е обвиняющие
листы бумаги в своей пишущей машинке, а  Рал  тоже  обрадовался  возможности
прекратить свои бесполезные блуждания по холмам.
   В прохладном мирном полумраке архива мы работали в установленном порядке,
фотографируя  и  отмечая  точное  положение  каждого  кувшина,  прежде   чем
прикрепить к нему этикетку и внести в  главный  каталог.  Работа  спокойная,
говорил в основном  Рал,  а  у  меня  продолжало  сохраняться  летаргическое
состояние. Рал поднял с полки еще один кувшин и с любопытством всмотрелся  в
щель между стеной и рядом кувшинов.
   - Эй! - воскликнул он. - А это что? - И я почувствовал, что моя  летаргия
спадает,  как  ненужная  одежда.  Я  пошел  к  Ралу  с  ощущением  какого-то
предзнания и увидел ряд маленьких прямоугольных кувшинов из  той  же  глины,
который скрывались в  нише.  Я  понял,  что  мы  сделали  еще  одно  крупное
открытие, значительный шаг вперед в нашем поиске древних тайн. Эта  мысль  в
готовом виде возникла в моем сознании, как будто я просто спрятал раньше эти
маленькие кувшины, а теперь заново открыл их.
   Рал принес дуговую лампу, чтобы лучше осветить нишу, и мы сразу  заметили
еще одну необычную особенность. Все  видные  нам  кувшины  были  запечатаны,
петля из золотой  проволоки  прикрепляла  крышку  к  самому  кувшину,  а  на
глиняной печати было оттиснуто изображение птицы. Я наклонился  и  осторожно
сдул пыль с изображения на печати. Это был сгорбившийся  гриф,  классическая
птица из мыльного камня зимбабвийской культуры,  с  изображением  солнечного
диска с расходящимися лучами в основании. У меня вызвало шок  зрелище  герба
современной Родезии на печати бесспорно пунического происхождения  возрастом
в 2 000 лет: все равно что найти изображение льва и единорога с  английского
герба на саркофаге египетского фараона двадцатой династии.
   Мы работали настолько быстро, насколько это совместимо  с  осторожностью;
фотографировали, прикрепляли этикетки к большим кувшинам, которые  закрывали
доступ к нише, и когда убрали их все, обнаружили,  что  за  ними  скрывается
пять маленьких кувшинов. Возбуждение мое все  время  нарастало,  надежда  на
большое открытие становилась все сильнее. То, что кувшины  спрятаны,  печать
на них - все свидетельствует о их особом значении. Как будто я просто  тянул
время, дожидаясь этого открытия, и  я  воспрянул  духом.  Когда  наконец  мы
смогли достать эти кувшины, я сохранил эту почетную  обязанность  за  собой,
вопреки слабому протесту Рала: "Но ведь я их нашел!"
   Балансируя на верхней  перекладине  лестницы-стремянки,  я  наклонился  и
попробовал поднять первый из них.
   - Он застрял, -  сказал  я,  потому  что  кувшин  оставался  неподвижным.
Наверно,  прикреплен  к  полке.  -  И  я  еще  больше  наклонился,  ощупывая
пространство вокруг кувшина, чтобы понять, что его там держит.  И  удивился,
ничего не обнаружив.
   - Попробуйте другой, - предложил Рал, тяжело дыша мне в затылок с  высоты
своих тощих ног. - Помочь вам?
   - Слушайте, Рал, если вы немного не подвинетесь, я задохнусь.
   - Простите, доктор, - пробормотал он, отодвигаясь на четверть дюйма.
   Я попробовал  следующий  кувшин  и  обнаружил,  что  он  так  же  надежно
прикреплен к полке; остальные три тоже.
   - Странно, - сказал Рал, и я вернулся к первому кувшину.  Поставив  локти
на край полки, я начал поворачивать  кувшин  в  направлении  против  часовой
стрелки. Потребовалось напряжение всех сил, мышцы на руках у меня напряглись
и вздулись, прежде чем кувшин подался. Он придвинулся ко мне на  дюйм,  и  я
сразу понял, что его удерживало не  какое-нибудь  крепление,  а  собственный
огромный вес. Он был в пятьдесят раз  тяжелее  кувшинов,  вдвое  больших  по
размерам.
   - Рал, - сказал я, - в конце концов тебе все-таки придется мне помочь.
   Вдвоем мы придвинули кувшин на край полки, потом я взял его в  руки,  как
новорожденного ребенка, и спустил вниз. Позднее мы установили, что он  весит
122 фунта; в то же время размером он с большую бутылку шампанского.
   Рал помог мне осторожно пометить его в фиберглассовую корзину, которые мы
применяли для переноски кувшинов. Мы взялись за ручки и понесли  корзину  по
архиву, в туннель, мимо охранника и к выходу. Я удивился,  увидев,  что  уже
стемнело и в отверстии над изумрудным бассейном видны звезды.
   Разница в росте мешала нам нести  корзину,  но  мы  торопливо  прошли  по
туннелю и направились к лагерю. Я обрадовался, увидев, что свет в  хранилище
все еще горит. Когда мы с Ралом внесли нашу драгоценную ношу, остальные даже
не подняли головы.
   Я подмигнул Ралу, и мы принесли корзину к главному рабочему столу.
   Закрывая его своими телами, мы подняли кувшин из корзины  и  поставили  в
центре стола. Потом я повернулся  к  остальным  троим,  не  отрывавшимся  от
работы.
   - Элдридж, не хотите ли взглянуть вот на этот?
   -  Минутку.  -  Элдридж  через  увеличительное  стекло   всматривался   в
расстеленный свиток, и мы с Ралом терпеливо ждали, пока он не отложил стекло
и поднял голову. Как и я, он  среагировал  мгновенно.  Я  увидел  блеск  его
очков, розовая краска залила лысину, как солнечный свет  купол  Тадж-Махала.
Он быстро подошел к столу.
   - Где вы его нашли? Сколько еще таких? Он запечатан. - Рука его  дрожала,
когда он коснулся глиняной печати. Его тон насторожил женщин,  и  они  почти
бегом направились к нам. Мы стояли возле кувшина почтительным кругом.
   - Откройте его, - нарушила краткое молчание Салли.
   - Уже время ужина, - сказал я, взглянув на часы.  -  Давайте  оставим  на
завтра, - невинно предложил я, и обе женщины яростно повернулись ко мне.
   - Мы не... - начала Салли, потом  увидела  мое  выражение,  и  облегчение
показалось на ее лице. - Не надо шутить такими вещами, - строго сказала она.
   - Ну, профессор Гамильтон, - спросил я, - чего же вы ждете?
   - Действительно чего? - сказал он, и  мы  вдвоем  занялись  печатью.  При
помощи кусачек перерезали золотую проволоку, осторожно отделили печать.
   Крышка поднялась  легко,  внутри  оказался  обычный  завернутый  в  ткань
цилиндр. Однако никакого знакомого неприятного запаха  кожи.  Элдридж,  руки
которого похожи на пару тонких белых  свечей,  не  смог  поднять  кувшин.  Я
осторожно положил его на бок, Элдридж придерживал его, а я вытащил увесистый
свиток. Обертка хорошо сохранилась одним куском.
   Все молча смотрели на цилиндр. Я догадывался, из  чего  он.  Только  один
материал может быть таким тяжелым, но  все-таки  я  с  замечательной  дрожью
радости ожидал подтверждения.
   Конечно, это был свиток с записями, но не кожаный. Плоский  лист  чистого
золота.  В  шестнадцатую  дюйма  толщиной,  восемнадцати  дюймов  шириной  и
двадцать один фут длиной. Весил он 1 954 унции,  общая  стоимость  материала
свыше 85 000 фунтов. Всего таких свитков пять - 425 000 фунтов, но это  лишь
ничтожная часть стоимости содержания.
   Прекрасный  мягкий  металл  легко  и  быстро  разворачивался,  как  будто
торопился открыть нам  тайны  древних.  Буквы  с  большим  мастерством  были
вырезаны в золоте острым инструментом  гравера,  отраженный  от  поверхности
свитка свет слепил читателя.
   Мы все зачарованно  ждали,  пока  Элдридж  покрыл  блестящую  поверхность
черной краской из ламповой сажи, потом осторожно протер  ее.  Теперь  каждая
буква четко выделялась черным цветом на золотом фоне. Элдридж поправил  очки
и принялся сосредоточенно изучать строчки на пуническом. Потом начал  делать
какие-то бессодержательные замечания, бормотать, а мы все  теснее  толпились
вокруг, как дети в ожидании сказки.
   Думаю, я выразил общее мнение, когда наконец выпали: "Ради Бога,  читайте
наконец!"
   Элдридж поднял голову и злорадно улыбнулся. "Очень интересно", сказал он.
И еще несколько секунд заставлял нас ждать, раскуривая сигарету. Потом начал
читать. Тут же стало ясно, что мы выбрали самый первый  свиток  из  серии  и
Элдридж читает примечание автора.
   - Пойди в мой склад и принеси пять сотен пальцев  лучшего  золота  Опета.
Преврати их в свиток, который никогда не сгниет, чтобы эти песни могли  жить
вечно. Чтобы слава нашего народа вечно жила в  словах  нашего  возлюбленного
Хая, сына Амона, верховного жреца Баала и  любимца  Астарты,  носителя  чаши
жизни и Топорника богов. И пусть читают его слова и радуются, как радуюсь я,
пусть слышат его песни и плачут, как плакал я, пусть звучит его смех  долгие
годы, пусть живет его мудрость вечно.
   - Так сказал Ланнон Хиканус, сорок седьмой Великий Лев Опета, царь  Пунта
и четырех царств, правитель южных морей и владыка водных  путей,  повелитель
травяных равнин и гор за ними.
   Элдридж прервал чтение  и  обвел  взглядом  наши  напряженные  лица.  Все
молчали. То, что мы услышали, совсем  не  походило  на  сухие  перечисления,
торговые записи и приказы совета. Свиток насыщен самим  духом,  самой  сутью
этого народа и этой земли.
   - Фью! - присвистнул  Рал.  -  У  него  был  отличный  пресс-агент.  -  Я
почувствовал раздражение при этой неуместной непочтительности.
   - Продолжайте, - сказал я, и Элдридж кивнул. Он раздавил окурок  сигареты
в пепельнице, стоявшей рядом, и  продолжал  читать.  Останавливался,  только
чтобы дальше развернуть свиток  и  покрыть  его  краской;  он  читал,  а  мы
слушали, совершенно очарованные. На проворных ногах  проходили  часы,  а  мы
слушали стихи, стихи Хая Бен-Амона, звучащие через два тысячелетия.
   Опет породил своего первого философа  и  историка.  Слушая  строки  этого
давно умершего поэта, я ощущал странное душевное родство с  ним.  Я  понимал
его гордость и мелкое тщеславие, восхищался  его  храбростью,  прощал  дикий
полет фантазии и совершенно очевидные преувеличения, и  его  рассказ  держал
меня в плену.
   Его рассказ начался с Карфагена, окруженного волками Рима, осажденного  и
истекающего кровью, а легионы Сципиона Эмилиуса шли на  приступ  со  словами
"Карфаген должен умереть".
   Хай  рассказывал,  как   Хасдрубал   послал   быстроходный   корабль   по
Средиземному морю туда, где ждал у северного берега Африки последний потомок
некогда могущественной семьи Барка Гамилькар с  флотом  из  пятидесяти  семи
больших боевых кораблей.
   Как осажденный вождь ждал помощи, а бури и противные ветры не дали прийти
на помощь. Сципион ворвался в город, и Хасдрубал умер с окровавленным  мечом
в руке, разрубленный на куски римскими легионерами  под  большим  алтарем  в
храме Ашмума на холме.
   Элдридж замолк, и я заговорил впервые за полчаса.
   - Это  дает  нам  первую  дату.  Третья  Пуническая  война  и  разрушение
Карфагена, 146 год до Рождества Христова.
   - Вероятно, это также  начальная  дата  опетского  календаря,  согласился
Элдридж.
   - Продолжайте, - сказала Салли. - Пожалуйста, продолжайте.
   Две биремы сумели уйти от резни и гибели Карфагена. Они на попутном ветре
прилетели туда, где в раздражении томился  Гамилькар,  и  рассказали  ему  о
смерти Хасдрубала и о том, как Сципион посвятил Карфаген богам  преисподней,
сжег город и сровнял его стены с землей, продал 50 000 выживших  в  рабство,
засеял поля солью и под страхом смерти запретил жить в развалинах.
   - Такая великая ненависть, такие жестокие дела могут  происходить  только
от сердец римлян! -  восклицал  поэт,  и  двадцать  дней  и  двадцать  ночей
Гамилькар  Барка  оплакивал  Карфаген,  прежде  чем  созвать  своих  морских
капитанов.
   Они пришли, девять капитанов, и  поэт  Хай  перечислил  их  всех:  Задал,
Ханис, Хаббакук Лал и остальные. Некоторые хотели сражаться, но  большинство
было за бегство, потому что  жалкая  горсть  карфагенян  не  выстоит  против
легионов Рима и его ужасного галерного флота.
   Казалось, нет убежища для карфагенян, Рим своей железной  пятой  наступил
на весь мир. Тогда Хаббакук Лал, старый морской волк и  искусный  навигатор,
напомнил им о путешествии Ханно за 300 лет до этого через врата Геркулеса  к
земле, где времена года перевернуты, где золото растет, как цветы на скалах,
а на равнинах живут большие стада слонов.  Все  они  читали  отчет  об  этом
плавании, написанный самим Ханно на свитках  и  хранившийся  в  храме  Баала
Хаммона в  Карфагене,  теперь  уничтоженном  римлянами.  Они  вспомнили  его
рассказ о реке и большом озере, где его приветствовал добродушный желтокожий
народ и где он на бусы и ткани выменивал золото и слоновую кость, и  как  он
ждал там, пока отремонтируют корабли и вырастет урожай зерна.
   - Хорошая земля, - писал он. - И богатая.
   Так в первый год исхода Гамилькар Барка повел  свой  флот  из  пятидесяти
девяти больших кораблей, на каждом 150 гребцов и офицеров, на  запад,  между
высокими воротами Геркулеса, а потом на юг в неизвестное море. Всего  с  ним
отправилось 9 000 мужчин, женщин и детей. Путешествие длилось  два  года,  и
они медленно продвигались  вдоль  западного  берега  Африки.  Им  предстояло
преодолеть тысячи трудностей  и  препятствий.  Свирепые  племена  чернокожих
людей, звери и болезни на суше, мели и течения, ветры и штили на море.
   Через два года они вошли в устье широкой спокойной реки и плыли вверх  по
ее течению шестнадцать  дней,  преодолевая  отмели,  пока  не  добрались  до
большого озера, о котором писал Ханно. Они высадились на дальнем берегу  под
сенью высоких красных  каменных  утесов,  и  тут  Гамилькар  Барка  умер  от
лихорадки, которую принес с собой с гнилых земель севера. Его маленький  сын
Ланнон Гамилькар был избран  новым  царем,  а  девять  адмиралов  стали  его
советниками. Они назвали свою землю Опет по имени легендарного края золота и
начали строить свой первый город в месте,  где  среди  скал  была  пещера  с
глубочайшим бассейном. Бассейн и город были посвящены богине Астарте.
   - Боже, уже четыре часа! - Рал Дэвидсон нарушил очарование, в котором  мы
находились почти  всю  ночь,  и  я  понял,  что  страшно  устал,  истощен  и
физически, и эмоционально. Я нашел своего Плиния и теперь  могу  с  триумфом
отправляться в Лондон. У меня теперь есть все необходимое.
   Теперь дни пошли очень быстро. Я работал ежедневно с утра до заката.
   Ровно стучала машинка, и росла груда напечатанных страниц.  Слушал  песни
поэта Хая из золотых свитков. Не  было  никакого  сомнения,  что  к  первому
апреля мы не закончим перевод. Хорошо, если  завершим  перевод  двух  первых
свитков из пяти. Не было никакой возможности и отложить  симпозиум,  который
был назначен  Королевским  Географическим  обществом  на  этот  день.  Отдел
общественных контактов лондонского отделения Англо-Стервесант  уже  завершил
все приготовления, были разосланы и приняты  приглашения,  заказаны  билеты,
номера в гостиницах и предусмотрены еще сотни других подробностей.
   Я торопился привести в порядок все это невероятное  количество  фактов  и
легенд в оставшееся время. И  всегда  мне  приходилось  удерживать  себя  от
романтизации темы. Слова Хая возбуждали мои эмоции,  я  хотел  передать  его
кипучий стиль, восславить его героев и  сурово  осудить  негодяев,  как  это
делал он.  Все  обитатели  Лунного  города  увлеклись  его  рассказом,  даже
единственный неафриканец среди нас, Элдридж  Гамильтон,  тоже  был  захвачен
величием  этого  рассказа.  А  для  остальных,  тех,  для  кого   Африка   и
академически, и эмоционально была источником существования, эти песни  стали
частью жизни.
   Часто я обнаруживал, что события современной истории есть лишь эхо усилий
и приключений жителей Опета. Как тесно  они  оказались  связанными  с  нами,
несмотря на прошедшие две тысячи лет.
   Первые пять лет поселок на берегах озера процветал. Сооружались постройки
из бревен и глины, жители Опета привыкали к своей новой земле.
   Началась торговля с юе. Это те  самые  желтокожие  люди,  которых  описал
Ханно триста лет назад, высокие, с раскосыми глазами и тонкими чертами лица.
   Очевидно, предки готтентотов. Народ пастухов, с  многочисленными  стадами
коз и мелкого скота. Охотники и звероловы, собиратели  аллювиального  золота
на гравийных берегах  рек.  От  имени  царя-ребенка  Хаббакук  Лал  заключил
договор с Юе, царем юе. Договор передавал все земли между  большой  рекой  и
холмами Тия людям из Опета в  обмен  на  пять  свертков  холста  и  двадцать
железных мечей.
   Удовлетворенный, Хаббакук Лал, для которого вид и  запах  моря  были  как
кровь, текущая в его венах, вернулся в Средиземноморье с пятью своими самыми
быстрыми кораблями, нагруженными золотом и слоновой костью Опета.
   Обратный путь он проделал  за  девять  месяцев,  устанавливая  сторожевые
посты вдоль всего западного берега Африки. Он вернулся с грузом бус,  холста
и достижениями  цивилизации.  Он  проложил  торговый  маршрут,  по  которому
сокровища Южной Африки польются в известный мир, но, как старый хитрый  лис,
он, постоянно опасавшийся мстительного  глаза  Рима,  тщательно  скрыл  свои
следы.
   Он привез с собой также новых поселенцев в колонию Опет.
   Металлургов, каменщиков, кораблестроителей и  искателей  приключений.  Но
золото и слоновая кость, накопленные юе за века, скоро истощились.
   Хаббакук Лал во главе отряда из ста человек отправился к  городу  юе.  Он
просил права на поиски ископаемых и охоту по всему  царству  юе,  и  царь  с
готовностью  согласился,  поставив  отпечаток  ноги  на  кожаном  свитке   с
письменами, которых он не понимал. Потом созвал пир, чтобы  развлечь  своего
почетного гостя. Принесли пиво в больших тыквах,  на  ямах  с  углем  жарили
целых быков,  а  маленькие  девушки  юе  танцевали  обнаженными,  их  желтые
намасленные тела блестели на солнце.
   В самый разгар пирушки царь юе встал  и  кулаком  указал  на  людей,  чьи
требования становились все более настойчивыми.
   - Убейте белых дьяволов! - воскликнул он,  и  на  них  обрушились  воины,
которые в полной готовности ждали за глиняными стенами города.
   Хаббакук Лал прорубил себе дорогу на свободу, его боевой  топор  яростной
дугой вздымался над ним. С ним ушли трое его людей, но остальные пали, и  их
черепа были разбиты боевыми дубинами юе.
   Хаббакук Лал и  его  храбрая  тройка  ушли  от  преследовавших  воинов  и
добрались до берега большой реки, где их ждал корабль. Двигаясь на  парусах,
они принесли в Опет предупреждение. Когда войско юе, 40 000 сильных  воинов,
спустилось с красных холмов, их ждали 5 000 жителей Опета.
   Весь день желтые орды, как волны, разбивались о ряды  лучников  Опета,  и
весь день стрелы летели, как тучи саранчи. И вот в момент, когда  истощенные
юе отступали, когда их решимость поколебалась, ряды лучников расступились, и
Хаббакук Лал послал вперед своих топорников. Как  серые  псы  кроликов,  как
волки овец, они преследовали убегавших, пока тьма не  прекратила  бойню.  Юе
погиб в огне собственного города, а его люди были обращены в рабство.  Таков
закон Африки, земли, которая любит сильных, земли, где гордо бродят львы.
   И вот колония, которая  вначале  пускала  корни  и  закреплялась,  теперь
набрала силы и расцвела.
   Ее металлурги отыскивали жилы металла, ее охотники преследовали дичь,  ее
скотоводы скрестили мелкий скот юе с  породистыми  быками,  которых  корабли
Хаббакук Лала привезли с севера. Ее фермеры сеяли зерно и поливали его водой
из озера. Чтобы защитить горожан и их богов, началось сооружение стен Опета.
Земля и ее сокровища были разделены между девятью благородными  семействами,
потомками девяти капитанов исхода, которые стали членами царского Совета.
   Огромное тело Хаббакук Лала изогнулось от артрита, его пламенеющая борода
поседела, и наконец он умер. Но его старший сын, тоже адмирал  флота  Опета,
принял его имя. Второй Хаббакук Лал направил растущий флот Опета на торговлю
и исследования. Его корабли  продолжали  по  знакомому  маршруту  ходить  на
север, но теперь предпринимались и путешествия  на  далекий  юг,  где  земля
поворачивает и где большая плоская гора охраняет южный мыс.
   Здесь неожиданный порыв северо-западного ветра разбил  о  ка