чь, когда остановились на ночлег, он попытался  осмотреться  с
мыслью о побеге, но стоило ему чуть сдвинуть повязку на глазах, как  сильный
удар по лицу остановил его. Его покормили вареным зерном и куском полусырого
мяса. Хай ел с аппетитом.
   Утром выступили до рассвета, и когда  Хай  почувствовал  тепло  солнечных
лучей на щеке и увидел свет сквозь повязку, он молча воздал  хвалу  Баалу  и
попросил своего бога о помощи.
   Позже в тот же день он почувствовал, что почва  под  ногами  выровнялась,
они шли как будто по равнине. Чувствовался запах коровьего  навоза  и  дыма,
слышались голоса. Топот ног его эскорта  и  шорох  одежды  начали  заглушать
гомон и движения большого количества  людей.  С  ними  смешивалось  мычание,
блеяние, воздух дрожал от звуков. Как огромный  муравейник.  Он  понял,  что
собралось много людей.
   Наконец его остановили. Он стоял, усталый, испытывающий жажду, на горячем
солнце, кожаные ремни врезались в кожу рук, болели ушибы на теле.
   Время проходило медленно, окружающие чего-то ждали.
   Наконец послышался громкий голос, и Хай ощутил нервную  дрожь.  Голос  на
венди спросил: "Кто ищет льва с железной лапой, кто ищет птиценогого?"
   Хай молчал, ожидая указаний, как  себя  вести;  к  своему  удивлению,  он
почувствовал прикосновение прохладного железа, и лезвие разрезало  ремни  на
руках. Он потер пальцы, морщась  от  прилива  крови.  Потом  поднял  руки  к
повязке, ожидая удара, но его не последовало, и он снял повязку и неуверенно
замигал в ярком свете солнца.
   Глаза его быстро привыкли к свету, и он испытал  шок  от  увиденного.  Он
стоял в центре обширной равнины, слегка вогнутой  чаши,  окруженной  низкими
холмами.
   Если не считать круга в сто шагов  шириной,  в  котором  стоял  Хай,  вся
равнина была занята черными воинами. Хай в страхе смотрел на это множество и
не мог даже приблизительно определить их численность. Он никогда не  поверил
бы,  что  земля  может  выдержать  такое  множество,  оно  было  нереальным,
кошмарным, и эта нереальность усиливалась угрожающей  неподвижностью  черных
орд. Только перья их головных уборов слегка  шевелились  в  горячем  воздухе
полудня.
   Жара и давление окружающих толп  грозили  задушить  его,  и  он  отчаянно
огляделся, ища способа спастись. Рядом с ним стоял Сторч, на плече он держал
топор Хая. Хай почувствовал легкую вспышку гнева от  его  предательства,  но
почему-то сейчас это казалось неважным.
   Сторч смотрел не на него, а на  группу  офицеров  венди,  стоявших  возле
небольшого возвышения в конце свободного пространства. Это  возвышение  было
пустым,  но  привлекало  всеобщее  внимание,   как   сцена   перед   началом
представления.
   Снова послышался голос: "Кто ищет Большого Черного Зверя, кто охотится на
льва?"
   Жаркая тишина и неподвижность длились, затем все множество зашевелилось и
вздохнуло, когда на возвышении появился человек.
   Высокий головной убор из перьев цапли и возвышение, на котором он  стоял,
делали его богоподобным. Мантия из шкур леопарда свисала до  земли,  человек
стоял  неподвижно,  как  высокое  дерево  на  шумящей  травяной  равнине,  и
громогласный королевский салют потряс основания земли и неба.
   Сторч поднес к возвышению топор с грифами и положил у ног  короля,  потом
попятился, и король через расстояние, разделявшее их, посмотрел на Хая.
   Хай взял себя в руки, стараясь не  обращать  внимания  на  боль  в  теле,
стараясь не хромать, подходя к возвышению, и посмотрел на Манатасси.
   - Мне следовало догадаться, - сказал он по-пунически.
   - Ты должен был убить меня, - ответил Манатасси и  из-под  складок  своей
мантии извлек правую руку. - А не вооружать меня этим.
   - Ты не понимаешь, - сказал Хай. - Твоя жизнь не принадлежала мне. Я  дал
клятву.
   - По-прежнему верен своему слову, - в голосе Манатасси не было насмешки.
   - А другого способа жить нет. - Хай почувствовал  усталость,  он  покорно
ожидал неминуемой смерти. У него не оставалось сил для спора.
   Манатасси жестом своей железной руки указал на армию.
   - Видишь, какое копье я выковал?
   - Да, - кивнул Хай.
   - Кто может устоять против меня?
   - Многие попытаются, - сказал Хай.
   - И ты среди них?
   И Хай улыбнулся. "Не думаю, чтобы у меня была для этого возможность".
   Манатасси сверху вниз смотрел на маленького горбуна в изодранной  одежде,
со спутанной бородой и синяками на лице и руках, грязного и избитого, но  не
смирившегося, когда он говорил о своей судьбе.
   - Никто из моих людей не понимает нас, - сказал Манатасси Хаю. - Мы можем
говорить свободно.
   Хай кивнул, удивленный, но заинтересованный.
   - Я предлагаю тебе жизнь, Хай Бен-Амон. Иди ко  мне,  дай  мне  любовь  и
верность, которые ты отдавал Великому Льву Опета, и ты доживешь до  старости
- А почему ты выбрал меня?
   - Я ждал тебя. Я знал, что ты придешь. Мои шпионы следили  за  тобой,  но
только судьба доставила тебя в мои руки.
   - Но почему именно я? - настаивал Хай.
   - Ты нужен мне, - просто ответил Манатасси. - Мне нужны твои знания, твое
понимание, твоя человечность.
   - Ты простишь мне отрубленную руку?
   - Ты ведь мог забрать жизнь.
   - Простишь бич и шахты Хилии?
   - Это я никогда не прощу! -  рявкнул  Манатасси,  лицо  его  задергалось,
желтые дымящиеся глаза сверкнули. - Но в этом виноват не ты.
   - Ты простишь бойню у Сетта?
   - Ты солдат и не мог поступить иначе.
   Манатасси дрожал, и Хай чувствовал, что прошел по краю пропасти,  но  ему
хотелось испытать пределы силы этого человека - и пределы слабости.
   - Но для чего тебе я? - спросил Хай.
   - Иди рядом со мной.
   - Против кого?
   - Против Опета, его чудовищных жестокостей и ужасных богов. Будь рядом со
мной, и с этой армией я буду править миром.
   - Я не могу этого сделать, - покачал головой Хай.
   - Почему? Скажи, почему. Опет - зло, он должен быть уничтожен.
   - Это моя родина, - ответил Хай. - Моя земля, мой народ, мои боги.
   Они не могут быть злыми.
   - Я думал, ты разумный человек, - рявкнул Манатасси.
   - Разум ведет человека только  до  определенного  предела,  а  дальше  он
должен довериться своему сердцу.
   - Значит отказываешься?
   - Да.
   - Ты знаешь, что выбираешь смерть?
   - Да.
   Манатасси поднял руку, железная лапа блеснула на солнце, и Хай понял, что
когда она опустится, он умрет.
   Манатасси отвернулся, вздохнул, и плечи его опустились.
   - Ты пощадил меня, - сказал он. - Я пощажу тебя.
   От облегчения Хай почувствовал слабость. Он не  хотел  умирать  и  теперь
позволил себе вспомнить о Танит и о ребенке. Он все-таки увидит своего сына.
   - Возвращайся в Опет. Иди  к  своему  царю.  Скажи  ему,  что  Манатасси,
Большой Черный Зверь, идет с севера, чтобы уничтожить его.
   - Ты предупреждаешь врага? - спросил Хай. - Разве этому я тебя учил?
   Манатасси улыбнулся. "Предупреждение ему не поможет.  Расскажи  ему,  что
видел здесь. Расскажи об этой армии - пусть почувствует  страх.  Скажи  ему,
что я приду и никого не пощажу, чтобы и памяти о нем не осталось  на  земле.
Скажи, что я иду и иду быстро".
   Манатасси поднял топор и протянул Хаю.
   - Иди! - сказал он. - Все долги между нами выплачены. У тебя нет прав  на
меня, и у меня нет прав на тебя. Когда мы снова встретимся, я тебя убью.
   Они смотрели друг на друга. Стояли рядом, почти касаясь  друг  друга,  но
разделенные пространством, большим, чем океаны, чем самые обширные земли.
   Хай повернулся и захромал по образовавшемуся между воинами коридору.
   Ни один человек не преградил ему путь.

***

   - Мать, не расстраивайся так, - шептала Танит. - Ты не виновата.
   - Я бы им сказала, - бормотала Айна. - Я знаю, что сказала бы. Эта сестра
Хака, она меня приводит в ужас.
   - Но ведь ты не сказала, - утешала ее Танит. -  Ты  хранила  нашу  тайну,
даже мы не подозревали, что ты знаешь.
   Айна  поставила  рядом  с  кроватью  Танит  чашку  с  едой  и   задумчиво
улыбнулась. "Вы были так счастливы вдвоем. Так хорошо было смотреть на  вас.
Он хороший человек, несмотря на свою спину, он добрый и мягкий".
   Танит подвинулась, давая место Айне. "Посиди со мной немного, мать.
   Мне здесь так одиноко, от этого труднее ждать".
   Айна испуганно оглянулась на закрытую дверь.
   - Мне не велели оставаться долго.
   - Пожалуйста, - упрашивала Танит. - Осталось так мало времени. -  И  Айна
кивнула и подобрала юбку, садясь на кровать и  скрипя  коленными  суставами.
Танит прижалась к ней и прошептала:
   - Ты послала вестников, нашла кого послать?
   -  Я  послала  двух  молодых  прапорщиков  из  легиона   Бен-Амона.   Они
преклоняются перед святым отцом, как будто он сам бог. Я сказала им, что  ты
в смертельной опасности и что святой отец должен вернуться как можно скорее.
   - Ты думаешь, они его найдут?
   - Он может пойти по ста дорогам, а земля широка.  Не  стану  лгать  тебе,
дитя мое. Шансы невелики.
   - Я знаю, - сказала Танит.  -  А  если  они  его  найдут,  сможет  ли  он
вернуться вовремя? А если вернется, сможет ли переубедить Великого Льва?
   - Если вернется вовремя, ты в безопасности. Я знаю этого человека.
   - Жди его, Айна. Если он вернется, иди к нему тайно  и  скажи,  что  царь
знает о нас. Ты должна предупредить его об этом, иначе он тоже в опасности.
   - Я предупрежу его, - пообещала Айна.
   - О, я молюсь всем богам Опета, чтобы он возвращался поскорее. Я не  хочу
умирать, мать. Я много еще хочу от жизни, но дни бегут так быстро.
   Уже шестой день праздника. Если за эти четыре дня Хай  не  вернется,  моя
жизнь кончена.
   - Спокойней, дитя, - сказала Айна и похлопала Танит по плечу,  успокаивая
ее. - Будь храброй, дитя.
   - Это нелегко, - ответила Танит, - но я постараюсь. - И она оторвалась от
объятий Айны и выпрямилась. - Или, мать, иначе Хака снова побьет тебя.

***

   Часовой со стены крепости Занат,  к  югу  от  большой  реки,  смотрел  на
стоявшего под стеной странного человека. Копье часовой держал в правой  руке
под парапетом. Волосы у человека грязные и спутанные, доспехов у  него  нет,
одежда висит клочьями, лицо избито и  вспухло.  Он  кажется  раненым,  стоит
неестественно, согнувшись под тяжестью лежащего на  плече  большого  боевого
топра.
   - Как тебя зовут и какое  у  тебя  дело?  -  спросил  часовой,  и  путник
поглядел на него.
   - Я Бен-Амон, верховный жрец Баала и воин Опета, и дело у меня царское.
   Часовой  вздрогнул  и  поставил  копье.  Он  понял,  что  чуть  не   стал
посмешищем. Горбатая спина и топор известны во  всех  четырех  царствах,  он
должен был узнать немедленно, и, ругая себя,  часовой  побежал  во  двор,  к
воротам, вызывая офицера, чтобы предупредить о почетном госте.
   Хай прошел в боковые ворота, как только их  открыли,  и  оборвал  военные
приветствия, сказав: "Довольно этой чепухи".
   Офицер поразился: любимый ритуал  легиона  оборван  так  бесцеремонно,  и
сдержал улыбку. Вместе с  оборванной  одеждой  и  нищенской  внешностью  эта
история станет одной из легенд, которые и так окружают этого  замечательного
маленького человека.
   Хай шел мимо торопливо собранного караула, на ходу спрашивая офицера:
   "Где генерал? Он здесь?"
   - Да, мой господин... святейшество. Он в своей квартире.
   - Хвала Баалу! - Хай облегченно вздохнул.
   Хай  проглотил  толстый  ломоть  холодного  мяса,  зажатый  между   двумя
лепешками, и запил его чашей красного вина, продолжая с полным ртом говорить
и отдавать приказы.
   Писец Мармона записывал каждую статью,  стараясь  не  отстать  от  потока
слов. Мармон сидел в углу, его седая голова блестела,  как  летняя  грозовая
туча, лицо было обеспокоено и тревожно.
   Он не мог поверить услышанному, но знал, что  сомневаться  в  словах  Хая
Бен-Амона нельзя. Он понял, что виноват, что это он  обязан  был  обнаружить
угрозу, которая так стремительно выросла у границы. Может, он слишком  много
времени занимался древней историей, а может, стал слишком стар  и  слаб,  не
осознавая этого. Какое наказание ждет его от Хая Бен-Амона и  Великого  Льва
Опета? Ни тот, ни другой не оставляли промахи незамеченными.
   Он слушал, как Хай отдает  приказы,  которые  поднимают  по  тревоге  все
гарнизоны, по которым начнется призыв во все расформированные  легионы,  как
он  рассылает  по  всей  империи  вестников,  которые  объявляют  о  военном
положении. Мармон удивлялся смелости этого человека, который один  принимает
такие решения, за которые ему  предстоит  отвечать  перед  царем  и  советом
девяти. Он будет отвечать за  все  потери  и  убытки,  которые  возникнут  в
промышленности и торговле по всей империи. От такого  решения  зависела  вся
его жизнь, так же как и жизнь всего Опета.
   Он смотрел, как Хай подписывает приказы, и понимал, что у него самого  на
это не хватило бы решимости. Он послал бы в Опет за приказами  и,  вероятно,
поставил бы под угрозу шансы на  победу.  Им  противостоит  враг,  настолько
превосходящий их по численности, что победу могут даровать только боги.
   Хай закончил. Он подписал последний приказ, и огонь в нем погас.
   Только  тогда  Мармон  понял,  насколько  истощен   этот   человек.   Хай
пошатнулся, все его тело, казалось, съежилось под бременем усталости.
   Мармон вскочил со стула и подошел к Хаю.  Хай  отвел  протянутую  руку  и
постарался собраться с силами.
   - Я должен отправляться в Опет,  -  он  говорил,  как  пьяный,  и  стоял,
держась за угол стола. - Какой сегодня день, Мармон? Я утратил счет дням.
   - Седьмой день праздника, святейшество.
   - Праздника? - Хай тупо посмотрел на него.
   - Плодородия Земли, - напомнил ему Мармон.
   - Да, - Хай кивнул. - Я не думал, что уже так поздно. У тебя есть  боевой
слон, чтобы отвезти меня в Опет?
   - Нет, святейшество, - с сожалением ответил Мармон. - Здесь нет слонов.
   - Придется идти пешком.
   - Сначала ты должен отдохнуть.
   - Да, - согласился Хай. - Должен. - И позволил  Мармону  отвести  себя  в
спальню. Падая на кровать, он спросил Мармона: "Сколько отсюда до Опета?"
   - Если идти быстро, шесть дней. Пять, если лететь.
   - Я полечу, - сказал Хай. - Разбуди меня на рассвете. - И тут же уснул.
   Глядя на спящего,  Мармон  испытывал  странные  ощущения.  Он  восхищался
великим сердцем этого маленького человека, завидовал энергии, которая всегда
выделяла его среди окружающих, и радовался, что во время такого  кризиса  их
поведет Хай Бен-Амон.
   Тут он вспомнил о  вестнике  из  Опета,  молодом  прапорщике  из  легиона
Бен-Амона,  который  накануне  прибыл  в  крепость  со  срочным   донесением
верховному жрецу. Мармон подумал немного и решил не тревожить спящего.
   Скажет ему утром.
   На рассвете  Хай  проснулся,  слегка  поел,  смазал  маслом  тело.  Через
двадцать минут он пробежал через ворота крепости в сопровождении  пятнадцати
легионеров, и только когда они исчезли в темном и  молчаливом  лесу,  Мармон
снова вспомнил о юном прапорщике.
   Он хотел послать вестника вслед за Хаем, но понял, что  никакой  скороход
его не догонит. Скорость ног Хая тоже вошла в легенду.
   - Все равно он скоро будет в Опете, - подумал Мармон. И пошел  по  стенам
крепости, пока не оказался в  дальнем  углу,  у  леса.  Здесь  он  стоял  до
наступления темноты, глядя на беспокойный север и  думая,  скоро  ли  придет
враг.

***

   Божественный Совет явился в келью Танит на утро  девятого  дня  праздника
Плодородия Земли. Первой шла  преподобная  мать,  хрупкая  и  нерешительная,
глаза у нее бегали от сознания вины.
   - У нас радостная новость для тебя, дитя мое, - сказала она Танит,  и  та
быстро села на кровати, сердце ее прыгнуло. Может, Великий Лев изменил  свое
решение.
   - О преподобная мать, - прошептала она, чувствуя  слезы  на  глазах.  Она
ослабла от потери ребенка и часто плакала.
   Преподобная мать бормотала, не глядя на Танит, не в силах посмотреть ей в
глаза, и вначале Танит была удивлена. Она  не  понимала  этого  разговора  о
прецедентах и экклезиастических законах, но  тут  она  взглянула  на  сестру
Хаку, увидела, какое злорадное и похотливое выражение у  той  на  лице,  как
жестоко горят ее глаза.
   И поняла, что отсрочки смертного приговора не будет.
   - И вот в своей великой мудрости царь  избрал  тебя,  он  оказывает  тебе
великую честь, ты понесешь вести Опета богине.
   Они пришли не освободить ее, а скрепить приговор. Сестра Хака улыбалась.
   - Ты должна поблагодарить, дитя мое. Царь  дает  тебе  вечную  жизнь.  Ты
будешь жить в славе рядом с богиней, ты станешь навсегда принадлежать ей,  -
говорила преподобная мать, а жрицы хором подпевали:
   - Хвала Астарте!
   Хвала Баалу!
   Преподобная мать продолжала: "Ты  должна  подготовиться.  Я  пришлю  Айну
помогать тебе. Она хорошо знает тропу  вестников,  потому  что  сопровождала
многих избранных. Не  забывай  молиться,  дитя  мое.  Молись,  чтобы  богиня
приняла тебя".
   Танит смотрела на них, бледная и испуганная. Она не хочет умирать.
   Она хотела крикнуть: "Пощадите. Я так молода. Я хочу немного счастья, еще
немного любви перед смертью".
   Божественный Совет вышел из кельи, оставив ее одну. Только  теперь  слезы
покатились из ее глаз, и она вслух воскликнула:
   - Хай, приди ко мне! Пожалуйста. приди ко мне!

***

   Хай барахтался в вязком темной болоте истощенного сна, и в ушах  его  еще
звучали крики кошмара. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять,  где
он и что разбудивший его ужас был сном.
   Он лежал в редкой тени дикой фиги,  через  ветви  ему  был  виден  наклон
солнца. Они спали только час. Ноги у него налились  свинцом,  тело  казалось
оцепеневшим  и  расслабленным  от  двух  дней  почти  непрерывного  быстрого
движения.
   Ему нужно поспать еще часа три-четыре, но кошмар не  оставлял  его  и  не
давал уснуть.
   Он  приподнялся  на  локте,  удивленный  усилием,   которое   для   этого
потребовалось, потом вспомнил, что за два дня пробежал свыше двухсот римских
миль. Он посмотрел на остатки своего эскорта: оставалось трое легионеров,  у
всех измученные лица, они лежали, как мертвые,  в  тех  позах,  в  каких  их
застал сон. Остальные двенадцать потерялись в  пути,  неспособные  выдержать
темп, который задал Хай.
   Хай тяжело поднялся на ноги. Он не мог спать, не мог отдыхать, ужас  гнал
его: в опасности его царь и его земля.
   Он, хромая, подошел к руслу небольшого ручейка и присел  на  снежно-белый
песок. Вымыл лицо и  тело  чистой  водой,  смочил  одежду  и  бороду,  потом
поднялся по берегу и посмотрел на спящих. Ему было жаль их, но  эта  жалость
не помешала ему крикнуть: "Вставайте! На ноги! Мы идем в Опет".
   Один из них не смог проснуться, хотя Хай пинал его и  бил  по  лицу.  Они
оставили его стонущим во сне.
   Остальные двое  поднялись  со  стонами,  тело  у  них  затекло,  а  глаза
туманились от усталости.
   Хай шел первые полмили, разогревая мышцы, а эскорт тащился за ним.
   Потом он проподянлся на цыпочках,  переложил  топор  с  одного  плеча  на
другое и побежал, делая длинные упругие прыжки, которые глотали  расстояние,
как бег самца антилопы канну.
   Один из легионеров крикнул, ноги под ним подогнулись, и он упал  лицом  в
пыль. Он лежал и стонал от унижения и боли в порванных мышцах.
   Второй следовал за Хаем, ступая все более уверенно,  бег  его  становился
свободнее, новая кровь поступала в мышцы.
   Они бежали и в полдень, не обращая  внимания  на  жару,  и  бежали  после
полудня.
   Впереди, низко на горизонте, показалось облако, обозначавшее озеро  Опет,
маяк надежды, лицо Хая просветлело, инстинкт направлял  его  движение,  воля
давала дополнительные силы утомленному  телу,  позволяя  бежать,  когда  все
физические ресурсы, кажется, уже кончились.
   В последних низких лучах солнца стены  и  башни  Опета  светились  теплым
розовым светом, а поверхность озера так блестела, что  на  нее  больно  было
взглянуть.
   Хай  бежал  по  караванной  дороге,  обгоняя  пыльн