то у нас тут Новая Атлантида, - сказал Брэд, - на самом же деле, мы под
шанхайской юрисдикцией, как и  прочие  Арендованные  Территории.  Обычно
полиция к нам не ходит, потому что мы  люди  мирные,  и  у  нас  с  ними
определенные договоренности. Но если выяснится, что мы  укрываем  беглых
грабителей...
   - Хватит! - выпалил Гарв. Стало ясно, что он все это обмозговал, пока
сидел на камне, и только дожидался, пока  взрослые  дойдут  до  того  же
своим умом. Не успела Нелл опомниться, как он  подбежал  к  ней,  обнял,
поцеловал в  губы  и  опрометью  припустил  через  луг  к  океану.  Нелл
бросилась вдогонку, но сразу отстала, а  потом  и  вовсе  споткнулась  о
кустик колокольчиков. Гарв  растворялся  в  слезной  дымке.  Когда  Нелл
совсем перестала его видеть, то свернулась калачиком и принялась рыдать.
Через какое-то время подошла Рита, взяла ее сильными руками и понесла  в
сторону медленно вращающегося мельничного колеса.
 
Ханьских сироток приобщают к благам современной образовательной технологии; судья Ван размышляет об основополагающих принципах конфуцианства 
 
   В плавучих приютах имелись встроенные матсборщики, но их, разумеется,
невозможно было подсоединить к Источнику. Исходное вещество черпалось из
контейнеров - больших емкостей  с  аккуратно  упакованными  атомами.  Их
поднимали на борт кранами и подключали к матсборщикам, как линии  подачи
на суше. Корабли часто заходили в Шанхай, выгружали пустые контейнеры  и
принимали на борт полные - голодные рты  кормились  почти  исключительно
синтетическим рисом из матсборщиков.
   Кораблей  было  уже  семь.  Первые  пять  нарекли  по  пяти   главным
добродетелям Учителя, дальше в ход пошли имена  важнейших  конфуцианских
мудрецов. Судья Ван прилетел на корабль, называемый (насколько это слово
вообще  можно  перевести)  "Великодушие",  и  лично  доставил  в  рукаве
программу для матсборщика. На этом корабле он побывал  в  памятную  ночь
прогулки с доктором Икс, и с тех пор здешние пятьдесят тысяч мышек  были
ему чем-то ближе остальных.
   Программа  предназначалась  для  большого   матсборщика,   способного
собирать десять букварей за цикл. Когда первая стопка была готова, судья
Ван взял верхний томик, осмотрел  яшмовую  обложку,  полистал  страницы,
любуясь картинками и придирчиво оценивая каллиграфию.
   Он прошел в игровую, где  носились  несколько  сот  маленьких  мышек,
выбрал одну взглядом и подозвал. Малышка неохотно подошла,  и  с  ней  -
энергичная  воспитательница,  которая  поочередно  улыбалась  девочке  и
кланялась судье Вану.
   Он сел на корточки,  заглянул  девочке  в  глаза  и  протянул  книгу.
Малышку та заинтересовала больше, чем судья  Ван,  но  она  была  хорошо
воспитана, поэтому поклонилась и поблагодарила. Потом она открыла книгу,
и глаза у нее стали большие-пребольшие.  Книга  заговорила.  Судье  Вану
голос показался немного казенным, скучноватым. Девочке было  все  равно.
Она поймалась.
   Судья Ван выпрямился: сотни крохотных девочек,  встав  на  цыпочки  и
открыв рты, смотрели на яшмовую книгу.
   Наконец-то он сумел сделать на своем посту что-то безусловно хорошее.
В Прибрежной Республике такое было немыслимо,  в  Поднебесной,  во  всем
следующей духу Учителя, это - просто часть его обязанностей.
   Он повернулся и вышел. Девочки этого не заметили, и хорошо - зачем им
видеть, что губы  его  дрожат,  а  глаза  наполнились  слезами.  Идя  по
коридору к верхней палубе, где ждал его дирижабль,  он  в  тысячный  раз
вспомнил Великое Учение, квинтэссенцию мудрости  Учителя:  "В  древности
тот, кто хотел бы прославить свои  добродетели  в  Поднебесной,  сначала
должен был наладить надлежащее управление государством. Тот,  кто  желал
наладить надлежащее управление государством, сначала должен был привести
в порядок свою семью. Тот, кто желал привести в  порядок  семью,  должен
был    начинать    с    самоусовершенствования.    Тот,    кто     хотел
самоусовершенствоваться,  должен  был  начинать  с  выправления   своего
сердца. Тот, кто желал выправить свое сердце, должен был сначала сделать
искренними свои помыслы. Тот, кто хотел сделать искренними свои помыслы,
сначала  должен  был  расширить  свои  познания.   Расширение   познания
заключается в постижении сущности вещей... От Сына Неба до простолюдинов
все должны почитать воспитание личности корнем всего прочего".
 
Хакворт получает двусмысленное послание; поездка через Ванкувер; татуированная женщина и тотемный столб; он вступает в потаенную область Барабанщиков 
 
   На шее у Похитителя было что-то вроде бардачка.  Проезжая  по  дамбе,
Хакворт открыл его, желая проверить, сможет ли убрать туда  котелок,  не
складывая, не сминая, не скручивая, или иным образом не  калеча  изящный
гиперболоид полей. Бардачок  оказался  самую  малость  тесноват.  Однако
доктор Икс озаботился сложить туда  перекус:  пригоршню  (три,  если  уж
совсем точно) гадательных  пирожных.  Выглядели  они  вполне  аппетитно.
Хакворт взял одно  и  раскрыл.  На  бумажной  полоске  оказался  пестрый
мультипликационный рисунок: длинные  не  то  палочки,  не  то  черточки,
кувыркались и отскакивали одна от  другой.  Вид  их  показался  Хакворту
смутно  знакомым;  ах  да,  конечно,  стебли   тысячелистника,   которые
используются в даосских гаданиях. Однако, вместо того, чтобы  образовать
гексаграмму  из   "Ицзина",   они,   один   за   другим,   сложились   в
псевдоиероглифический  шрифт,  каким  пишут  вывески  дешевых  китайских
ресторанчиков. Когда  последняя  палочка  встала  на  место,  получилось
следующее:
 
ИЩИ АЛХИМИКА 
 
   - Спасибочки, доктор Икс, - буркнул Хакворт. Он  продолжал  смотреть,
надеясь дождаться более информативного сообщения, но полоска  оставалась
мертвой - только смять и выбросить.
   Похититель  замедлил  бег,  целенаправленно  пересек  университетский
городок  и  свернул  к  северу,  на  мост,  и  оттуда   на   полуостров,
составляющий собственно Ванкувер. Робобыла прекрасно выбирала  путь,  ни
на кого не наступала. Хакворт вскоре перестал тревожиться и положился на
ее чутье. Теперь можно было спокойно глазеть по сторонам  -  роскошь,  с
поездкой  на  велосипеде  несовместимая.  Только   сейчас   он   заметил
умопомрачительное  разнообразие  толпы,  как  будто   каждый   встречный
принадлежит к отдельной этнической группе  с  собственными  верованиями,
национальным костюмом,  диалектом  и  родословной.  Казалось,  весь  мир
постепенно   становится   Индией,   а    следовательно    -    перестает
функционировать  осмысленно   в   глазах   прямолинейных   картезианских
рационалистов, таких, как Джон Персиваль Хакворт, его друзья и близкие.
   Почти сразу за аэропортом они  оказались  в  Парке  Стенли,  островке
поперечником в несколько миль,  слава  Богу,  отошедшем  к  Протоколу  и
сохраненном в более-менее первозданном виде. Здесь росли те же  замшелые
красные кедры и дугласии, что и всегда. Хакворт бывал тут несколько  раз
и  смутно  помнил  общие  очертания:  рестораны,  дорожки  вдоль  пляжа,
зоопарк, аквариум, спортивные площадки.
   Похититель пронесся галечным пляжем и принялся  подниматься  круто  в
гору совершенно не лошадиным аллюром. Ноги его сократились, он  уверенно
лез под  сорок  пять  градусов,  как  снежный  барс.  Захватывающая  дух
пробежка  серпантином  через  ельник  вывела  их  на  открытую   поляну.
Похититель перешел на  шаг,  как  живая  лошадь,  которой  надо  остыть.
Хакворт очутился в полукруге старых тотемных столбов.
   Перед одним стояла, сцепив руки за спиной, девушка -  что  смотрелось
бы очень романтично, не будь она совершенно голая  и  с  ног  до  головы
покрыта  меняющейся  медиатронной  татуировкой.  Даже  волосы,  свободно
ниспадающие до пояса, были пронизаны нанозитами,  так  что  цвет  каждой
пряди менялся по длине,  образуя  рисунок,  который  Хакворту  никак  не
удавалось разобрать. Девица внимательно созерцала резьбу на столбе, надо
полагать, не впервые, поскольку ее татуировка  была  выдержана  в  очень
сходной манере.
   Большая  часть  столба  изображала  косатку,  висящую  головой  вниз,
хвостом вверх. Спинной плавник, вырезанный из отдельного  куска  дерева,
торчал горизонтально. Вокруг дыхала было вырезано подобие  человеческого
лица, и рот его совпадал с дыхалом - собственно, дыхало и было  ртом.  И
резьба, и татуированная девица являли такое же  плотное  смешение  черт.
Вытаращенные медвежьи глаза оказывались  мордами  других  тварей,  пупок
девицы  -  человеческим  ртом,  как  и  дыхало  косатки;   тогда   соски
становились глазами, а треугольник между ног -  бородкой.  Едва  Хакворт
схватывал один рисунок, как татуировка  преображалась  -  в  отличие  от
резьбы, она была подвижной, и менялась во времени, как резьба - по длине
столба.
   - Привет, Джон, - сказала девица, - на кого ты меня покинул?
   Хакворт пытался отыскать ее  лицо,  что,  вроде  бы  не  должно  было
составлять труда - лицо, оно лицо и есть - но бесчисленные рожи и рожицы
возникали, пропадали, перетекали одна  в  другую,  вырастали  вокруг  ее
глаз, рта, даже ноздрей. Тут он начал разбирать рисунок  на  волосах,  и
это оказалось последней каплей. Он мог бы поклясться, что  на  мгновение
различил Фиону.
   Девица повернулась к нему спиной, волосы взметнулись, как  покрывало,
и Хакворт напросвет увидел идущих берегом Фиону и Гвен.
   Он слез с  Похитителя  и  пошел  за  девицей.  Похититель  безропотно
поплелся следом. Они прошли с полмили. Хакворт держался на  почтительном
расстоянии, потому что вблизи картинки на волосах начинали рябить.
   Девица  вывела  его  на  дикий  пляж,  заваленный  стволами  огромных
дугласий. Перебираясь через один,  чтобы  не  отстать,  Хакворт  нащупал
руками резьбу.
   На бревна пошли тотемные столбы. Два торчали  у  самой  кромки  воды,
чуть наискось, словно вогнанные в неверный песок копья.  Хакворт  прошел
между ними. Волна окатила его до колен. Он видел полустертые подобия лиц
и лесных тварей, воронов, орлов, волков, сплетенных в живой клубок. Вода
обожгла холодом, он мгновенно вымок, однако девица продолжала идти:  она
зашла уже по грудь, волосы ее плыли по воде, так что  прозрачные  образы
вновь на мгновение сгустились.  Тут  двухметровая  волна  обрушилась  на
девицу и накрыла ее с головой.
   Волна  опрокинула  Хакворта  на  спину  и  немного  проволокла.   Она
схлынула, он остался сидеть. Прибой лизал ему грудь. Он ждал, что девица
выплывет глотнуть воздуха, но она все не появлялась.
   Что-то там есть. Он перекатился на ноги и побрел  в  океан.  Как  раз
когда волны начали захлестывать лицо, ноги  нащупали  что-то  твердое  и
гладкое. В следующий миг опора исчезла. Его засасывало вместе с водой  в
подземный резервуар. Люк над головой захлопнулся.  Хакворт  снова  дышал
воздухом. От стен шел серебристый свет. Хакворт сидел по грудь  в  воде,
но она быстро откачивалась невидимыми насосами. Перед Хаквортом открылся
пологий серебристый коридор. Девица шла впереди на расстоянии окрика.
   Хакворт бывал в таких, обычно более конструктивных  помещениях.  Вход
располагается  на  берегу,  остальное   составляет   плавучий   туннель,
зачаленная за  дно  воздушная  трубка.  Это  позволяет  создать  дешевую
площадь; ниппонцы устраивают  в  таких  общежития  для  гастрарбайтеров.
Стены-мембраны  извлекают  из  морской  воды  кислород   и   выбрасывают
углекислый  газ;  рыбам  туннели  должны  представать  в  виде   дышащих
пузырьками  СО2  макаронин  на  холодной  стальной  тарелке.  Они   сами
выдавливаются в воду, как проростки старого картофеля, ветвятся и  тянут
за собой собственные линии подачи, чтобы продолжиться по первому  слову.
Сперва они пустые и сплющенные, затем постепенно набираются кислородом и
раздуваются.
   Теперь, когда холодная вода вылилась у Хакворта  из  ушей,  он  начал
различать  глухой  рокот  барабанов,  который  поначалу  посчитал  гулом
прибоя; однако барабаны звучали ритмичнее и зазывнее.
   Вниз, вниз по туннелю  шел  Хакворт,  за  женщиной,  свет  постепенно
тускнел, стенки сжимались. Похоже, они тоже были  медиатронные  -  краем
глаза он различал образы, которые пропадали, стоило ему повернуться.  Он
рассчитывал с минуты на минуту увидеть зал, в  котором  девицыны  друзья
лупят по барабанам, но вместо этого забрел в  полную  темноту,  так  что
пришлось встать на колени и нащупывать дорогу руками. Стоило  коленям  и
рукам  коснуться  тугой,  податливой  мембраны,   как   барабанный   бой
завибрировал в костях. Значит,  аудиосистема  встроена  в  сами  стенки:
барабаны могут звучать где угодно или даже в записи. А  может,  все  еще
проще: трубы хорошо передают  звук,  а  где-то  дальше  люди  колотят  в
стенки.
   Затылок  его  ткнулся  в  мембрану.  Он  лег  на   живот   и   пополз
по-пластунски. Перед глазами двигались мерцающие точки, и Хакворт понял,
что это - его руки, пронизанные  светоиспускающими  нанозитами.  Видимо,
ввели их врачи доктора Икс, но засветились они только в туннеле.
   Если бы девица не проползла здесь раньше, Хакворт повернул бы  назад,
посчитав макаронину тупиковой - ненадувшейся и брошенной. Барабанный бой
несся уже со всех сторон. Туннель слабо колыхался в подводных  течениях,
ледяных реках,  сбегающих  по  дну  пролива.  Всякий  раз,  как  Хакворт
вспоминал  о  толще  воды  вокруг,  ему  приходилось  останавливаться  и
перебарывать панику. Сосредоточься на воздушном туннеле, не думай о том,
что за стенками!
   Впереди определенно маячил свет. Трубка расширилась, ровно настолько,
чтобы сесть. Хакворт для отдыха  перекатился  на  спину.  Горела  лампа,
простая плошка с каким-то растопленным углеводородом, не дающим ни дыма,
ни гари. На медиатронных  стенах,  едва  различимых  в  дрожащем  свете,
плясали лесные звери.
   Хакворт полз  по  трубе  так  долго,  что  практически  потерял  счет
времени.  Порой  он  останавливался  в  очередном  раздуве  с  лампой  и
движущимися картинками  по  стенам.  Ползя  дальше,  совершенно  темными
туннелями, он  начал  испытывать  слуховые  и  зрительные  галлюцинации,
сперва смутные, как легкое постукивание в  невральной  сети,  затем  все
более четкие и реалистичные. Как во сне, подлинные воспоминания -  Гвен,
Фиона, доктор Икс, дирижабль, мальчишки, играющие в футбол, перемежались
чем-то странным, малопонятным. Хакворта смущало, что  мозг  берет  самое
его дорогое - Фиону - и мешает с окрошкой из чуждых идей и образов.
   Он видел нанозиты на своей коже. Но с тем же успехом миллионы  других
могут  копошиться  в  его  мозгу,  цепляться  к  аксонам  и   дендритам,
обмениваться короткими вспышками света. Второй мозг, переплетенный с его
собственным.
   Ничто не мешает информации поступать от одного нанозита к другому  и,
через тело, к нанозитам на коже, а от них - к кому-то  еще.  Что  будет,
когда он окажется среди товарищей по несчастью?
   Когда он очутился в большой зале, то уже не мог сказать, вправду  это
или только мерещится. Зал имел форму сплющенного  фунтика  с  мороженым,
округлый потолок поднимался над полого  коническим  полом.  Потолок  был
медиатроном, зал служил амфитеатром. В то мгновение, когда Хакворт вполз
в зал, барабанный бой  зазвучал  громче.  Пол  был  гладкий,  и  Хакворт
неудержимо заскользил  на  пузе,  вниз,  вниз,  к  центральной  яме.  Он
перекатился на спину и увидел яростно пылающий потолок, а периферическим
зрением - тысячи живых созвездий, молотящих по полу кулаками.
 
Часть вторая 
 
   Рожденные и  взращенные  в  чужеземных  пределах,  варвары  многое  в
устроении Поднебесной  неспособны  уяснить  до  конца  и  вечно  силятся
втиснуть непонятое в свои жесткие рамки.
   Циин
 
 
Хакворт испытывает нечто в высшей степени необычное; подводные игрища 
 
   В темной пещере,  озаренной  множеством  блестящих  точек,  стоит  на
возвышении  женщина-подросток.  Ее  наготу  скрывает  лишь   причудливая
нательная роспись, а  может,  и  не  роспись,  а  сплошная  медиатронная
наколка. Голову венчает лиственный венец,  пышные  волосы  ниспадают  до
колен. Она прижимает к  груди  огромный  букет  роз,  шипы  язвят  тело.
Девушку  окружает  тысячное  скопление  людей,  они  остервенело  долбят
кулаками пол, и то бормочут размеренно, то поют.
   Между девушкой и толпой топчется десятка два  мужчин.  Одни  выбегают
сами, других, похоже, выталкивают, у третьих такой вид, будто они шли по
улице (в чем мать родила) и забрели не в ту  дверь.  Среди  них  азиаты,
европейцы, негры. То и дело негодующим зрителям  приходится  выскакивать
из толпы и переставлять  замечтавшихся  участников  с  места  на  место.
Наконец вокруг девушки образуется хоровод, стук нарастает, ускоряется до
полной утраты ритма и внезапно смолкает.
   Кто-то  выкрикивает  фразу  пронзительным,  настойчивым,  улюлюкающим
голосом. Хакворт не разбирает ни слова. Снова стук. Молчание.  Стук.  На
третий раз он обретает рокочущий ритм. С какого-то мгновения  голос  уже
не умолкает, а контрапунктом вплетается в  нарастающий  грохот.  Мужской
хоровод вокруг девушки начинает притаптывать на месте. Хакворт  замечает
на   всех   танцорах   медиатронные   презервативы;    они    голубовато
фосфоресцируют во тьме.
   Стук и танец ускоряются в замедленном темпе. Участники топчутся  чуть
быстрее. Глядя на их стоящие торчком члены Хакворт понимает, почему  все
развивается так неспешно:  он  оказался  свидетелем  любовной  прелюдии.
Через полчаса возбуждение, и фаллическое, и общее, уже невыносимо.  Стук
быстрее,  чем  нормальный  пульс,  в  него  вплетаются  другие  удары  и
контрритмы, хор нестройно подхватывает вой солиста. Целых полчаса ничего
особенного не происходит.  Затем  все  случается  разом.  Стук  и  пение
взрываются новым,  невозможным  уровнем  громкости.  Танцоры  хватают  и
оттягивают висячие кончики радиоактивных  гондонов.  Кто-то  выбегает  с
ножом и отсекает их в облегченной пародии на обрезание. Девушка  выходит
из оцепенения и бросает букет в толпу, как невеста с подножки  лимузина;
розы рассыпаются, падают среди танцоров, те  подхватывают  их  на  лету,
ищут под ногами. Девушка раскидывает руки и без чувств валится навзничь,
танцоры подхватывают ее и несут над головами по кругу, затем опускают на
пол. Один из танцоров оказывается между ее ног и  в  несколько  движений
кончает. Другие оттаскивают его за руки, не дав  даже  шепнуть,  что  он
будет любить ее всю жизнь; теперь на его месте  второй,  все  происходит
так же быстро - после такой прелюдии ребятам хватает самой малости.  Все
танцоры успевают  отстреляться  в  несколько  минут.  Хакворт  не  видит
девушки, но, похоже, она не сопротивляется, и ее  явно  не  держат.  Над
оргией начинает клубиться пар. Последний участник гримасничает  сильнее,
чем средний мужчина во время оргазма; он отскакивает от девицы,  держась
за член, подпрыгивая  и  пританцовывая,  словно  от  боли.  Это  сигнал.
Остальные танцоры бросаются врассыпную. Девицу уже не  различить  -  это
окутанный паром бездвижный клубок волос.
   Она вспыхивает в  нескольких  местах,  лава  хлещет  из  вен,  сердце
шаровой молнией выстреливает из груди. Тело ее - горящий крест, слепящая
вершина опрокинутого конуса из дыма и пара. Хакворт замечает, что стук и
пение совершенно улеглись. Толпа в молчании наблюдает за горящим  телом.
Когда последние желтые языки опадают, из толпы выходит почетный караул -
четверо,  выкрашенные  черной  краской  с  намалеванными  поверх  белыми
скелетами.  Хакворт  замечает,  что  все  это  время  девица  лежала  на
квадратной простыне. Четверо хватают простыню за углы;  хлопья  пепла  и
алые головешки ссыпаются на  середину.  Люди-скелеты  тащат  простыню  к
пятидесятигалонной стальной бочке и всыпают туда  уголья.  Шипение,  пар
столбом. Человек-скелет хватает длинную ложку и мешает  в  бочке,  потом
зачерпывает  оттуда  надтреснутой  кружкой   с   эмблемой   Мичиганского
университета и долго пьет.
   Трое других пьют каждый