- Щелк! - Снова  она  двинулась.  В  тишине  раздавалось  наше  свистящее
дыхание.
   - До конца, партнер, - выдохнул рядом со мной Лорен.
   - До конца, Ло. - Тело мое  изогнулось,  как  натянутая  тетива  лука.  Я
почувствовал, как напрягаются  мышцы  спины,  глаза  выпучились  из  глазных
яблок.
   И тут с мягким царапающим  звуком  большая  песчаниковая  плита  медленно
повернулась и с гулом упала на пол туннеля, а за  ней  открылось  квадратное
черное отверстие.
   Мы лежали рядом, с трудом дыша, пот струился  по  нашим  лицам  и  телам,
мышцы еще дрожали и дергались от напряжения.  Мы  смотрели  в  эту  зловещую
дыру.
   Какой-то запах, застоялый, сухой, запах воздуха, который две  тысячи  лет
был неподвижен в этом склепе.
   - Пошли! - Лорен двинулся первым, он встал на  ноги  и  схватил  одну  из
электрических лампочек в проволочной сетке, длинный  шнур  обогнулся  вокруг
него, как змея, и он  пошел  вперед.  Я  быстро  последовал  за  ним,  и  мы
проползли в отверстие.
   Пришлось прыгать: до пола  находившегося  за  отверстием  помещения  было
около четырех футов. Мы стояли рядом, Лорен держал лампу над головой,  и  мы
всматривались в движущиеся загадочные тени.
   Мы находились в длинном просторном  проходе,  который  уходил  прямо,  не
поворачивая, на 155 футов от большой пещеры и заканчивался  черной  каменной
стеной. Коридор был  восьми  футов  шести  дюймов  высотой  и  десяти  футов
шириной.
   Крыша представляла собой положенные горизонтально от стены к стене  плиты
песчаника. Сами же стены были выложены такими же плитами, как та, которую мы
убрали. Пол вымощен квадратными плитами песчаника.
   В стенах по обе стороны прохода ниши в стенах. Они располагались от  пола
до потолка и достигали семи футов длины и пяти глубины. В каждой нише полки,
тоже каменные, ряд за рядом, и на них сотни глиняных горшков.
   - Какой-то склад,  -  сказал  Лорен,  высоко  подняв  фонарь  и  медленно
двигаясь по проходу.
   - Да, в кувшинах, вероятно, зерно или вино. - Я научился  не  высказывать
догадки вслух. Сердце мое колотилось от возбуждения,  голова  поворачивалась
из стороны в сторону, я пытался уловить каждую деталь.
   Ниш было всего двадцать, по десять с каждой стороны прохода,  и  я  снова
высказал предположение:
   - Около двух или трех тысяч кувшинов.
   - Давай откроем один, - Лорена съедало нетерпение непрофессионала.
   - Нет, Ло, этого нельзя делать, пока мы не готовы работать по-настоящему.
   Все было покрыто толстым слоем бледной пыли,  которая  смягчала  линии  и
сглаживала углы. Пыль неторопливо поднималась вокруг наших ног, как  морской
туман, когда наши шаги приводили ее в движение.
   - Нужно все прочистить, прежде чем мы сможем что-нибудь делать, сказал  я
и чихнул, так как пыль нашла дорогу ко мне в ноздри.
   - Двигайся медленнее, - сказал мне Лорен. - Не шевели пыль. -  Он  сделал
еще один шаг и остановился.
   - А это что? - Вдоль всего прохода лежали  десятки  больших  бесформенных
предметов, совершенно скрытых под  слоем  пыли.  Они  лежали  в  одиночку  и
грудами,  странные  текучие  формы,  дразнившие  память.  По   сравнению   с
правильными  рядами  кувшинов  на  полках,  эти  предметы  лежали  в  полном
беспорядке.
   - Посвети, - сказал  я  Лорену  и  присел  над  одним  из  них.  Я  легко
притронулся к нему, провел пальцами по бархатной пыли, немного  сдвинул  ее,
потом  понял,  что  передо  мной,  и  невольно  отшатнулся  с   восклицанием
удивления.
   Сквозь мягкий туман пыли и веков на меня смотрело  лицо.  Давно  мертвое,
мумифицированное лицо, обтянутое коричневой, как табак, кожей.
   Глаза  -  пустые  темные  дыры,  губы  высохли  и   сморщились,   обнажив
улыбающиеся желтые зубы.
   - Мертвецы, - сказал Лорен. - Их тут десятки.
   - Жертва? - предположил я. - Нет, тут что-то другое.
   - Похоже на сражение. Как будто они убиты в схватке.
   Теперь, когда мы знали, что это такое, мы могли  прокладывать  путь  мимо
тел, лежавших грудами или в одиночку на каменном  полу.  Труп  в  мантии  из
серой пыли сидел спиной к стене, голова его упала на грудь, а вытянутая рука
сбила четыре кувшина с их полки, они лежали на полу рядом с ним, как  пышные
французские булки.
   - Должно быть, дьявольская была битва, - сказал я с благоговением.
   - Так оно и было, - негромко ответил Лорен, и я  удивленно  повернулся  к
нему. Глаза его горели напряженным внутренним возбуждением, губы  разошлись,
на них застыла безрассудная улыбка.
   - Как это? - спросил я. - Откуда ты это знаешь?
   Лорен взглянул на меня. Секунду-две он меня не  видел,  потом  глаза  его
сфокусировались.
   - Эй? - сказал он, удивленный.
   - Ты сказал так, будто знаешь.
   - Да? Не знаю. Просто - так должно было быть.
   Он  медленно  двинулся  по  проходу,  переступая  через  ряды  мертвецов,
вглядываясь в углубления, и я медленно двигался за ним.  Мозг  мой  метался,
как загнанный бык, набрасывался  на  каждую  мысль,  поворачивал  и  нападал
снова. Я знал, что способность к спокойному логическому  мышлению  вернется,
только когда спадет первоначальное возбуждение.
   А пока я был уверен только в одном. Это грандиозно.  Не  меньше  открытия
Лики  в  Олдувайском  ущелье,  что-то  такое,  что  поразит  и  изумит   мир
археологии. Именно о таком я мечтал и молился двадцать лет.
   Мы дошли до конца прохода.  Тут  еще  одна  панель  из  песчаника,  но  с
украшением. В камне вырезано стилизованное изображение солнечного диска.
   Три фута в диаметре, похоже на  огненное  колесо  фейерверка,  с  лучами,
отходящими от окружности. Изображение  пробудило  во  мне  странное  чувство
почтительного благоговения и страха; такое  чувство  я  иногда  испытываю  в
синагоге или в гулкой  тишине  христианских  церквей.  Мы  с  Лореном  долго
смотрели на это изображение,  потом  он  резко  повернулся  и  посмотрел  на
противоположный конец прохода, в 155 футах от нас.
   - И это все? - раздраженно спросил он. - Всего  лишь  проход,  кувшины  и
старые кости? Должно быть еще что-то.
   Я испытал шок, поняв, что он разочарован. Для меня во всей  вселенной  не
существовало большей награды, это кульминационный  момент  моей  жизни  -  а
Лорен разочарован. Я почувствовал, как во мне разгорается гнев.
   - А чего ты хотел? - спросил я.  -  Золота,  бриллиантов,  саркофагов  из
слоновой кости?..
   - Чего-то в этом роде.
   - Ты даже еще не знаешь, что мы тут нашли, а тебе мало.
   - Бен, я этого не говорил.
   -  Знаешь,  в  чем  твой  недостаток,  Лорен  Стервесант?  Ты   чертовски
избалован. Ты имеешь все, поэтому тебя ничто не удовлетворяет.
   - Погоди! - Я видел, как мой гнев отражается в его глазах, но  продолжал,
не обращая на это внимания:
   - Я работал для этого  всю  жизнь.  И  теперь  достиг  этого,  а  ты  что
говоришь?
   - Эй, Бен! - В его глазах появилось понимание. - Я вовсе не  это  имел  в
виду. Я не уменьшаю твоего достижения. Я действительно считаю, что это самое
великое открытие в истории древней Африки, я только...
   Ему потребовалось несколько минут, чтобы смягчить меня. Наконец я неловко
улыбнулся.
   - Ну, ладно, - сдался я, - но больше никогда так  не  говори.  Всю  жизнь
ублюдки пытались опорочить мою работу и мои теории, так что ты уж помолчи.
   - Одного о тебе нельзя сказать: что ты боишься высказать, что у  тебя  на
уме! - Он слегка сжал мое плечо. - Ну,  Бен,  давай  посмотрим,  что  там  в
кувшинах.
   - Не надо трогать их, Ло. - Я теперь стеснялся своего гнева и  был  готов
сдаться. - Их нужно сначала очистить, отметить место каждого...
   - Несколько штук лежит на полу, они сбиты с полок, -  заметил  Лорен.  На
полках их тысячи. Только один. Черт возьми, Бен, это не принесет вреда!
   Он не спрашивал разрешения, на  это  Лорен  Стервесант  не  способен,  он
отдавал приказ в самом мягком тоне. А сам уже двинулся назад, к тому  месту,
где рядом с покрытым пылью трупом лежали кувшины, и я заторопился за ним.
   - Ну, ладно, - неуверенно согласился  я,  пытаясь  сохранить  номинальный
контроль над своей находкой. - Возьмем только один. - Я  испытал  вкрадчивое
чувство облегчения, что неверное решение было принято  за  меня.  Меня  тоже
мучила лихорадка нетерпения, я тоже хотел знать, что там внутри.

***

   Кувшин стоял в центре рабочего стола в нашем сборном доме-складе.
   Снаружи наступила ночь, но тут горели все лампы. Мы стояли вокруг  стола,
Салли, Рал, Лесли и я. Тинус ван Вуурен по-прежнему находился в  пещере,  но
статус  его  изменился:  из  горного  инженера  он  превратился  в   ночного
охранника. Лорен решил  установить  двадцатичетырехчасовую  охрану  входа  в
туннель, и Тинус был первым, потом его сменят другие.
   Через тонкую перегородку доносился голос Лорена, он кричал в микрофон:
   - Пылесос. Пылесос. ПЫЛЕСОС! П - Плутон, Ы, Л - любовь.  Верно,  пылесос.
Промышленная модель, для очистки производственных помещений.  Два  пылесоса.
Понятно? Хорошо! Далее. Свяжитесь с  Робсоном,  главой  службы  безопасности
алмазных шахт Стервесантов. Он должен послать мне двух своих лучших людей  и
с полдесятка охранников банту. Да, верно. Да, все должны быть вооружены.
   Никто не обращал внимания на голос Лорена,  все  очарованно  смотрели  на
кувшин.
   - Ну, по крайней мере ясно, что  он  не  наполнен  золотом,  -  сказал  с
уверенностью Рал. - Он недостаточно тяжел для этого.
   - И там не жидкость, не вино или масло, - согласилась Лесли. И  мы  снова
замолчали. Кувшин примерно восемнадцати дюймов высоты, похож  на  банку  для
маринования. Неглазированная красная керамика, без надписей и  украшений,  а
крышка как у заварного чайника с маленькой шишкой сверху в  качестве  ручки.
Запечатан слоем черного вещества, вероятно, смолой или воском.
   - Все доставить на Дакоте утренним рейсом. Понятно? - продолжал Лорен  за
перегородкой.
   - Хоть бы он поторопился! - нетерпеливо зашевелилась Салли. -  Умираю  от
любопытства.
   А я неожиданно испугался. Не хотел знать,  не  хотел  устанавливать,  что
кувшин полон африканским просо или другим  туземным  зерном.  Я  слышал  вой
своих критиков, как  волчий  вой  в  пустыне.  Я  вдруг  усомнился  в  своем
предчувствии великого открытия, сидел на краю стула, жалобно глядя на кувшин
и потирая  грязные  руки.  Может  быть,  Лорен  прав,  может,  мы  все  тоже
воскликнем: "И это все?"
   Мы слышали, как в радиорубке Лорен закончил передачу, потом  он  вышел  к
нам. Он все еще был грязен от работы в туннеле, его золотые волосы  посерели
от пыли и пота. Но грязь и всклокоченные волосы придавали ему  романтический
вид, внешность беспечного пирата старых времен. Он стоял  в  двери,  засунув
пальцы за пояс, и все наше внимание было приковано к нему.
   Он улыбнулся мне.
   - Ну, Бен. Что у тебя тут для нас? - спросил он,  неторопливо  прошел  по
комнате и встал у меня за плечом. Инстинктивно все  остальные  придвинулись,
столпились вокруг меня, а я взял хирургический  скальпель  и  коснулся  края
крышки.
   - Я думаю, пчелиный воск.
   Первое же прикосновение показало, что я был прав.
   Осторожно я соскреб воск, потом отложил  скальпель  и  осторожно  потянул
крышку. Она подалась с удивительной легкостью.
   Все  головы  наклонились  вперед,  но  первый  же  взгляд  на  содержимое
разочаровывал.  Аморфная  масса  вещества,  грязная  и  коричнево-желтая  от
времени.
   - Что это? - спросил Лорен у своих экспертов, но никто из нас не мог  ему
ответить. Я не знал, разочаровываться или облегченно  вздыхать.  По  крайней
мере это явно не зерно.
   - Пахнет, - сказала Салли. Запах слабый, неприятный, но знакомый.
   - Я знаю этот запах, - сказал я.
   - Да, - согласилась Лесли.
   Мы смотрели на кувшин, стараясь определить, что это за запах. И  вдруг  я
вспомнил.
   - Пахнет, как в кожевенной мастерской.
   - Верно! - согласилась Салли.
   - Кожа? - спросил Лорен.
   - Посмотрим, - ответил я и осторожно положил кувшин,  так  что  отверстие
смотрело на нас. Осторожно  пошевелил  содержимое.  Сразу  стало  ясно,  что
внутри что-то цилиндрическое, жесткое и хрупкое.
   - Длинный круглый цилиндр.
   - Похоже на сосиску.
   - Завернуто в ткань.
   - Вероятно, холст.
   - Это ткань. Потребует дополнительных объяснений,  как  элемент  культуры
банту.
   - Ткань прогнившая, распадается на куски.
   Я положил сверток на стол и, глядя на него,  понял,  что  все  мои  мечты
стали реальностью. Я  знал,  что  это  такое.  Сокровище,  дороже  золота  и
бриллиантов, на которые рассчитывал  Лорен.  Я  быстро  взглянул  на  Салли:
поняла ли она; она выглядела недоумевающей. Потом уловила мой взгляд,  я  не
сумел скрыть свое торжество.
   - Бен! - она догадалась. - Неужели? О Бен, не может быть! Открывай!
   Ради Бога, открывай поскорее!
   Я взял пинцет, но руки мои слишком дрожали. Я сжал их в кулак,  несколько
раз перевел дыхание, стараясь успокоиться, замедлить  движение  крови,  ритм
которого стучал у меня в ушах.
   - Позвольте мне, - сказал Рал и протянул руку, чтобы взять у меня пинцет.
   - Нет! - я отдернул руку. Вероятно, я мог бы ударить его, если бы он стал
настаивать. Рал был шокирован: он никогда не видел раньше меня в ярости.
   Все ждали, пока  я  успокоюсь.  Потом  я  начал  осторожно  разворачивать
хрупкую желтую ткань. Из-под ткани появился сам цилиндр, и сомнений  уже  не
было. Салли ахнула, но я даже не поднял головы.
   - Бен! - прошептала Салли. - Как я счастлива за тебя! - Я увидел, что она
плачет, слезы медленно скользили по ее щекам. Это подействовало на  меня;  я
уверен, что если бы она не начала, я бы сохранил спокойствие, но тут глаза у
меня начали гореть и зрение затуманилось.
   - Спасибо, Сал, - с трудом сказал я в  нос.  Капли  поползли  и  по  моим
щекам, я гневно смахнул их ладонью и поискал носовой платок. Прочистил  нос,
как горнист, и сердце мое пело так же громко, как горн.
   Плотно свернутый цилиндрический кожаный свиток.  Внешние  края  попорчены
гниением. Остальное удивительной сохранности. По всей  длине  свитка  буквы,
как колонны маленьких черных насекомых. Я сразу узнал эти буквы,  выделялись
знакомые знаки пунического алфавита. Надпись сделана пунической  скорописью.
Язык мне не понятен,  я  посмотрел  на  Салли.  Это  ее  специальность,  она
работала с Гамильтоном в Оксфорде.
   - Сал, можешь прочесть? Что это?
   - Карфагенский язык, - с полной уверенностью ответила она. Пунический.
   - Ты уверена? - спросил я.
   В ответ она громко прочла голосом, в котором еще звучали слезы:
   "Сегодня караван  в  Опет  из,  -  тут  она  остановилась,  -  это  место
повреждено, но дальше: Сто двадцать семь пальцев чистого золота, из  которых
десятая часть...
   - Что здесь происходит? - спросил Лорен. - Что все это значит?
   Я повернулся к нему. "Это значит,  что  мы  нашли  архив  нашего  города,
совершенно нетронутый и поддающийся расшифровке. Перед нами  вся  письменная
история города, нашей мертвой цивилизации, записанная самими этими людьми на
их собственном языке. Их собственными словами".
   Лорен смотрел на меня. Я видел, что значение нашего открытия ему все  еще
было неясно.
   - Тут, Ло, все, о чем молится археолог. Доказательство в самой абсолютной
форме, подробное и разработанное.
   Казалось, он все еще не понимает.
   - Одной этой строчкой  мы  неопровержимо  доказали  существование  целого
народа, который говорил и  писал  на  древнем  пуническом  языке  Карфагена,
торговал золотом, называл свой город Опетом, который...
   - И это все лишь одна строчка, - вмешалась Салли  -  Кувшинов  тысячи,  в
каждом свиток с рукописью. Мы узнаем имена и деяния их  царей,  их  религию,
образ жизни...
   - Их битвы и усилия, откуда они пришли и когда, - перехватил  я  у  Салли
словесный мяч, но она тут же ловко вернула его себе:
   - И куда они ушли и почему!
   - Боже! - Лорен наконец-то понял. - Тут все, что мы искали, Бен.
   - Да, - согласился я.
   И вот в час моего триумфа, в зените  моей  карьеры,  когда  впереди  меня
ожидали только слава и невероятный успех, доктор Салли  Бенейтор  умудрилась
все это уничтожить и разрушить.
   Мы все так же тесно сидели вокруг свитка, все так же горячо  говорили,  и
эти разговоры должны были затянуться до утра, потому что бутылка Глен  Грант
уже опустела, горло у нас было смазано, и слова лились из  него  свободно  и
легко.
   Салли переводила надпись, видную на свитке. Это был отчет  о  торговле  в
городе, перечисление  товаров  и  их  стоимости,  но  все  время  попадались
интригующие ссылки на людей и местности.
   - Двадцать больших амфор  вина  из  Зенга,  привезенных  Хаббакук  Лалом,
десятая часть Великому Льву.
   - Что  такое  великий  лев?  -  спросил  Лорен.  Оживился  его  охотничий
инстинкт.
   - Великий - это превосходная степень,  точнее  величайший.  Великий  Лев,
вероятно, титул царя или губернатора города, - объяснила Салли.
   - С травяных морей юга сто девяносто два больших слоновьих клыка всего  в
двести двадцать один талант весом, из которых десятая часть Великому Льву, а
остальное отправлено за море на биреме Ал-Муаб Адбма.
   - А сколько это талант? - спросил Лорен.
   - Примерно пятьдесят шесть фунтов веса.
   - Боже, свыше десяти тысяч  фунтов  слоновьей  кости  в  одной  доставке,
присвистнул Лорен. - Они должны были быть великими охотниками.
   Мы обсуждали в подробностях каждую деталь  надписи,  и  снова  проявилось
нетерпение Лорена.
   - Давайте расправим еще немного, - предложил он.
   - Это работа для специалиста, - с  сожалением  покачал  я  головой.  Кожа
пролежала свернутой почти две тысячи лет. Она сухая и хрупкая  и  распадется
на куски, если мы сделаем неправильно.
   - Да, - согласилась со мной Салли. - Мне  потребуются  недели  только  на
этот один свиток.
   Ее самонадеянность ошеломила меня. Ее  практические  познания  в  области
палеографии и древних языков  ограничены  тремя  годами  работы  в  качестве
третьего ассистента Гамильтона, и я сомневался, чтобы она смогла сохранить и
правильно подготовить  к  обработке  кожу  свитков.  Она  читает  пуническую
надпись с апломбом, с каким десятилетний  ребенок  читает  Шекспира,  и  она
считает несомненным, что именно ей будет  доверен  контроль  над  величайшим
собранием когда-либо найденных древних документов.
   Она, должно быть, поняла мое  выражение,  потому  что  на  ее  лице  явно
отразилась тревога.
   - Бен, я буду делать эту работу?
   Я постарался смягчить пилюлю, мне никого не хочется  обижать,  тем  более
девушку, которую я люблю.
   - Работа очень трудная и большая, Сал.  Я  думаю,  нам  нужно  пригласить
самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива, может быть, Роджерса из Чикаго.
   - Я видел,  как  лицо  ее  начало  расплываться,  губы  задрожали,  глаза
затуманились, и торопливо продолжил:
   - Но ты, несомненно, будешь первым ассистентом.
   Пять минут царила мертвая тишина, и за это время отчаяние Салли сменилось
яростным  гневом.  Я  видел,  что  приближается  буря,   но   был   бессилен
предотвратить ее.
   - Бенджамин Кейзин, - начала она с обманчивой мягкостью  в  голосе,  -  я
думаю, что ты самый явный негодяй,  с  каким  только  мне  выпало  несчастье
встретиться. Три долгих года я отдавала свою полную и неизменную верность...
   Тут она совершенно утратила контроль над собой,  и  разразилась  буря.  И
хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я  все  равно  восхищался  ее
сверкающими глазами,  пылающими  щеками  и  мастерским  выбором  язвительных
обвинений.
   -  Ты  маленький  человечек,  не  только  телом,  но  и  разумом.  -  Она
сознательно выбрала прилагательное, и у меня перехватило дыхание.  Никто  не
разговаривал со мной так, она знала, какие страдания причинят мне ее  слова.
- Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, малыш.
   Я чувствовал, как кровь устремилась к щекам,  запинался,  стараясь  найти
ответ, стараясь  защититься,  но  прежде  чем  я  смог  это  сделать,  Салли
пове