Как всякая  девушка,  ты,  конечно,
думаешь о будущих детях. Мне мало отпущено времени, Нелл, так что давай,
в сторону все, что роднит тебя с  остальными.  Сосредоточимся  на  твоей
необычности.
   Здесь старая леди  с  неожиданной  силой  стиснула  ей  руку  и  даже
чуть-чуть оторвала голову от подушки. Рытвины морщин на  лбу  стали  еще
глубже, глаза под капюшонами век вспыхнули нестарческим огнем.
   - Ты отмечена  судьбой,  Нелл.  Я  знаю  это  с  тех  пор,  как  лорд
Финкель-Макгроу  пришел  и  попросил  взять  тебя,  оборванную  плебскую
девочку, в мою Академию.
   Можешь попробовать жить, как все - мы старались  сделать  тебя  такой
же; можешь, если хочешь, притворяться  и  дальше.  Можешь  даже  принять
присягу. Все это будет ложь. Ты - другая.
   Слова эти ударили Нелл струей  холодного  горного  ветра  и  развеяли
дремотное облачко сентиментальности. Теперь она стояла на юру,  открытая
всем напастям. Однако в этом была и своя прелесть.
   - Вы хотите, чтобы я покинула лоно приютившего меня племени?
   - Я хочу только, чтобы ты поняла: ты из  тех  редких  людей,  которые
выходят за рамки племен, и уж точно не нуждаешься  ни  в  чьем  лоне,  -
сказала мисс Матесон. - Со временем ты увидишь, что лоно это  не  так  и
плохо - если совсем точно, лучше многих. - Она с силой выдохнула, и  как
бы просела под одеялами. - Вот, я  все  сказала.  Ну,  поцелуй  меня,  и
вперед.
   Нелл приникла губами к иссохшей щеке, и сама удивилась,  до  чего  же
она мягкая, потом, не желая уходить так  вдруг,  припала  к  груди  мисс
Матесон и на мгновение  замерла.  Мисс  Матесон  легонько  погладила  ей
волосы и фыркнула.
   - Прощайте, мисс Матесон, - сказала Нелл. - Я никогда вас не забуду.
   - Я тоже, - прошептала мисс Матесон, - хотя мне-то обещать легко.
   Перед домиком констебля Мура  вросла  копытами  в  землю  богатырская
робобыла - что-то среднее между першероном и слоном. Ничего грязнее Нелл
в жизни не видела - одна налипшая корка весила, наверное,  сотни  пудов.
От нее несло нужником и  тухлой  водой.  Между  двумя  пластинами  брони
застряла шелковичная  ветка  с  листьями  и  даже  ягодами;  за  бабками
тащились стебли тысячелистника.
   Констебль сидел в  бамбуковой  рощице.  Гоплитская  броня,  такая  же
исцарапанная и грязная, была в два раза больше него,  отчего  непокрытая
голова казалась до нелепого маленькой. Шлем он сорвал и бросил в прудик,
где  тот  плавал,  словно  изрешеченный  корпус   подбитого   дредноута.
Констебль страшно осунулся и исхудал; он отрешенно  смотрел  на  стебель
кудзу, который медленно, но неуклонно теснил лисохвосты. Едва глянув  на
его лицо, Нелл побежала  заваривать  чай.  Констебль  протянул  к  белой
чашечке бронированную руку,  которой  мог  бы  крошить  камни  в  труху.
Широкие стволы  встроенных  орудий  почернели  и  закоптились.  Он  взял
чашечку из рук Нелл с точностью хирургического робота,  но  к  губам  не
поднес - боялся, видимо, что от усталости не рассчитает и раздавит чашку
о подбородок или даже снесет себе голову. Похоже,  его  успокаивал  один
вид поднимающегося  пара.  Ноздри  констебля  расширились  раз,  другой.
"Дарджилинг, - сказал он. - Это ты правильно. Всегда считал,  что  Индия
цивилизованнее   Китая.   Пора   отвыкать    от    кимуна,    лунг-янга,
лапсанг-соучонга, и переходить на цейлонский, пекое, ассам."
   Он хохотнул.
   От уголков его глаз к вискам тянулись белые полоски засохшей соли. Он
долго и быстро скакал без шлема.  Нелл  пожалела,  что  не  видела,  как
констебль Мур мчится по Китаю на боевой робобыле.
   - Все, последний раз  вышел  в  отставку,  -  объяснил  он,  указывая
подбородком в  направлении  Китая.  -  Консультировал  одного  тамошнего
джентльмена. Сложный был человек. Многогранный. Теперь войдет в  историю
еще  одним  паршивым  китайским  воякой,  не   дотянувшим   до   планки.
Удивительно, милая, - сказал он,  впервые  поднимая  глаза  на  Нелл,  -
сколько денег можно загрести, отчерпывая вилами прилив. В  конце  концов
приходится линять, пока еще платят. Не очень достойно, конечно, но какое
достоинство у военных консультантов.
   Нелл подумала, что констеблю  не  захочется  входить  в  подробности,
поэтому переменила тему:
   - Кажется, я наконец поняла,  что  вы  пытались  объяснить  мне  годы
назад, насчет ума.
   Констебль сразу просветлел.
   - Рад слышать.
   - Вики подчиняются сложному моральному кодексу. Он вырос из  мерзости
прошлых поколений, в точности как до  первых  виков  были  георгианцы  и
регентство. Старая гвардия верит в этот кодекс, потому он дался ей потом
и кровью. Эти люди растили детей в своих убеждениях, но дети верят в  их
кодекс по другой причине.
   - Они верят, - сказал констебль - потому что им так внушили.
   - Да. Некоторые не никогда и не усомнятся - они выросли узколобыми  и
могут объяснить, во что верят, но не  могут  объяснить,  почему.  Другие
видят лицемерие окружающих и бунтуют, как Элизабет Финкель-Макгроу.
   -  Какой  путь  выберешь  ты,  Нелл?  -  с  живым  интересом  спросил
констебль. - Покорство или мятеж?
   - Ни тот, ни другой. Оба слишком прямолинейны - они для тех, кому  не
по зубам противоречия и неоднозначность.
   - Отлично! Браво! - воскликнул  констебль.  После  каждого  слова  он
ударял по земле свободной рукой, да так, что искры летели  и  почва  под
ногами у Нелл дрожала.
   - Думаю, лорд Финкель-Макгроу, как человек разумный, видит  лицемерие
своего общества, но продолжает держаться избранного пути, потому что так
в конечном счете лучше. Думаю, его волнует,  как  передать  этот  взгляд
младшему поколению, которое, в отличие от него,  не  видит  исторических
корней. Возможно, поэтому-то он  и  заинтересовался  мной.  Может  быть,
Букварь - его первая попытка решить проблему систематически.
   - Герцог - старая лисица, - сказал констебль  Мур,  -  и  его  мотивы
разгадать трудно, так что не знаю, верна ли твоя  догадка.  Но  сходится
все правдоподобно.
   - Спасибо.
   - И что ты собираешься делать теперь, когда во всем разобралась?  Еще
несколько лет учебы, чуточку  светского  лоску,  и  ты  сможешь  принять
присягу.
   - Я,  конечно,  знаю,  что  в  Атлантической  филе  меня  ждут  самые
благоприятные перспективы, - сказала Нелл, -  но  не  думаю,  что  пойду
прямой и узкой дорогой. Я попытаю счастья в Китае.
   - Ну-ну, - сказал констебль, -  остерегайся  кулаков.  -  Его  взгляд
скользнул по грязной, искореженной броне  и  остановился  на  дрейфующем
шлеме. - Они идут.
   Лучшие исследователи, вроде  Бертона,  стараются  раствориться  среди
местных. Нелл остановилась у общественного МС, стянула длинное платье  и
собрала новую одежду - темно-синий облегающий комбинезон с  пульсирующей
оранжевой надписью "НЕ КАНТОВАТЬ". Возле набережной она  махнула  старый
наряд на пару мотороликов и направилась прямиком к дамбе. Несколько миль
вверх, и у ее ног  открылась  Пудунская  экономическая  зона  и  Шанхай.
Коньки разогнались, пришлось немного  сбавить  их  мощность.  Водораздел
остался позади. Нелл была одна в Китае.
 
Семья Хаквортов снова в сборе; Хакворт отправляется, куда глаза глядят; негаданная попутчица 
 
   Атлантиду Сиэтлскую выкроили под обрез; в узких, извилистых  проливах
Пуджет-саунда  за  множеством  естественных  островов  еле-еле   удалось
втиснуть искусственный.  Пришлось  сделать  его  узким,  вытянуть  вдоль
течений и торговых путей, так что с парками, лугами, пустошами, дачами и
сельскими поместьями особо  размахнуться  не  дали.  Окрестности  Сиэтла
по-прежнему хранили славу приличных, зажиточных и  культурных,  так  что
многие новые атланты  не  возражали  селиться  на  побережье;  здесь,  а
особенно - к востоку  от  озера,  рядом  с  мглистыми  лесными  угодьями
софтверных магнатов, возникло множество викторианских минианклавов. Гвен
и Фионой наняли в одном из таких маленький особнячок.
   Этот осколок Новой Атлантиды выделялся среди окружающих лесов, словно
застегнутый на все пуговицы викарий в пещере Барабанщиков.  Те,  кто  не
перенял неовикторианских взглядов, строились преимущественно под землей,
словно стыдились своей человеческой природы и не смели руку  поднять  на
десяток могучих дугласий, будто мало их шеренгами взбегает по склонам  к
замерзшим, мокрым Каскадам. Даже если  что-то  и  выступало  немного  из
земли, все равно это был не  нормальный  человеческий  дом,  а  собрание
модулей, разбросанных в беспорядке и соединенных крытыми переходами  или
туннелями. Составленные на возвышении, они, может быть, и сложились бы в
основательное, даже величественное здание, но в  теперешнем  своем  виде
повергали проезжавшего мимо Хакворта в тоску и смущение.  Десять  лет  у
Барабанщиков не изменили его неовикторианских вкусов. Он не мог  понять,
где кончается один дом и  начинается  другой;  дома  переплетались,  как
нейроны в мозгу.
   Мысленный взор, похоже, вновь захватил контроль над зрительной корой;
он уже не видел дугласий, только аксоны и дендриты в  черном  трехмерном
космосе; пакеты стерженьковых логических элементов лавировали  меж  ними
космическими зондами, отыскивали друг друга, совокуплялись среди нервных
волокон.
   Для мечтания это было слишком  жестко,  для  галлюцинации  -  слишком
абстрактно. Картина распалась,  когда  в  лицо  ударил  порыв  холодного
ветра.  Хакворт  открыл  глаза.  Похититель  вышел  из  чащи  и   сейчас
остановился  на  мшистом  гребне.  Внизу  лежала   каменная   котловина,
расчерченная  редкой  прямоугольный  сеткой  дорожек,  зеленый  парк   с
бордюрами из  красных  гераней,  церковь  с  белой  колоколенкой,  белые
четырехэтажные георгианские  особняки  за  черными  чугунными  оградами.
Защитная  сетка  была  жидкая  и  слабая;  в  чем  как,  а  в   вопросах
нанотехнологической  обороны  софтверные  магнаты  по  меньшей  мере  не
уступали специалистам Ея Величества, так что бремя охраны  границ  новые
атланты частично делили с соседями.
   Похититель осторожно спускался по крутой дороге. Хакворт  смотрел  на
крохотный анклав и дивился, до  чего  же  тот  кажется  знакомым.  После
возвращения от Барабанщиков ощущение deja vu накатывало на  него  каждые
десять минут, и сейчас было особенно сильным. Может  быть,  это  оттого,
что все новоатлантические поселения в определенной мере  похожи,  однако
Хакворт подозревал, что видел это место  прежде,  когда  разговаривал  с
Фионой.
   Прозвенел звонок,  из  школы  высыпали  старшеклассницы  в  форменных
клетчатых юбках. Хакворт знал, что Фиона учится здесь, и что в школе  ей
плохо. Как только схлынул девичий поток, он въехал на Похитителе во двор
и обогнул здание, заглядывая в окна. Без особого труда он отыскал  дочь;
она, сгорбившись, сидела в библиотеке за книгой, видимо, наказанная.
   Ему захотелось вбежать и обнять ее; он знал, что ей одиноко,  что  ее
оставляют так на много часов. Однако он в Новой Атлантиде, и здесь  надо
соблюдать декорум. Все по порядку.
   Дом  Гвендолен  был  в  нескольких  кварталах.  Хакворт  позвонил   в
колокольчик; теперь он здесь чужой и должен  выполнять  все  предписания
этикета.
   - Позвольте осведомиться о цели вашего визита? - спросила  горничная,
когда он  положил  карточку  на  поднос.  Хакворту  не  понравилась  эта
женщина, Амелия, потому что она не  нравилась  Фионе,  а  Фионе  она  не
нравилась потому, что Гвен доверила ей определенную  власть  в  доме,  и
Амелия по складу характера сразу вошла во вкус.
   Он старался не пугаться, что знает такие неожиданные вещи.
   - Дела, - любезно сказал Хакворт. - Семейные дела.
   Амелия была уже на середине лестницы, когда ее глаза  сфокусировались
наконец на карточке Хакворта. Она едва не выронила поднос и должна  была
ухватиться за перила, чтобы не упасть.  Тут  она  и  застряла,  одолевая
искушение обернуться, но в  конце  концов  любопытство  взяло  верх.  Во
взгляде ее было беспредельное омерзение и одновременно восторг.
   - Займитесь, пожалуйста, свои делом, - сказал Хакворт,  -  и  бросьте
ломать комедию.
   Убитая горем Амелия взлетела по лестнице, унося  на  подносе  гнусную
карточку. Довольно долго сверху слышалось  приглушенное  копошение.  Еще
немного погодя Амелия  снизошла  до  лестничной  площадки  и  предложила
Хакворту располагаться в гостиной. Так он и поступил, отметив, что в его
отсутствие Гвен сумела претворить в жизнь  сложную  стратегию  мебельных
закупок, подробно разработанную  еще  в  первые  годы  замужества.  Силы
Поддержания Протокола не оставляли заботами  жен  и  вдов  своих  тайных
агентов, и Гвен не давала его жалованью напрасно копить пыль.
   Бывшая супруга опасливо прокралась по лестнице и с минуту медлила  за
сводчатой стеклянной дверью, рассматривая его сквозь кисейную занавеску,
затем, не встречаясь с ним глазами, скользнула  в  гостиную  и  села  на
безопасном удалении.
   - Здравствуйте, мистер Хакворт, - сказала она.
   - Здравствуйте, миссис Хакворт. Или снова мисс Ллойд?
   - Снова.
   - А вот это уже тяжело.
   Когда  Хакворт  слышал  "мисс  Ллойд",  он  вспоминал   пору   своего
ухаживания.
   С минуту они сидели молча, слушая громкое тиканье напольных часов.
   - Ладно,  -  сказал  Хакворт.  -  Не  буду  утомлять  вас  словами  о
смягчающих обстоятельствах и не прошу о прощении, поскольку не уверен со
всей искренностью, что его заслуживаю.
   - Спасибо за чуткость.
   - Хочу сказать, мисс Ллойд, что понимаю  чувство,  толкнувшее  вас  к
разводу, и не держу обиды.
   - Приятно слышать.
   -  Хочу  сказать   еще,   что   мое   поведение,   при   всей   своей
неизвинительности, никак не проистекает от чувства к вам  или  к  нашему
браку. Оно вообще никак не касается вас, только меня.
   - Благодарю, что прояснили.
   -  Понимаю,  что  любые  мои,  пусть  самые  искренние,  надежды   на
возобновление нашего союза совершенно тщетны, и  потому  больше  никогда
вас не потревожу.
   - У меня нет слов, чтобы выразить мое облегчение.
   - Однако я был бы рад помочь  вам  и  Фионе  уладить  все  оставшиеся
затруднения.
   - Вы очень добры. Я передам вам карточку моего адвоката.
   - И, разумеется, я мечтаю как  можно  скорее  возобновить  общение  с
дочерью.
   Разговор, катившийся  до  сих  пор,  как  машина  по  ровной  дороге,
внезапно не вписался в поворот и вмазался в столб. Гвен побагровела.
   - Ублюдок.
   Входная дверь  распахнулась.  Вошла  Фиона  с  учебниками.  Мгновенно
из-под земли выросла Амелия, загородила дверь в прихожую и  зашипела  на
Фиону.
   Хакворт слышал Фионин голос, приятный хриплый альт, который узнал  бы
где и когда угодно.
   - Не обманывайте, я  узнала  его  робобылу!  -  выкрикнула  Фиона  и,
оттолкнув Амелию, вбежала в гостиную, нескладная,  тощая  и  прекрасная,
вся - воплощенная радость. Два скачка по персидскому ковру, и она  пузом
плюхнулась на канапе, в отцовские объятия,  где  и  замерла,  поочередно
смеясь и всхлипывая.
   Амелии пришлось вывести Гвен из комнаты, но сама она тут же вернулась
и встала, руки за спиной, словно  часовой  на  посту,  следя  за  каждым
движением Хакворта. Тот не мог представить себе, в чем его подозревают -
что  он  изнасилует  в  гостиной  родную  дочь?  Но  ему   не   хотелось
злобствовать в такое  чудесное  мгновение,  поэтому  он  просто  выкинул
Амелию из головы.
   Отцу с дочерью дали проговорить  четверть  часа,  и  они  еле  успели
выстроить очередность тем  для  следующих  встреч.  За  этот  срок  Гвен
настолько овладела собой, что сумела вернуться в комнату. Они с  Амелией
стояли плечом к плечу, трепеща в резонанс, и наконец Гвен произнесла:
   - Фиона, когда ты ворвалась,  мы  с  твоим...  отцом...  вели  важный
разговор. Пожалуйста, оставь нас на несколько минут.
   Фиона неохотно вышла. Гвен возвратилась на  прежние  позиции,  Амелия
ретировалась. Хакворт заметил, что в этот раз Гвен принесла перевязанные
красной тесемкой бумаги.
   - В этих документах зафиксированы  условия  нашего  развода,  включая
все, что касается Фионы,  -  сказала  она.  -  Боюсь,  вы  уже  нарушили
несколько  пунктов.  Разумеется,  это  можно  извинить,   поскольку   за
неимением вашего адреса мы не могли выслать их для ознакомления.  Думаю,
без слов понятно, что вам следует внимательно  их  изучить,  прежде  чем
вновь марать своим присутствием мой порог.
   - Ну конечно, - сказал Хакворт. - Спасибо, что сохранили их для меня.
   - Теперь, если вы будете так любезны оставить это помещение...
   - Разумеется. Всего хорошего, - сказал Хакворт, принимая  сверток  из
дрожащих рук Гвен. Он быстро вышел и  немного  удивился,  услышав  сзади
голос Амелии.
   -  Мистер  Хакворт,  мисс  Ллойд  хотела  бы  знать,  избрали  ли  вы
постоянное местожительство, дабы препроводить туда ваши личные вещи.
   - Пока нет, - сказал Хакворт. - Я здесь проездом.
   Амелия просветлела.
   - Проездом куда?
   - Пока не знаю, - сказал Хакворт. Он заметил движение в окне  второго
этажа. Фиона открыла задвижку и показывала рюкзак. -  Я  отправляюсь  на
поиски.
   - На поиски чего, мистер Хакворт?
   -  Пока  не  скажу.  Государственные  тайны,  все  такое.  Связано  с
алхимией. Кто знает, может быть, дальше  появятся  еще  феи  и  гоблины.
Охотно все вам расскажу, как только вернусь.  Спросите  мисс  Ллойд,  не
согласится ли она великодушно подержать у себя мои личные вещи.  Это  не
надолго - еще каких-нибудь лет десять, не больше.
   С этими словами Хакворт пустил Похитителя самым медленным шагом.
   Фиона была на велосипеде с  умными  колесами,  легко  преодолевавшими
булыжную мостовую. Она догнала отца перед самой защитной сеткой. Мать  и
Амелия только что  материализовались  за  квартал  в  двухместном  авто.
Опасность подхлестнула Фиону: она прыгнула  из  велосипедного  седла  на
круп Похитителя, как в ковбойском кино. Юбки, плохо приспособленные  для
каскадерских трюков, запутались в ногах, и она  повисла  на  Похитителе,
как мешок с бобами, цепляясь одной рукой за скобу  -  рудимент  конского
хвоста, а другой обнимая отца за талию.
   - Я люблю тебя, мама! - крикнула она, когда они въезжали  под  сетку,
за которой кончалось действие новоатлантического семейного права.  -  Не
могу сказать того же о  тебе,  Амелия!  Не  волнуйтесь  обо  мне,  скоро
вернусь! До встречи!
   Папоротники и туман сомкнулись за ними; отец и дочь остались  одни  в
дремучем лесу.
 
Карл Голливуд присягает на верность короне; прогулка вдоль Темзы; встреча с лордом Финкелем-Макгроу 
 
   Карл принес присягу в Вестминстерском Аббатстве на удивление  погожим
апрельским днем и вышел прогуляться вдоль реки, избрав не самую короткую
дорогу к Хопкинс-театру на Лестер-сквер, где  в  его  честь  должен  был
состояться банкет. Даже без ногоступов он шел с той скоростью,  с  какой
другие  бегают  трусцой.  Еще  с  первого  визита  в   Лондон   голодным
театральным студентом он понял, что по этому городу лучше ходить пешком.
Идя на своих двоих, особенно вдоль набережной, где гуляющих относительно
мало, он мог выкурить настоящую толстую  сигару  или  даже  трубочку  из
корня вереска. То, что он теперь викторианец, не повод  отказываться  от
любимых чудачеств; скорее наоборот.  Огибая  старую,  изрытую  шрапнелью
Иглу Клеопатры в кометном хвосте собственного едкого дыма,  он  подумал,
что, вполне вероятно, сумеет это все полюбить.
   У перил стоял джентльмен в цилиндре и, не отрываясь, смотрел на воду.
Приблизившись, Карл узнал лорда  Финкеля-Макгроу,  который  двумя  днями
раньше в видеофонном разговоре выразил желание встретиться для беседы.
   Карл  Голливуд,  памятуя  свою  новую  племенную  принадлежность,  не
поленился снять шляпу и поклониться. Финкель-Макгроу  рассеянно  ответил
тем же.
   - Пожалуйста, примите мои искренние  поздравления,  мистер  Голливуд.
Рад приветствовать вас в нашей филе.
   - Спасибо.
   - Жалею, что не мог приехать на вашу постановку в Хопкинс  -  друзья,
которые там были, рассыпаются в похвалах.
   - Ваши