дьма! - закричал он. - Еще и от тебя я  должен  это
слышать? Проклятый жрец преследует меня на каждом шагу. Не  могу  пройти  по
улицам своего города, чтобы не услышать, как толпа распевает его  пустяковые
песенки. Не могу пообедать в собственной столовой, чтобы гости не  повторяли
его пустые слова. Не могу сражаться, не  могу  выпить  чашу  вина,  не  могу
бросить кость, чтобы его тень не стояла за моим плечом. Ланнон тяжело  дышал
от гнева. Он прошагал по комнате и потряс  кулаком  перед  лицом  испуганной
пророчицы. - Даже мои собственные дети, они им околдованы.
   За занавесом дух Хая взлетел, как на крыльях: говорил не враг.
   - Он ходит с напыщенным видом и распоряжается на улицах моего города, его
имя звучит по всем царствам.
   Гнев Ланнона превратился в праведное негодование.
   - Его приветствуют, когда он проходит,  я  сам  это  слышал,  и,  клянусь
великим Баалом, его приветствуют громче, чем собственного царя.
   Ланнон отвернулся от трона, не способный справиться с возбуждением.
   Он взглянул на  занавес,  и  Хаю  на  мгновение  показалось,  что  Ланнон
заглядывает ему в душу. Хай затаил дыхание и отшатнулся, но  Ланнон  заходил
по комнате и снова подошел к пророчице.
   - И все это он делает, заметь себе, без моего расположения. Он должен был
бы быть изгнанником... - Он замолчал и снова начал  расхаживать:  голос  его
изменился, стал не таким острым, и он еле слышно сказал:
   - Как мне не хватает этого ужасного маленького человека.
   Хай на мгновение даже усомнился, правильно ли он  расслышал,  но  тут  же
Ланнон взревел:
   - Но он бросил мне вызов. Он отнял у меня то, что принадлежало мне,  и  я
не могу простить этого!
   Он повернулся и вылетел из склепа. Оруженосцы и начальник охоты  заметили
выражение его лица и предупредили тех, мимо кого пронесся разгневанный царь,
возвращаясь во дворец.

***

   В последний день праздника Ланнон Хиканус молился в храме великого Баала,
один в священной роще среди башен и каменных птиц солнца.  Потом  он  вышел,
чтобы получить возобновленные клятвы верности от своих подданных.
   Были  представлены  все  девять  аристократических  семейств,   а   также
жреческие ордена, главы  гильдий  ремесленников  и  могущественные  торговые
синдикаты царств. Они должны произнести клятвы  верности  трону  и  принести
дары Великому Льву.
   Хай Бен-Амон на церемонии отсутствовал. Произносил клятву от имени жрецов
и предлагал дары Бакмор. Ланнон негромко  спросил  у  молодого  жреца-воина,
когда тот склонился перед ним:
   - Где святой отец Бен-Амон?
   - Мой господин, я говорю от его имени  и  от  имени  всех  жрецов  Баала,
Бакмор уклонился от ответа, как и научил его Хай,  и  Ланнон  в  присутствии
всех аристократов не мог дальше продолжать разговор.
   Этой церемонией  кончался  праздник,  и  Опет  предался  оргии  пьянства,
веселья и распущенности. Ланнон со своими приближенными пировал во дворце, а
простолюдины запрудили узкие улицы с песнями и танцами.  Среди  них  сновало
множество торговцев вином, но при свете дня обычаи и законы  еще  сдерживали
веселящиеся толпы. Тьма принесет бесстыдное развратное веселье, каким всегда
отличался праздник.  Ночью  благородные  матроны  и  их  хорошенькие  дочери
выскользнут из домов, закутавшись в плащи и капюшоны, чтобы присоединиться к
веселью толп или по крайней  мере  следить  за  ним  с  горящими  глазами  и
сдерживаемым смехом. В  течение  дня  и  ночи  законы  общества  переставали
действовать, и ни один муж, ни одна жена не смели  требовать  объяснений  от
своих супругов. Так бывало только раз в пять лет, и когда праздник кончался,
у всех были затуманенные вином головы, бледные лица и дрожащие руки, а также
тайные самодовольные усмешки.
   К середине дня Ланнон был пьян, счастливо и полностью пьян,  так  же  как
большинство его гостей.  Приемный  зал  дворца  изнемогал  от  жары.  Солнце
яростно било в плоскую глиняную крышу, а  тепло  разгоряченных  тел  пятисот
аристократов и жар от многочисленных дымящихся горячих блюд превращали  этот
зал в раскаленную печь.
   Рев  голосов  заглушал  героические  усилия   музыкантов,   и   искусство
обнаженных  танцовщиц  вознаграждалось  градом  спелых  фруктов,  нацеленных
группой молодых благородных рыцарей. Заключались пари о том, в какую  именно
часть девичьего тела попадут меткие стрелки,  и  в  этих  пари  ставки  были
немаленькие.
   Погрузившись в вино и разговоры, Ланнон не замечал перемены,  происшедшей
с  пирующими,  пока  зал  совершенно  не  затих.  Ланнон  поднял  голову   и
нахмурился, видя, как  застыли  руки  музыкантов  на  их  инструментах,  как
стояли, будто парализованные, танцовщицы, а гости таращили глаза.
   Хмурое выражение сменилось яростной гримасой,  когда  Ланнон  увидел  Хая
Бен-Амона, приближающегося к нему по центру  зала.  Хай  в  белой  одежде  с
вшитой по краям золотой нитью. На нем золотой пояс и украшенный драгоценными
камнями кинжал. Волосы и борода тщательно  намаслены  и  причесаны,  золотые
ушные кольца свисают на плечи.
   С серьезным выражением он склонился перед царем, и его золотой мелодичный
голос долетел до самых дальних уголков зала.
   - Мой царь, я пришел возобновить свою присягу верности, данную тебе.
   Пусть все знают, что верность тебе я ценю превыше всего, что  буду  верен
тебе до смерти и после нее.
   Как и предполагал Хай,  Ланнон  был  застигнут  врасплох.  Мозг  его  был
одурманен неожиданностью и вином. Он поискал слов для ответа, но прежде  чем
нашел, Хай быстро встал.
   - В знак своей верности я предлагаю дар. - Он махнул рукой, и все  головы
повернулись к входу в зал.
   В зале появилась огромная фигура Тимона, он прошел по залу и  остановился
рядом с Хаем. Смотрел в лицо Ланнона своими свирепыми дымящимися глазами.
   Хай прошептал: "Вниз!" И пнул гиганта. Тимон медленно опустился  на  одно
колено и склонил голову.
   - Но он принадлежит богам, - хрипло возразил Ланнон. - Ты сам объявил его
отмеченным богами, жрец.
   И Хай собрался с силами, напрягся, чтобы принести свою жертву.
   Несмотря на то, что он уже объяснил все и богам и Тимону, он волновался.
   Необходимо вернуть милость царя, объяснил Хай, а это единственный способ.
   Иначе он не может вырваться из тупика. Он должен  преподнести  раба.  Хай
просил у великого Баала разрешения пренебречь  знаками  на  ногах  раба.  Он
просил об этом вслух, в полдень, расхаживая по плоской крыше своего дома.
   Отдаленный раскат летнего грома -  это  и  был  нужный  Хаю  ответ.  Боги
ответили, но Хай все равно нервничал, ответ был неясный и  двусмысленный.  К
тому же Хаю было очень трудно признавать свою ошибку,  это  подрывало  самые
основы его существа.
   - Мой господин, - сказал Хай. - Я ошибся. Боги сообщили мне, что знаки не
священны.
   Ланнон смотрел на Хая. Он слегка покачал головой, как  будто  не  доверял
своим ушам.
   - Ты хочешь сказать... ты отдаешь его мне без всяких ограничений? Я  могу
немедленно уничтожить его. если захочу? - Он наклонился, пристально глядя на
Хая. - Ты отдаешь его мне без условий?
   - Я заявил о своей любви к царю, - ответил Хай и ногой подтолкнул Тимона.
   Громкий рокочущим басом на почти совершенном пуническом  Тимон  произнес:
"Я здесь как доказательство этой любви".
   Ланнон откинулся на подушках. Он  обдумывал  положение,  лицо  его  снова
нахмурилось.
   - Ты хочешь связать меня! Условия все равно есть, только  они  скрыты,  -
прорычал он.
   - Нет, мой господин. Никаких цепей, кроме уз дружбы,  -  сказал  негромко
Хай. Они смотрели друг другу в глаза. Ланнон начинал краснеть от гнева,  Хай
сохранял спокойствие.
   Неожиданно лицо Хая сморщилось, птичьи глаза блеснули. Кольца,  свисающие
на щеки, задрожали от сдерживаемого смеха.  Ланнон  раскрыл  рот,  собираясь
крикнуть, отвергнуть  предлагаемый  дар  и  дружбу,  но  вместо  этого  смех
вырвался из его губ. Он смеялся, пока слезы не полились ему на щеки, а между
приступами смеха он стонал от боли в мышцах живота.
   - Лети для меня, Птица Солнца, - прорыдал он, и Хай уселся рядом с ним на
подушки, дрожа от смеха.
   - Рычи для меня, Великий Лев, - воскликнул он, и девушка рабыня наполнила
вином чашу и поднесла ему. Хай отпил половину и протянул чашу  Ланнону.  Тот
осушил ее. Несколько капель вина вытекли из уголков рта и пропали в  золотой
бороде. Ланнон разбил чашу о каменный пол и сжал плечи Хая.
   - Мы потеряли много времени, моя Птица Солнца. Надо наверстать его.
   Что сначала?
   - Пить, - сказал Хай.
   - Ага! - воскликнул Ланнон. - А потом?
   - Охотиться, - предложил Хай, выбрав любимое занятие царя.
   - Охотиться! - повторил Ланнон. - Пошлите за начальниками  охоты,  завтра
мы отправляемся охотиться на слонов!

***

   - Астарта, мать  земли,  как  умножилась  твоя  краса,  -  бормотал  Хай,
грациозно раскачиваясь и глядя в ночное небо. Он пошатнулся, но  прислонился
к стене и не упал. Выпрямившись,  он  продолжал  рассматривать  удивительный
астрономический феномен. Над  пирующим  городом  нависли  четыре  серебряные
луны. Хай закрыл один глаз, и  три  луны  исчезли,  открыл  -  и  они  вновь
появились.
   - Астарта, направь шаги твоего слуги,  -  попросил  Хай,  оттолкнулся  от
стены и пошел по узкой улице в сторону гавани. Споткнулся о тело, лежащее  в
тени, и неуверенно наклонился в поисках признаков жизни.
   Тело издало пьяный крик, когда Хай повернул его на спину, и к Хаю донесся
сильный  запах  вина.  Это  напомнило  ему  о  телах,  лежавших  повсюду   в
оставленном им банкетном зале. И среди них улыбающийся во сне Ланнон.
   - Сегодня у тебя хорошая компания, гражданин Опета, -  усмехнулся  Хай  и
пошел дальше по переулку. В углу стены шевельнулась тень. Хай с любопытством
посмотрел на нее, увидел две головы и одно тело, услышал тяжелое  дыхание  и
страстные вздохи. Движения абсолютно характерные. Хай улыбнулся,  споткнулся
и чуть не упал. Он увидел, что на него из тени  смотрит  испуганное  девичье
лицо. "Да плодоносит все на земле", - негромко сказал он ей и пошел  дальше,
и тут же еще одна темная фигура выскользнула из-за  угла  и  последовала  за
ним. Фигура была совершенно укутана в грубый коричневый плащ, а  движения  у
нее были вкрадчивые и обдуманные.
   Пристань была заполнена веселящимися людьми,  повсюду  горели  костры.  В
неподвижных черных водах озера вспыхивали  яркие  красные  отблески.  Вокруг
костров, взявшись за руки, плясали люди.  Некоторые  женщины,  отбросив  все
запреты, обнажились по пояс,  и  брызги  вина  на  их  белом  теле  казались
брызгами крови.
   Хай остановился и некоторое время смотрел на них, а  следовавшая  за  ним
фигура смешалась с толпой веселящихся.
   Когда Хай пошел дальше, фигура в плаще тотчас двинулась за ним.
   Переулок, который вел к дому  Хая,  был  покрыт  тьмой,  но  в  нише  над
воротами тускло горела лампа, оставленная, чтобы приветствовать хозяина.
   Хай ощупью пробирался к воротам, а следавашая за ним фигура приблизилась.
Хай из-за звука своих шагов не слышал шелеста одежды  и  легкой  походки  за
собой.
   Хай добрался до ворот и стоял в тусклом свете. Кинжал его  находился  под
плащом, правую руку он протянул к воротам. И в этот момент, когда он не  был
готов к сопротивлению, темная фигура бросилась к нему. Кто-то схватил его за
руку и прижал к стене. Вино замедлило его реакцию, он поднял  вверх  лицо  в
удивлении и тревоге.  Увидел  приближающуюся  темную  фигуру,  лицо  которой
скрыто, и прежде чем смог что-нибудь сделать, к его губам  прижались  мягкие
губы, он почувствовал прикосновение мягких грудей и бедер.
   Он стоял как парализованный.  Стоял  несколько  секунд,  а  губы  и  руки
дразнили его. Потом с хриплым криком он потянулся к упругой женской  фигуре,
и она тут же исчезла, ускользнула за пределы его досягаемости.
   Он устремился за ней, шаря руками в воздухе, фигура отпрянула, скользнула
за ворота в дом Хая и захлопнула их.
   Отчаянно ругаясь, Хай боролся с воротами, наконец открыл их и  вбежал  во
двор.
   Во  дворе  что-то  мелькнуло  и  исчезло  в  доме,  Хай  побежал  следом,
споткнулся о подушку и растянулся во всю длину, перевернув при этом стул, на
котором стояла амфора с вином  и  чашки.  Они  с  грохотом  разбились,  вино
разлилось по глиняному полу. Издевающийся смех из темноты возле дома; Хай  с
трудом встал и бросился вперед. Он увидел силуэт  фигуры  в  плаще  на  фоне
освещенной двери его собственной спальни.
   - Подожди! - крикнул он. - Кто ты? - Поднятые шумом,  прибежали  домашние
рабы, в панике и торопливо вооружившиеся.
   - Уходите! - яростно крикнул им Хай. -  Если  вы...  если  кого-нибудь  я
увижу вне его помещений до утра, выпорю! - И  они  ушли  в  свои  помещения,
совсем не встревоженные его угрозой. Хай сохранял достоинство, пока не исчез
последний из них, потом повернулся и побежал к двери своей спальни.
   Здесь, на низком столике у кровати, горела лампа. Фитиль был едва поднят,
отбрасывая кружок тусклого света и оставляя почти всю комнату в тени.  Возле
лампы стояла женщина в плаще. Она стояла неподвижно, лицо ее было совершенно
скрыто капюшоном, но Хай уловил отражение света в ее глазах.
   Хай пролетел полкомнаты, но  в  неправильном  направлении.  Повернулся  к
женщине, и в этот момент она наклонилась и задула лампу.  Комнату  наполнила
тьма, и очередной прыжок Хая закончился у стены. Он собрался с силами  -  он
теперь быстро трезвел - и присел у стены, прислушиваясь.
   Услышал шорох одежды и прыгнул. Пальцы его ухватили край плаща.
   Приглушенный вскрик, и материя выскользнула у него из рук. Он выругался и
широко развел руки, как слепой.
   Почувствовал  рядом  движение,  легкое  дыхание,  мягкий  шелест.  Быстро
протянул руку, и пальцы его коснулись гладкой кожи. Он ощутил  прикосновение
к голой спине, к выпуклостям ягодиц. Негромкий смешок, и она вновь  исчезла.
Хай застыл, сердце колотилось о ребра, и от мгновенно возникшего физического
влечения закружилась голова.
   Женщина сбросила плащ. Он наедине с женщиной,  увертливой,  как  щука,  и
обнаженной, как новорожденный ребенок. Как крадущийся леопард, он устремился
за ней, раздеваясь на ходу, пока на нем не остались только ушные кольца.  Он
был гол, как его страсть.
   Теперь она впала в панику в  темноте,  не  в  силах  контролировать  свои
выдохи и нервный смешок. Хай охотился за ней по  слуху,  загоняя  в  угол  у
кровати.
   Она чуть не сбежала опять, нырнув под его руку, но он  успел  поймать  ее
длинной рукой за талию и без усилий поднял.  Она  завизжала,  дергаясь,  как
пойманное животное, кулаками била его по лицу и груди.
   Он отнес ее на толстую груду шкур, из которых состояла его постель.

***

   Хай проснулся с ощущением мира и счастья.
   Тело его смягчилось и расслабилось, но  мозг  работал  четко.  В  комнату
пробивались первые розовые лучи рассвета и доносились крики птиц с озера.
   Он приподнялся на локте и посмотрел на девушку, спавшую рядом  на  смятой
постели. В тепле весенней ночи она отбросила покрывало. Волосы на висках  ее
увлажнились, и мелкие капли пота выступили над надутой верхней губой.  Глаза
закрыты, и спала она так легко, что ее дыхание  чуть  шевелило  лежавшие  на
щеках мягкие темные волосы.
   Руки она закинула за голову,  прижав  удивительно  большие  груди.  Груди
большие, полные и круглые для такого длинного стройного тела,  и  соски  все
еще покрасневшие от ночных ласк. Кожа у нее гладкая, бледно-кремового цвета,
и на ее фоне выделятся четные завитки волос под мышками и внизу живота.
   Первым же взглядом Хай рассмотрел все это,  прежде  чем  взглянул  на  ее
спокойное сонное лицо.
   Хай смотрел на нее, не веря своим глазам, и не мог произнести  ни  звука.
Он чувствовал страх, благоговение и сверхъестественный ужас.
   Девушка открыла глаза, увидела его и улыбнулась.
   - Да благословит тебя Баал, святой отец, - негромко сказала она.
   - Танит! - выдохнул Хай.
   - Да, мой господин. - Она по-прежнему улыбалась.
   - Святотатство, - прошептал Хай. - Оскорбление богини.
   - Отказаться от моей любви к тебе - это было бы  оскорблением  всей  моей
природы. - Танит  села  в  кровати  и  без  всяких  угрызений  совести,  без
малейшего ощущения вины поцеловала его.
   - Любви? - переспросил Хай, на мгновение забыв все свои опасения.
   - Да, мой господин, - ответила Танит и снова поцеловала его.
   - Но... - Хай начал заикаться, щеки его покраснели. - Но  как  ты  можешь
любить меня?
   - А как я могу не любить, мой господин?
   - Но мое тело... моя спина...
   - Твою спину я люблю, потому что она часть тебя, часть  твоей  доброты  и
мудрости.
   Он долго смотрел на нее, потом неуклюже взял в руки и погрузил лицо в  ее
ароматные волосы.
   - О Танит, - прошептал он. - Что же нам делать?

***

   Хай стоял на вершине холма и ждал своего бога. Под ним шевелился  лагерь.
До него доносились негромкие звуки,  звуки  6  000  человек,  готовящихся  к
охоте. 6 000 воинов легиона Хая, и царская  свита,  и  рабы,  и  женщины,  и
слоны, и обоз с поклажей. Неудивительно, что лагерь занял всю долину по  обе
стороны от небольшой  речки,  которая,  извиваясь,  спускалась  с  холма.  В
тридцати  милях  к  северу  текли  зеленые  медленные  воды  большой   реки,
разлившись в своем горячем и негостеприимном русле. Там  находился  один  из
легионов Ланнона; в течение  четырех  дней  воины  тревожили  пасущихся  там
слонов.
   Обеспокоенные, стада должны покинуть  долину  реки  и  пойти  по  древней
дороге через холмы. Ланнон располагался теперь рядом с этой хорошо известной
тропой, и разведчики накануне вечером доложили, что стада уже двинулись. Они
собираются в районе холмов и в течение нескольких следующих дней  устремятся
в долину длинными рядами, впереди старые  самцы,  которые  уводят  стада  от
беспокоящих их охотников.
   Хай Бен-Амон обдумывал все это, стоя на  рассвете.  На  нем  были  легкие
охотничьи доспехи и беговые сандалии, и он удобно опирался на древко  топора
с  грифами.  Великолепное  лезвие  было  спрятано  в  кожаный  чехол,  чтобы
предохранить  остро  заточенное  лезвие  и  замечательную  гравировку.   Хаю
казалось, что боги специально все так организовали, чтобы  предоставить  ему
возможность.
   В течение двух недель после окончания праздника  Плодородия  Земли  почти
все время бодрствования Хай размышлял  над  возникшей  дилеммой.  Он  часами
вчитывался в свитки священных книг, отыскивая все,  что  касается  жрецов  и
жриц, их обязанностей и отношений с богами и друг с другом. Он надеялся, что
из всех этих поисков он извлек для себя объяснение своего поведения.  Он  не
мог назвать это жертвой. Теперь он решился предъявить  суду  свой  случай  и
выслушать решение.
   Солнце бросило свои первые золотые копья в вершину  холма,  и  Хай  запел
похвальную песнь его красоте и могуществу. Потом произнес свою просьбу.
   Она была составлена с учетом сложной диалектики,  основана  на  том,  что
поведение, разумное для Баала и  его  небесной  подруги  Астарты,  столь  же
разумно для их земных  представителей  -  хотя,  конечно,  не  между  любыми
жрецами и жрицами, а только между жрицей и верховным жрецом Баала. Хай делал
комментарии к очевидным слабостям в своем рассуждении.
   Он закончил так: "Может быть, великий Баал и небесная Астарта, я ошибся в
своих рассуждениях. Может быть, я согрешил.  В  таком  случае  я  заслуживаю
всего вашего гнева, несмотря на то, что вся моя жизнь  была  полна  служению
вам и верному исполнению долга. Я заслуживаю самого сурового наказания".
   Для большего эффекта Хай сделал  паузу.  "Сегодня  я  буду  охотиться  на
слона. Клянусь своей жизнью, что буду в самом опасном месте. Там, где грозит
смерть, там буду я.
   - Если я согрешил, пусть пронзят меня клыки слона. Если  я  не  согрешил,
позвольте мне жить и вернуться к груди вашей  жрицы.  Если  вы  даруете  мне
жизнь и любовь, клянусь верно служить вам до конца жи