы  с  Салли
ползали  вдоль  стены,  всматриваясь,  трогая  и  восклицая  от  восторга  и
изумления.
   Вернулись мы вечером в лагерь физически и эмоционально истощенные.
   Питер Ларкин получил сообщение от Лорена:
   - Он желает вам удачи; один из вертолетов -  разведчиков  нефти  будет  в
вашем районе в течение следующих нескольких дней; дайте список того, что вам
необходимо. Он все вам привезет.
   Следующие десять дней  были  самыми  счастливыми  в  моей  жизни.  Как  и
пообещал Лорен, прилетел вертолет с надписью "Стервесант ойл" на фюзеляже.
   Он привез массу необходимого, деликатесы, еще одну палатку,  набор  карт,
разведывательный теодолит, керосин для ламп, пищу, сменную  одежду  для  нас
обоих, бумагу и краски для Салли, пленку для меня и даже  несколько  бутылок
солодового  виски  Глен  Грант,  этого  универсального  средства   от   всех
человеческих бед. Лорен в своей записке предлагал мне  заниматься  тем,  что
кажется мне перспективным, и затратить на это  сколько  угодно  времени.  Он
полностью поддерживает меня, но я не должен  слишком  долго  держать  его  в
неизвестности, потому что он "умирает от любопытства".
   Я передал ему свою благодарность,  пленку  с  наскальными  изображениями,
среди которых  не  было  самых  древних,  и  кучу  полиэтиленовых  мешков  с
образцами краски из разных мест пещеры для радиоуглеродного датирования.
   Потом вертолет снова улетел, оставив нас в нашей идиллии.
   Ежедневно мы работали с самого утра дотемна, составляли  план  пещеры  на
плоскости и на разных уровнях  высоты,  фотографировали  все  изображения  и
наносили их на схему, отмечая  положение  относительно  нашего  царя.  Салли
разрывалась между помощью мне и выполнением собственной работы по  выделению
наиболее древних рисунков. Мы работали в полном согласии и  взаимопонимании,
делая перерывы только  для  того,  чтобы  поесть  у  изумрудного  пруда  или
поплавать вместе обнаженными в прохладной прозрачной воде, а  иногда  просто
чтобы полежать на скалах и поговорить.
   Вначале наше появление в пещере серьезно отразилось на  экологии  местной
фауны, но как мы и надеялись, животные скоро привыкли. Через несколько  дней
птицы снова стали прилетать через отверстие в крыше пещеры, чтобы напиться и
выкупаться в бассейне.  Вскоре  они  перестали  обращать  на  нас  внимание,
занимаясь своими шумными омовениями, расплескивая воду, а мы  отрывались  от
работы и смотрели на них.
   Даже обезьяны,  привлеченные  жаждой,  вначале  осторожно  прокрадывались
через проход, торопливо глотали воду и тут же  убегали.  Вскоре  эти  робкие
набеги стали более  смелыми  и  наконец  превратились  в  настоящую  помеху:
обезьяны крали наш ланч и  любые  предметы,  которые  мы  по  неосторожности
оставляли. Мы их прощали, потому что  их  ужимки  всегда  нас  развлекали  и
забавляли.
   Прекрасные   дни,   заполненные   работой,   приносящей   удовлетворение,
товарищескими любовными отношениями  и  глубоким  миром  в  этом  прекрасном
месте. Лишь однажды произошло событие, несколько нарушившее мое счастье.
   Мы с Салли сидели перед портретом нашего удивительного белого царя,  и  я
сказал:  "Этого  они  не  смогут  отрицать,  Сал.  Придется  этим   ублюдкам
перестраивать свои ограниченные мозги".
   Она  поняла,  что  я  говорю   об   этих   разоблачителях,   общественных
обвинителях,   о   политико-археологах,    которые    любое    свидетельство
перекраивают, чтобы оно удовлетворяло их теориям, тем самым, которые жестоко
критиковали меня и мои книги.
   - Не будь так уверен, Бен, -  предупредила  меня  Салли.  -  Они  это  не
примут. Я уже слышу их брюзгливые голоса. Это всего лишь отражение  преданий
бушменов, можно их интерпретировать по-разному. Ты помнишь, как они обвиняли
аббата Брейля в ретушировании рисунков в Брандберге?
   -  Да.  Жаль,  но  это  действительно  вторичные  изображения.  Когда  мы
продемонстрируем рисунки стен, они скажут: "Да, но где же сами стены?"
   - А наш царь, наш прекрасный мужественный царь-воин, - она  взглянула  на
него. - Его лишат мужественности. Он станет еще одной "белой леди".
   Боевой щит станет букетом цветов, молочно-белая кожа заменится ритуальной
глиной, ярко-рыжая борода вдруг станет шарфом или  ожерельем,  и  когда  они
воспроизведут портрет, он  будет  слегка  изменен  в  этих  направлениях.  А
"Британская энциклопедия" по-прежнему будет утверждать, - тут  она  изменила
голос, подражая некоему педантичному и напыщенному лектору,  -  "современная
наука считает, что это  работа  некоей  группы  банту,  возможно,  шона  или
макаланг".
   - Хотел бы я... как бы я хотел, чтобы мы наши какое-нибудь неопровержимое
доказательство, - жалобно сказал я. Впервые  я  задумался  о  предоставлении
нашего открытия моим ученым собратьям,  и  мысль  эта  так  же  ужасна,  как
падение в яму, полную черных гадюк. Я встал. - Давай поплаваем, Сал.
   Мы неторопливо поплавали рядом взад и вперед по бассейну. Потом выбрались
и сели на солнце, побивавшемся через крышу.  Чтобы  изменить  настроение,  я
попытался сменить тему. Взял Салли за руку и  с  грацией  раненого  носорога
выпалил: "Салли, пойдешь за меня замуж?"
   Она повернула ко мне удивленное лицо, щеки и ресницы у нее все  еще  были
покрыты каплями воды, целых десять секунд она смотрела на меня, потом начала
хохотать.
   - О, Бен, как ты старомоден! Ведь сейчас двадцатый век. Только потому что
ты обидел бедную девушку - ты вовсе не должен на ней жениться!  -  И  прежде
чем я смог возразить, она встала и снова нырнула в бассейн.
   Весь остаток дня она была занята своими красками и кисточками, и у нее не
было времени не только поговорить со  мной,  но  даже  посмотреть  на  меня.
Сообщение было ясным и недвусмысленным: есть такие области, на которые Салли
накладывает абсолютный запрет.
   Плохой день, но я хорошо усваиваю уроки. Я решил брать  столько  счастья,
сколько можно, и не подгонять события.
   Вечером Ларкин передал мне еще одно сообщение от Лорена.
   - Ваши образцы 1 - 16 дали  средний  результат  радиоуглеродного  анализа
1620 плюс минус 100 лет. Поздравляю. Выглядит все прекрасно. Когда  я  узнаю
всю тайну? Лорен.
   Я приободрился  при  этой  новости.  Если  предположить,  что  бушменский
художник был непосредственным свидетелем того, что изображал,  где-то  между
двухсотым и четырехсотым годами нашей эры вооруженный финикийский  воин  вел
свои армии и боевых слонов по этой такой любимой мною  земле.  Я  чувствовал
вину за то, что не посвящаю Лорена во все тайны пещеры, но пока еще рано.
   Я хотел еще немного сохранить ее для себя, пользоваться миром и  красотой
этой пещеры, незапятнанной ничьими глазами. Больше того, пещера стала храмом
моей любви к Салли. Она, как и для древних бушменов, стала для  меня  святым
местом.
   На следующий день Салли как будто  старалась  загладить  причиненную  мне
боль. Она одновременно была и любящей, и насмешливой, и озорной. В полдень в
лучах солнца на скале у бассейна мы любили друг друга. Салли снова  мягко  и
искусно взяла на себя инициативу. Это прогнало  печаль  из  моего  сердца  и
заполнило его до краев счастьем.
   Мы лежали обнявшись и сонно перешептывались, когда я  вдруг  почувствовал
чье-то присутствие в пещере. Меня охватила тревога, я приподнялся на локте и
посмотрел в сторону входа.
   В полумраке туннеля виднелась коричнево-золотая человеческая фигура.
   В короткой кожаной набедренной повязке, с колчаном и  коротким  луком  за
плечами, на шее ожерелье из скорлупы  страусиных  яиц  и  черных  обезьяньих
бобов. Маленькая фигура, с  десятилетнего  ребенка,  но  с  лицом  взрослого
мужчины. Раскосые  глаза  и  широкие  плоские  скулы  придавали  этому  лицу
азиатскую внешность, но нос расплющен, а губы полные и чувственные.
   Маленький куполообразный череп  покрыт  шевелюрой  из  коротких  курчавых
черных волос.
   Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом,  как  вспугнутая  птица,
маленький человек исчез, растворился во тьме тоннеля.
   - Что случилось? - шевельнулась рядом Салли.
   - Бушмен, - ответил я. - Здесь, в пещере. Смотрит на нас.
   - Где?
   - Он ушел. Одевайся, быстрее!
   - Это опасно, Бен? - Голос у нее был хриплым.
   - Да. Очень! - я быстро натягивал одежду, стараясь избрать лучший  способ
действий, продумывая слова, которые произнесу. Хотя кое-что я  позабыл,  все
же я обнаружил, что владею языком, благодаря упражнениям с  Тимоти  Магебой.
Это бушмен с севра, а не из Калахари,  языки  похожи,  но  отличия  довольно
значительны.
   - Они нападут на нас, Бен? - Салли уже оделась.
   -  Нападут,  если  мы  сделаем  что-нибудь  неправильное.  Мы  не  знаем,
насколько священно для них это место. Не нужно  их  напугать,  их  пугали  и
преследовали две тысячи лет.
   - О Бен. - Она придвинулась ко мне, и даже в тревоге я  наслаждался  тем,
что она надеется на меня.
   - Они... не убьют нас?
   - Это дикие бушмены, Салли. Если ты будешь угрожать дикому животному, оно
нападет на тебя.  Мне  нужно  найти  возможность  поговорить  с  ними.  -  Я
осмотрелся в поисках чего-нибудь, что можно использовать  в  качестве  щита,
чего-нибудь такого, в чем может застрять стрела с отравленным  наконечником.
Яд, который вызовет медленную, но неминуемую смерть в самых страшных муках.
   Я  выбрал  кожаный  футляр  теодолита,  разорвал  его  руками  по   швам,
расправил, чтобы получить большую площадь.
   - Иди за мной по проходу, Сал. Держись рядом.
   Она положила руку мне на плечо, и я медленно пошел по  проходу  в  скале,
при помощи фонаря осматривая каждую тень и  каждое  углубление,  прежде  чем
пройти. Свет вспугнул летучих мышей, они с писком летали у нас над головами.
Салли все сильнее сжимала мне плечо, но  наконец  мы  добрались  до  ствола,
закрывавшего выход.
   Протиснулись между скалой и  стволом,  и  яркий  солнечный  свет  снаружи
больно ударил по глазам. Я тщательно осматривал каждый ствол в роще,  каждый
пучок травы, каждое углубление или возвышение на поверхности  -  ничего.  Но
они здесь, я знал это, спрятанные, ждут  с  терпением  и  сосредоточенностью
наиболее искусных охотников земли.
   Мы добыча, и нельзя уйти от этого  факта.  Общепринятые  нормы  поведения
неприменимы здесь, на пороге Калахари.  Я  вспомнил  судьбу  экипажа  Дакоты
южноафриканских военно-воздушных  сил,  совершившей  вынужденную  посадку  в
пустыне десять лет назад. Семью бушменов, которая сделала это, разыскали,  и
я летал в Габеронес и был переводчиком на суде. На суде бушмены  не  снимали
повязки из парашютного шелка, и лица у них  были  детские,  доверчивые,  без
всякой вины, когда они отвечали на мой вопрос:
   - Да. Мы убили их. - Запертые в современной тюрьме, как пойманные  птицы,
они погибли через двенадцать  месяцев,  все  умерли.  Воспоминание  об  этом
ужасало, и я постарался забыть о нем.
   - Слушай меня внимательно, Салли. Ты должна оставаться здесь. Что  бы  ни
случилось. Я выйду к ним. Поговорю. Если... - я  подавился  и  вынужден  был
прочистить горло... - если в меня попадет их  стрела,  у  меня  будет  около
получаса прежде чем... - я  прорвал  фразу.  -  Мне  хватит  времени,  чтобы
добраться до лендровера и вернуться за тобой. Ты можешь вести  машину.  Тебе
не составит труда двигаться по нашему следу в котловине Макарикари.
   - Бен, не ходи. О Боже, Бен, пожалуйста.
   - Они будут ждать, Сал. До темноты. Я должен идти сейчас, при свете дня.
   - Бен...
   - Жди здесь. Что бы ни случилось, жди здесь. - Я стряхнул ее руки и вышел
из отверстия.
   - Мир, - обратился я к ним на их языке. - Между нами нет вражды.
   Я сделал шаг в солнечном свете.
   - Я друг.
   Еще один медленный шаг, вниз по изогнутым корням дикой фиги.
   Расправленный футляр теодолита я держал перед собой.
   - Друг! - обратился я снова. - Я вашего народа. Я вашей семьи.
   Я медленно пошел по молчаливой враждебной роще. Никакого  ответа  на  мои
слова, ни звука, ни движения. Впереди упавшее дерево. Я начал пригибаться  к
нему, испытывая сильнейшее напряжение и страх.
   - У меня нет оружия, - сказал я, а роща оставалась молчаливой и  зловещей
в послеполуденной тишине.
   Я уже почти скрылся за стволом, когда услышал щелчок спущенной тетивы.  Я
нырнул в убежище за мертвым стволом. Рядом с головой пролетела стрела, жужжа
в тишине. Прижавшись лицом к земле, я трепетал от страха неминуемой  смерти,
пролетевшей мимо.
   Услышал сзади шаги: кто-то бежит, и повернулся, готовый защититься.
   От дикой фиги ко мне бежала Салли, нарушив мои  инструкции,  лицо  у  нее
смертельно бледно от ужаса, рот раскрыт в молчаливом крике. Она увидела, что
я упал и лежу неподвижно. Мысль о том, что я умер,  вызвала  у  нее  панику.
Когда я шевельнулся, она поняла свою ошибку, и остановилась на бегу, осознав
свою уязвимость.
   - Назад, Салли! - крикнул я. - Назад! - Ее неуверенность  превратилась  в
отчаяние, она остановилась на полпути  от  входа  в  пещеру,  не  зная,  что
делать.
   Краем глаза я увидел, как из травы поднимается маленький  желтый  бушмен.
Он уже наложил стрелу на тетиву, прицелился. Он находился в пятидесяти шагах
от Салли и на секунду застыл, прежде чем выпустить стрелу.
   Я нырнул в пространство, разделявшее меня и Салли,  и  в  тот  же  момент
бушмен выстрелил. Стрела и я двигались пересекающимися курсами - две стороны
треугольника, а вершина - Салли.
   Я видел полет стрелы на высоте живота Салли и знал, что не успею,  стрела
долетит раньше.  С  отчаянием  бросил  кожаный  чехол.  Он  летел  медленно,
поворачиваясь в воздухе, и стрела ударилась в  него.  Смертоносный  железный
наконечник вымазанный ядом, застрял  в  прочной  коже.  И  стрела,  и  чехол
безвредно упали у ног Салли, я подхватил Салли на руки и, согнувшись под  ее
весом, заторопился в укрытие упавшего ствола.
   Бушмен по-прежнему стоял на коленях в траве. Он протянул руку за плечо  и
достал еще одну стрелу из колчана, привычным движением наложил ее на  тетиву
и натянул.
   Теперь увернуться было невозможно, и я продолжал бежать.  Тетива  запела,
стрела полетела, и я тут же ощутил сильный удар в шею. Я понял, что  в  меня
попали; с Салли на руках я упал за мертвый ствол.
   - Я думаю, он попал в меня, Сал. - Я чувствовал, как стрела  свисает  мне
на грудь, и откатился от Салли. - Переломи древко, не пытайся вытащить.
   Мы лежали, глядя друг на друга, наши глаза лишь в нескольких дюймах  друг
от друга. Теперь, когда я уже мертвец, я не испытывал страха.  Все  кончено.
Даже если в меня попадет еще десять стрел, судьба моя не изменится. Остается
только обезопасить Салли, пока яд не начал действовать.
   Салли протянула  дрожащие  руки,  взялась  за  хрупкое  древко,  неохотно
приподняла его - и тут лицо ее прояснилось.
   - Твой воротник, Бен. Она застряла в воротнике твоей куртки. Она тебя  не
коснулась.
   Я почувствовал сильнейшее облегчение, провел руками по  древку  стрелы  и
понял, что я еще не мертв. Осторожно лег на  бок,  Салли  удерживала  острие
стрелы подальше от моего тела, а я неловко снял свою легкую куртку  хаки.  С
отвращением посмотрел на страшную самодельную смерть с железным наконечником
и на липкий, похожий на  ириску,  яд,  покрывавший  этот  наконечник,  потом
отбросил куртку и стрелу в сторону.
   - Боже, как близко, - прошептал я. - Слушай, Сал.  Мне  кажется,  он  там
только один. Молодой человек и, вероятно, боится  не  меньше  нас.  Попробую
снова поговорить с ним.
   Я прополз вперед, оставаясь в укрытие, и заговорил убедительно, насколько
позволяло пересохшее горло.
   - Я твой друг. Хоть ты и послал в меня свои стрелы, я не стану воевать  с
тобой. Я жил с твоим народом, я один из вас. Откуда  иначе  мне  знать  твой
язык?
   Смертельная, непроницаемая тишина.
   - Как иначе я мог бы знать твой язык?  -  повторил  я,  напрягая  слух  в
ожидании ответного звука.
   И тут заговорил бушмен, высоким  голосом,  похожим  на  напев  флейты,  с
прищелкивающими звуками.
   - Лесные дьяволы говорят на многих языках. Я не слушаю твои обманы.
   - Я не дьявол. Я жил с твоим народом. Ты когда-нибудь слышал  о  человеке
по имени Птица Солнца? - Так меня называли бушмены. -  Этот  человек  жил  с
семьей Ксаи и стал их братом.
   Снова молчание, но  теперь  я  почувствовал  неуверенность  бушмена;  тот
удивлен, больше не боится и не так смертельно опасен.
   - Ты знаешь старика по имени Ксаи?
   - Знаю, - признал бушмен, и я облегченно перевел дыхание.
   - А о человеке по имени Птица Солнца слышал?
   Снова пауза, потом неохотный ответ: "Люди говорили о нем".
   - Это я.
   Молчание продолжалось не менее десяти минут. Я знал, что бушмен  со  всех
точек зрения обдумывает мое утверждение. Наконец он снова заговорил.
   - Мы с Ксаи охотимся вместе этим летом. К  темноте  он  будет  здесь.  Мы
подождем его.
   - Мы подождем его, - согласился я.
   - Но если ты двинешься, я тебя убью, - предупредил бушмен,  и  я  поверил
ему на слово.

***

   Старый бушмен Ксаи ростом мне по плечо, а видит Бог, я не гигант. У  него
характерные сплющенные черты лица, широкие скулы и восточные глаза, но  кожа
сухая и сморщенная, как старый желтый  изюм.  Морщины  покрывают  все  тело,
будто он оклеен старым хрупким  пергаментом.  Короткие  курчавые  волосы  на
голове дымчато-серые от возраста, но зубы поразительно белые и  здоровые,  а
глаза черные и сверкающие. Я  часто  думал,  что  такие  глаза,  оживленные,
озорные и любопытные, должны быть у эльфов.
   Когда я рассказал ему, как его  друг  пытался  нас  убить,  он  счел  это
отличной  шуткой  и  начал  производить  небольшие  взрывы  тонкого   смеха,
одновременно деликатно прикрывая рот рукой. Второй бушмен, по имени Гал, был
молод и к тому же женат на одной из дочерей Ксаи, поэтому Ксаи позволил себе
безжалостно над ним издеваться.
   - Птица Солнца - белый дьявол! - хохотал он. - Быстрей  стреляй  в  него,
Гал! Пока он не улетел. -  Побежденный  собственным  смехом,  Ксаи  принялся
приплясывать небольшими кругами, имитируя, как, по его  мнению,  должен  был
улететь белый дьявол. Гал был очень смущен и смотрел на свои переступающие в
пыли ноги. Я тоже пытался смеяться,  но  все  время  помнил  об  отравленных
стрелах.
   Ксаи неожиданно прекратил смеяться и требовательно спросил:
   - Птица Солнца, у тебя есть табак?
   - О Боже! - воскликнул я по-английски.
   - Что случилось? - Салли встревожил мой тон, она  решила,  что  произошло
что-то ужасное.
   - Табак, - ответил я. - У нас его нет. - Ни Салли,  ни  я  не  пользуемся
этим зельем, таким драгоценным для бушменов.
   - Лорен оставил в лендровере ящик сигар, - напомнила она. - Подойдут?
   Гал и Ксаи очень  заинтересовались  алюминиевыми  цилиндрами,  в  которые
упакованы сигары "Ромео и Джульетта". После того как я показал  им,  как  их
открыть и достать табак, они ворковали и  щебетали  от  радости.  Ксаи,  как
истинный любитель, понюхал сигару, одобрительно кивнул  и  откусил.  Пожевал
немного и затолкнул изжеванный комок под верхнюю  губу.  А  сигару  протянул
Галу, который тоже откусил от нее кусок, следуя примеру Ксаи