совсем  не
через рот".
   Смех замер на губах у Хая, он уставился на Танит.

***

   Хай лежал  в  темноте,  он  еще  не  пришел  в  себя  от  шока.  Казалось
немыслимым,  что  одно  из  семян,  которые  он  рассеивал  так  беззаботно,
проросло. Разве жриц Астарты тайно не учат предотвращать такие происшествия?
Это событие могло стать наравне с землетрясением,  бурей  или  поражением  в
битве. Придется что-то делать, что-то решительное.
   Хай вспомнил о грязных старых ведьмах, живущих в районе гавани: их дела -
улаживать такие неприятности. Но он тут же отбросил эту мысль.
   - Нет. - Он произнес это вслух и прислушался к  дыханию  Танит,  надеясь,
что не разбудил  ее.  Он  начал  пересматривать  свои  планы.  Может,  такие
радикальные  действия  и  не  потребуются.  Может,  организовать  еще   одно
освящение  храма  в  отдаленной   области   царства,   и   там,   вдали   от
подсматривающих глаз  и  болтливых  языков,  она  выносит  его  сына.  Найти
приемную мать будет несложно. Он найдет  верного  человека.  В  его  легионе
много  ветеранов,  раненных  в  битвах.  Теперь  они  ведут  простую   жизнь
крестьянина в одном из поместий Хая. Эти люди ради него  солгут,  украдут  и
убьют. У них плодовитые жены, чьи груди  велики  и  полны  и  прокормят  еще
одного ребенка.
   Они смогут часто видеться со своим сыном. Он  уже  представлял  себе  это
счастье и смех, представлял себе сына, пинающегося и гукающего,  мягкого,  с
полным животиком, в свете солнца.
   Хай осторожно просунул руку под  простыню,  слегка  коснулся  обнаженного
живота Танит и начал ощупывать его.
   - Еще нельзя нащупать, - прошептала Танит  и  повернулась,  чтобы  обнять
его. - Я не делала  того,  чему  учат  жриц.  Я  ведь  плохо  поступила?  Ты
сердишься на меня, мой господин?
   - Нет, - ответил Хай. - Я очень доволен тобой.
   - Я так и думала, - довольно усмехнулась Танит, прижалась к нему и  сонно
добавила:
   - Ну, когда привыкла к этой мысли.
   Их разбудил стук и шум, и Хай соскочил с постели и схватил топор,  прежде
чем окончательно проснулся. Как только смятение улеглось и  рабы  убедились,
что стучит и вызывает их солдат из царской охраны, Хай отложил топор и зажег
еще одну лампу.
   - Святой отец. - Один из рабов постучал в дверь его спальни.
   - Что там?
   - Царский стражник. Великий Лев не может уснуть.  Он  просит  тебя  взять
лютню и навестить его.
   Хай сел на краю кровати и негромко, но зло выругался, проводя пальцами по
бороде, стараясь прогнать из глаз сон.
   - Ты слышал меня, святейшество?
   - Слышал, - прорычал Хай.
   - Великий Лев говорит, что не примет отказа. Он приказал ждать,  пока  ты
оденешься, и проводить тебя во дворец.
   Хай встал и потянулся к одежде, но рука его застыла. Он увидел, что Танит
смотрит на него. Глаза ее в свете лампы  были  огромными,  волосы  в  сонном
беспорядке, и выглядела она как ребенок. Хай поднял простыню и  скользнул  к
ней.
   - Скажи царю, что я поранил палец, что у меня болит горло, что моя  лютня
разбита - и я пьян, - закричал он и обнял Танит.

***

   Шейх Хасан ополоснул  пальцы  в  серебряной  чаше  и  вытер  их  шелковым
платком.
   - Он хочет произвести на нас впечатление своей  силой,  -  прошептал  его
младший брат Омар. Хасан оглянулся на него. Его брат - известный франт.
   Борода у него промыта, надушена и расчесана так, что блестит,  одежда  из
тончайшего шелка, а туфли и пояс отяжелели от вышивки золотыми и серебряными
нитями. На пальце у него рубин  размером  с  сустав  пальца  мужчины.  Глаза
затуманились от кальяна, лежавшего рядом на подушке. Да, франт, и,  по  всей
вероятности,  педераст,  но  в  то  же  время  обладатель  острого   ума   и
проницательности, и Хасан часто следовал его советам.
   Они сидели рядом в тени широко  расставленных  ветвей  древнего  фигового
дерева. Одномачтовое суденышко дау, на  котором  они  приплыли  на  встречу,
стояло у берега, покрытого белоснежным песком,  чуть  пониже,  и  со  своего
места на острове они хорошо видели через водный поток северный берег большой
реки.
   На берегу, в мелких лужах, лежало  стадо  морских  коров.  Большие  серые
тела, похожие на речные булыжники; на них беззаботно восседали белые цапли.
   Вдоль   северного   берега   тянулась    узкая    полоса    темно-зеленой
растительности, но сразу за  ней  начинались  голые  коричневые  холмы.  Вся
местность там выглядела сожженной и пустынной.  Холмы  мрачные,  с  круглыми
вершинами. Почва покрыта редкой  чахлой  травой,  высохшие  мертвые  деревья
протягивают к небу свои изогнутые ветви; эти деревья давно убиты засухой.
   Однако под взглядами шейхов сцена изменилась. По холмам пробежала  темная
тень, будто грозовое облако закрыло солнце.
   - Да, - сказал Омар. - Демонстрация должна открыть наши уши для его слов.
   Хасан выпустил в пыль струю ярко-красной слюны и вытер бороду, глядя, как
оживают голые холмы, как расширяется темная тень. Никогда раньше не видел он
такого огромного людского сборища. Отряды двигались стройными  рядами,  пока
не покрыли все холмы. Хасан нервничал, но  лицо  его  оставалось  спокойным,
глаза серьезными, и только длинные  смуглые  пальцы,  поглаживавшие  рукоять
кинжала, выдавали его  беспокойство.  Ничего  подобного  он  не  ожидал.  Он
прибыл, чтобы обсудить условия торговли и взаимные территориальные претензии
с новым  черным  повелителем,  внезапно  появившимся  в  этой  загадочной  и
малоизвестной земле за рекой. Вместо этого он увидел  самую  большую  армию,
какая возникала когда-нибудь в мире. Он подумал, командовал ли сам Александр
таким множеством.
   Омар затянулся, задержал дым и потом выпустил его тонкой  струйкой  через
ноздри.
   - Он хочет произвести на нас впечатление, - повторил он,  и  Хасан  резко
ответил:
   - Если таково  его  намерение,  то  он  преуспел.  На  меня  он  произвел
впечатление.
   Все  новые  отряды  возникали  из-за  горизонта  мощными,  но   стройными
колоннами. Они разворачивались и занимали свои места в общем построении, как
будто ими руководил один мозг, как стаи рыб  или  караваны  перелетных  птиц
реагируют на неслышные сигналы. Казалось, это не собрание индивидуальностей,
а огромный единый  организм,  растянувшийся,  но  хорошо  скоординированный.
Хасан смотрел, вздрагивая в полуденной жаре долины.
   На северном берегу все движение  прекратилось,  и  тишина  опустилась  на
сомкнутые ряды черных воинов. Эта  тишина  и  неподвижность  казались  более
угрожающими, чем предшествующее движение, вся  долина  замерла  в  ожидании,
напряжение  становилось  почти  непереносимым.  Хасан  выругался  и   сделал
движение, собираясь встать.
   - Я не стану потворствовать капризам дикаря. Это оскорбление. Мы  уходим.
Он должен прийти к нам, если хочет поговорить. - Но, не  завершив  движения,
он снова сел на подушки и замолк, а заговорил его брат:
   - Похоже, мир, каким мы его знали, изменился, брат, -  сказал  Омар.  То,
что было истинно вчера, сегодня ложно.
   - Что ты советуешь?
   - Надо познать новую истину и  обдумать  ее.  Если  возможно,  мы  должны
извлечь выгоду из нового положения.
   На  противоположном  холме  началось  движение,  ряды  зашевелились,  как
раздвигаются  тростники,  когда  проходит  лев.  Шейхи   напрягали   зрение,
спрашивали у стражников, что происходит, но ответы были не слышны  в  океане
звуков. Земля дрогнула от топота сотен тысяч ног, воздух задрожал от  ударов
копьями о  щиты,  и  одним  голосом  на  заполненных  холмах  тысячи  глоток
выкрикнули приветствие королю.
   Звуковая буря прокатилась по долине и замерла эхом  в  небе  и  на  южных
холмах.  Снова  тишина  и  неподвижность,  потом  большое  военное  каноэ  с
пятьюдесятью гребцами отчалило от песчаного берега и быстро  направилось  по
зеленым водам к острову.
   Из каноэ на берег вышел человек и пошел  вверх,  туда,  где  под  фиговым
деревом ждали шейхи. То  обстоятельство,  что  он  прибыл  без  охраны,  уже
говорило о пренебрежении, это признак силы и неуязвимости.
   На нем был  плащ  из  шкуры  леопарда,  на  ногах  сандалии,  но  никаких
украшений или оружия. Он остановился перед шейхами, высокий и худой, и  они,
казалось, съежились перед этим огромным корпусом.
   Он посмотрел на них свирепыми  желтыми  глазами  хищной  птицы,  глазами,
которые проникали в самую душу.
   - Я Манатасси, - сказал он глубоким мягким басом. - Я Черный  Зверь.  Они
сдержали удивление: он бегло говорил на их языке.
   - Я Хасан, шейх Софалы, принц Мономатапы и вице-король императора Чана.
   - Вы любите желтый металл, - Манатасси  произнес  это  как  обвинение,  и
Хасан был выбит из равновесия. Он мигнул и посмотрел на Омара.
   - Да, - согласился Омар, - мы его любим.
   - Я дам вам достаточно, чтоб вы были довольны, - сказал Манатасси.
   Омар облизал губы - неосознанное проявление алчности - и улыбнулся.
   - У тебя много драгоценного металла? - спросил Хасан. Такое прямолинейное
начало переговоров вызвало у него отвращение. Этот  человек  дикарь,  он  не
понимает тонкостей  дипломатии.  Но  золото  стоит  небольшой  бестактности,
особенно в количествах, на которые намекает этот самозваный черный зверь.  -
Откуда же он?
   - Из сокровищницы Ланнона Хикануса, Великого Льва Опета  и  царя  четырех
царств, - ответил Манатасси, и Хасан нахмурился.
   - Не понимаю.
   - Значит ты дурак, - сказал Манатасси, и Хасан вспыхнул, резкий ответ уже
повис на его губах, но брат предупреждающе сжал его руку.
   - Объясни нам, - сказал Омар. - Ты собираешься воевать с Опетом?
   - Я уничтожу его - его народ, его города, его богов. Я не оставлю от него
ни следа, ни одной живой души. - Гигант негр задрожал,  на  пурпурных  губах
показалась пена, пот выступил на изуродованном лице.
   Омар тонко улыбнулся. "Мы слышали о битве у крепости Сетт".
   Манатасси взревел, как от боли. Он подскочил к шейху, достал из-под плаща
когтистую железную руку и протянул ее к лицу Омара. Тот отступил за брата.
   - Не смейся надо мной, маленький человек, не  смейся  надо  мной,  или  я
вырву твою печень.
   Омар взвыл от ужаса, и пот побежал по его бороде.
   - Мир, - торопливо вмешался Хасан. - Мой брат хотел только  сказать,  что
легионы Опета нелегко уничтожить.
   Манатасси глотнул воздуха, все еще дрожа от гнева. Он отвернулся, подошел
к краю  острова  и  стал  смотреть  в  воду.  Плечи  его  опустились,  грудь
поднималась рывками, но он постепенно успокоился и вернулся к шейхам.
   - Видите их? - Он указал на армию, которая затемняла холмы.
   - Только численность, разве этого  достаточно?  -  спросил  Хасан.  -  Ты
бросаешь вызов могущественному противнику.
   - Я вам покажу, - сказал Манатасси и поднял железную руку.  Немедленно  к
нему подбежал из каноэ один из офицеров и встал на колени.
   Манатасси произнес несколько слов на венди и указал на реку. С выражением
радости, осветившим его темное лицо, офицер вскочил на ноги. Он отдал салют,
побежал к каноэ, и оно тут же поплыло на северный берег.
   Шейхи с удивлением  и  интересом  смотрели  на  новое  движение,  которое
началось среди воинов на противоположном берегу. Двумя мощными колоннами они
устремились к воде, входили в нее,  и  Хасан  с  тревогой  воскликнул:  "Они
безоружны".
   - И обнажены, - добавил Омар, и ужас его сменился эротическим  интересом.
Он смотрел на черные колонны, входившие в  мелкую  воду.  Как  рога  буйвола
огибали они один участок берега, и маневр был завершен,  прежде  чем  старый
самец бегемот очнулся  от  своего  богатырского  сна  и  обнаружил,  что  он
окружен.
   Он поднялся на ноги и осмотрелся поросячьими розовыми глазками. Пять тонн
прочнейшей плоти, одетой в толстую серую шкуру, розовую на брюхе.
   Ноги у него толстые, короткие и мощные, а когда он заревел, открыв пасть,
то обнажились большие желтые клыки, которые могут перекусить боевое каноэ.
   Он побежал неуклюжим галопом, оставляя глубокие отпечатки копыт в  мягком
белом речном песке, и ударил в стену черных воинов, которая преграждала  ему
путь к воде. Он оказался на мели, вспенив воду, а стена из черных тел  перед
ним стала прочней и толще, потому что все новые и новые воины подключались к
ней, поглощая его удар.
   Бегемот побежал изо всех сил, и черные тела разлетались вокруг него,  как
мякина в водовороте. Челюсти его работали, и казалось, нет силы, которая его
сдержит. Он прорвется и найдет спасение в  глубинах  реки.  Но  люди  кишели
вокруг него, и его бег замедлился заметно, хотя рев становился все громче, и
хруст разрываемых челюстями тел ясно доносился до зрителей на острове.
   Манатасси стоял  неподвижно,  слегка  наклонившись  вперед,  на  покрытом
шрамами лице легкая гримаса, желтые глаза внимательны.
   Вода в реке покраснела и вспенилась. Рев самца принял новый  характер,  в
нем звучал страх, и бегемота больше не было видно под роем обнаженных черных
тел. Похоже на скорпиона, на которого напала армия муравьев.
   Существа, значительно меньшие  по  размерам,  подавили  его  своим  живым
весом.
   Солнце  блестело  на  их  мокрых  телах,  и  продвижение   зверя   вперед
прекратилось. Бегемот был окутан клубком черных  тел,  а  вода  вокруг  него
покраснела от крови, изуродованные тела падали с него, как  черные  клещи  с
тела быка. Они плыли по медленному течению, а  на  их  место  с  готовностью
устремлялись другие.
   И вот, как по волшебству, клубок людей и зверя начал двигаться к острову;
оставляя за собой мертвых, он двигался по мелководью.
   Они добрались до острова и вышли из  воды,  1  000,  может  быть,  2  000
человек, несущих уставшего, но все еще борющегося бегемота вверх по  берегу.
Самец яростно бросался из  стороны  в  сторону,  и  все,  кто  оказывался  в
досягаемости его челюстей, умирали, голова  и  пасть  зверя  покрылись  алой
кровью его жертв.
   Оставляя след из мертвецов и страшно изуродованных  людей,  они  пронесли
бегемота к тому месту, где стоял в ожидании Манатасси.
   Пошатываясь, подошел офицер. Он ослабел от потери крови, и одна его  рука
была откушена по локоть мощными челюстями бегемота.
   Он подал своему королю копье. Манатасси прошел вперед и,  пока  его  люди
держали пришедшего в ужас зверя, ударил его в горло.  Первым  же  ударом  он
разрезал яремную вену, столбом вырвалась  кровь,  и  самец  умер  с  криком,
который разнесся по холмам.
   Манатасси  отошел  и  без  всякого  выражения  смотрел,  как   его   люди
приканчивают раненых, а когда офицер склонился перед ним. прижимая  к  груди
обрубок руки, и просил о милости умереть от руки короля, в глазах  Манатасси
блеснула гордость. Он нанес милосердный удар,  разбив  череп  офицера  своей
железной рукой, потом подошел  к  шейхам  и  мрачно  улыбнулся,  заметив  их
потрясенные лица.
   - Вот мой ответ, - сказал он, и некоторое время спустя Хасан спросил:
   - Чего ты хочешь от нас?
   - Две вещи, - ответил Манатасси.  -  Беспрепятственный  проход  для  моей
армии через вашу территорию за рекой. Вы должны  отказаться  от  договора  о
взаимопомощи  с  Опетом.  И  мне  нужно  железное  оружие.   Моим   кузнецам
потребуется еще десять лет, чтобы  вооружить  такое  количество  людей.  Мне
нужно ваше оружие.
   - Взамен ты отдашь нам золото Опета и шахты срединного царства?
   - Нет! - гневно рявкнул Манатасси. - Вы можете взять золото. Мне  оно  не
нужно. Это проклятый металл, мягкий и бесполезный. Можете забрать все золото
Опета, но, - он помолчал, - шахты срединного царства никогда больше не будут
действовать. Больше никогда люди до смерти не станут опускаться под землю.
   Хасан  хотел  возразить.   Без   золота   срединного   царства   исчезает
необходимость в его собственной должности.  Он  мог  представить  себе  гнев
императора Чана, когда прекратится привычный доступ полученного при торговле
золота. Пальцы Омара  осторожно  предупредили  его,  их  прикосновение  было
красноречиво.
   -  Поспорим  в  другое  время.  -  Хасан  внял  предупреждению,   подавил
возражения и улыбнулся Манатасси.
   - Ты получишь оружие. Я обеспечу это.
   - Когда? - спросил Манатасси.
   - Скоро, - пообещал Хасан, - как только мои корабли вернутся из земли  за
восточным морем.

***

   Ланнон постарел за последние годы, подумал Хай. Но изменения пошли ему на
пользу. Заботы высекли на лице морщины, и от этого оно стало менее красивым,
но  зато  более  благородным.  Конечно,  надутые   губы   ребенка,   прежняя
раздражительность  сохранялись,  но  нужно  было  приглядеться,   чтобы   их
заметить.
   Тело его оставалось таким же юным и сильным, как раньше, и теперь,  когда
он, обнаженный, стоял на носу в позе гарпунера, каждая мышца  спины  и  плеч
четко выделялась  под  намасленной  кожей.  Солнце  придало  его  телу  цвет
темно-золотого  меда,  и  только  ягодицы,  защищенные  обычно  от   солнца,
оставались кремовыми. Прекрасное существо, превыше всех возлюбленное богами,
и Хай, сравнивая собственное тело с телом Ланнона, чувствовал отчаяние.
   В его голове начали  формироваться  строки,  песня  о  Ланноне,  ода  его
красоте. Он молча ровно вел скиф  по  гладкой  поверхности  озера,  и  слова
летали в его мозгу, как переносимые  ветром  листья,  потом  начали  падать,
образуя рисунок, и складывалась песнь.
   На носу Ланнон, не оглядываясь, сделал знак  свободной  рукой,  продолжая
смотреть в воду, и Хай повернул скиф искусным ударом шеста.
   Неожиданно тело Ланнона выпустило  накопленную  энергию  гибким  взрывным
движением, напряженные мышцы распрямились, и он ударил длинным  гарпуном  по
воде. Вода закипела, и леска, свернутая на дне скифа, начала  разматываться,
со свистом исчезая в воде.
   - Ха! - воскликнул Ланнон. - Отличный удар! Помоги мне, Хай! - Вместе они
ухватились за леску,  смеясь  от  возбуждения,  а  потом  проклиная  боль  в
пальцах: напрягаясь, леска срывала с них  кожу.  Вдвоем  они  замедлили  ход
рыбы. Рыба искала глубину, тащила за собой по озеру скиф.
   - Во имя Баала, останови ее, Хай! - тяжело выдохнул Ланнон. - Не позволяй
ей уходить глубже. Мы ее потеряем. - И они вдвоем начали тянуть леску. Мышцы
на плечах и руках Хая вздулись, как змеи, и рыба повернула.
   Они заставили рыбу подняться, она начала ходить  под  скифом  кругами,  а
когда над поверхностью появилась  усатая  голова,  Ланнон  закричал:  "Держи
ее!", и Хай обмотал леску вокруг талии и напрягся, скиф  опасно  наклонился,
когда Ланнон схватил дубину и ударил по блестящей черной голове.
   Поверхность взорвалась, рыба билась в агонии, и вода каскадом  ударила  в
них обоих.
   - Попал! - кричал Хай. - Бей ее! - И Ланнон, ослепленный  пеной,  колотил
по огромной морде. Часть ударов попадала в борт скифа, раскалывая его.
   - Не лодку, дурак! Рыбу бей!  -  кричал  Хай,  и  наконец  рыба  затихла,
умерла, повисла в воде рядом с лодкой.
   Смеясь, отдуваясь и ругаясь, они продели толстую веревку  ей  в  жабра  и
втащили в лодку, перевалив  через  борт,  скользкую,  черную,  с  серебряным
животом и выпуклыми глазами. Усы над огромной пастью все  еще  дергались,  и
рыба, вдвое длиннее Хая и такая толстая, что он не смог бы обхватить руками,
заполнила дно лодки.
   - Чудовище, - выдохнул Хай. - Я больше не видывал.
   - Ты назвал меня дураком, - сказал Ланнон.
   - Нет, величество, я говорил о себе, - улыбнулся Хай.
   - Лети для меня, Птица Солнца.
   - Рычи для меня, Великий Лев. - И они одновременно осушили чаши, а  потом
смеялись, как дети.
   - Мы слишком долго не были  вместе,  -  сказал  Ланнон.  -  Надо  уходить
почаще. Мы слишком быстро  стареем,  ты  и  я,  наши  заботы  и  обязанности
связывают нас,  мы  оказались  в  сети  собственного  изготовления.  -  Тень
мелькнула в глазах Ланнона, и он вздохнул. - Я был счастлив в эти  последние
дни, счастлив, как не был долгие годы. - Он  почти  застенчиво  взглянул  на
Хая. - Ты хорош для меня, старый друг.
   Он протянул руку и неуклюже сжал плечо Хая.  "Не  знаю,  что