смерти, бедный граф должен был ждать своего приговора.
     - Ваше сиятельство,  -  начал Пьер Ферма. - Я совсем ненамного старше
вас,  мы могли бы быть друзьями,  я  уверен в  вашей невиновности,  ибо вы
плохо владеете шпагой.
     - Да,  сударь,  я всегда пренебрегал фехтованием,  больше интересуясь
сонетами.
     - Сонетами!  Тогда нас уже многое связывает.  Так помогите мне спасти
вас.  Мне  нужно  только  одно:  установить,  где  вы  провели роковую для
несчастного маркиза ночь?
     - Простите меня, сударь. Вы сказали, что могли бы дружить со мной, но
навсегда отказались бы от этого,  если бы я признался вам,  где провел эту
ночь.  Никогда,  слышите ли вы, никогда я не открою этой тайны, которая не
принадлежит мне!
     - Ваше  сиятельство,  я  не  рискую  повторить  своей  просьбы,  даже
напомнив, что грозит вам.
     - Пусть я умру,  но уста мои не разомкнутся,  чтобы ответить  на  ваш
вопрос!
     Пьер Ферма покинул сырую темницу, унося с собой не только уверенность
в  невиновности Рауля,  но и  восхищение его готовностью принести в жертву
свою жизнь,  но  лишь не  бросить тень,  очевидно,  на одну из знатных дам
Тулузы.
     Молодой граф Рауль де  Лейе был строен,  красив,  обладал прекрасными
манерами  и,  конечно,  должен  был  нравиться  дамам.  А  тогдашние нравы
располагали Пьера Ферма к  тем выводам,  которые он сделал.  Но если бы он
даже  узнал,  у  какой прекрасной дамы провел несчастный юноша ту  роковую
ночь,  то ему едва ли удалось бы уговорить ее ценой своей репутации спасти
мимолетного любовника.  Нет!  Не  таковы эти  знатные дамы!  Нужно  искать
другие пути.
     Прав  великий  Леонардо  да   Винчи  -   надо  искать  математическое
обоснование возможного вывода!
     И снова новый советник парламента зачастил в трактиры.
     Там  в  духоте  винного  перегара и  запахов  кухни  говорили о  двух
событиях:  о предстоящей казни молодого графа Рауля де Лейе и удивительном
проигрыше прокурора Массандра всего,  что было им  выиграно у  капитана де
Мельвиля.
     - Игра в  шесть костей -  это самая благородная игра из всех азартных
игр.  Пусть кто-нибудь возразит мне,  и  я размозжу ему голову!  -  уверял
беглый монах богатырского вида в  грязной рваной сутане и  со  спутанными,
как войлок, волосами.
     - Что ж тут благородного,  отец мой,  -  заметил Пьер Ферма, подливая
монаху вина,  -  если на все воля господня. Я сам был свидетелем случая, о
котором говорит сейчас вся Тулуза,  когда после семи выброшенных на  шести
костях очков следующий бросок дал только шесть. Все говорят - чудо.
     - Чудо? - наклонился к уху Пьера Ферма монах. - Чудо, сударь, не знаю
как вас величать, чудо - в вине! А такой случай, о котором вы говорите, не
такая уж диковинка, если хотите знать.
     - Ну,   почтеннейший  отец,  с  вами  трудно  согласиться.  Я  немало
упражнялся  в  счете  и  пришел  к  выводу,  что  такое  совпадение  может
повториться через  столько  бросаний,  сколько  песчинок на  берегу  моря,
скажем, в Тулоне, где мне привелось бывать.
     - Тулон,  Тулон!  При чем тут море? Кабы в нем были винные волны, вот
это было бы море! А ваше чудо не такое уж и редкое.
     - Ну что вы, отец мой! Математика не ошибается.
     - Плевать мне на  вашу математику.  Мне достаточно считать до десяти,
поскольку у меня десять пальцев на обеих руках, и я все эти десять пальцев
готов прозакладывать,  что видел именно десять дней назад вот в этом самом
трактире совершенно такое же  чудо.  А  вы  говорите -  камешки на морском
берегу. - И он пьяно захохотал.
     Пьер  Ферма  насторожился.  О  каком  совпадении может  говорить этот
пьянчужка?  И десять дней назад! Как раз тогда и случился роковой поединок
маркиза де Вуазье с его противником.
     Сам не  замечая,  Пьер Ферма последнюю фразу произнес не про себя,  а
вслух.
     - Вот-вот! И я про то же говорю, почтеннейший! Про маркиза де Вуазье.
Кто его здесь не знал?  Не раз меня потчевал. Но в тот вечер он был трезв,
трезв,  как  я  в  монастырском карцере,  куда  меня  частенько запрятывал
господии преподобный настоятель,  изрядная гадина,  скажу вам по  секрету,
сударь, хоть и в святые норовит пролезть нечестивый аббат.
     - Вы сказали,  что маркиз де Вуазье не был пьян?  Может быть, потому,
что ему предстояло драться на дуэли с графом Раулем де Лейе?
     - Вот этого не знаю,  сударь,  хоть вы и поднесете мне еще стакан или
два вина.  Не знаю.  Но видел,  как он играл в  кости.  В  шесть костяшек,
понимаете?  Серьезная была игра.  Говорят, кому не везет в любви, а я, как
монах,  поверьте,  не знаю,  что это такое!  -  И он захихикал. - Когда не
везет в  любви,  везет в  азартные игры.  А  играли они азартно,  смею вас
уверить.
     - С кем, отец мой?
     - Как с кем? С мушкетером. Только мушкетер мог так играть.
     - Как, отец мой?
     - Ну  играть,   играть  и  проигрывать.   Ведь  при  шести  косточках
отыграться трудненько,  вы  уж  мне  поверьте,  сударь,  до  того,  как  я
постригся, мне это было знакомо.
     - Так мушкетер проиграл?
     - Все проиграл:  и  кошелек с  деньгами,  и шляпу,  и плащ с крестом,
мушкетерский, и седло, и даже лошадь...
     - Если это мушкетер, то ведь ему предстояло ехать на ней?
     - Конечно,  в  том-то  и  дело.  Маркиз  -  человек  благородный,  он
предложил ему отыграться, поставив свою шпагу, мушкетерскую шпагу.
     - И тот пошел на это?
     - Конечно,  а  что ему оставалось делать?  Вот тогда и  произошел тот
невероятный случай,  о котором все сейчас болтают,  будто он и повториться
не может, а я сам видел.
     - Что же вы видели, отец мой?
     - Пять костяшек,  с одним очком и одну с двумя:  семь очков!  Меньше,
как говорится, и выбросить невозможно.
     - И кто же бросил шесть костей с семью очками?
     - Как кто?  Мушкетер.  И он выиграл с этими семью очками!  Вот и все!
Выиграл, черт бы его побрал, грешника!
     - И вы сами видели, отец мой, как на шести костяшках у маркиза выпало
всего шесть очков?
     - Чего не видел,  того не видел.  Я решил,  что тут и бросать нечего,
думал,  мушкетер теперь штаны снимать станет,  ну и  отошел от греха,  как
духовное лицо,  к другому столу, где предлагали еще стаканчик вина. Но все
видели,  как они вместе вышли из  трактира.  Значит,  все было в  порядке,
мушкетер, прости господи его грехи, отыгрался.
     - Так ведь вы же, отец мой, не видели этого!
     - А зачем видеть такую срамоту? И так все ясно. Раз они вместе вышли,
значит,  выпало маркизу только шесть очков.  И перед утром мушкетер,  этот
сын греха и  блудницы,  сел на лошадь и  уехал в полном своем мушкетерском
обмундировании.  Грешникам всегда везет!  Можете проверить у  трактирщика,
рассказал, как на исповеди.
     Пьер Ферма  проверил.  Трактирщик  в  переднике  с повязанной красным
платком головой нашел еще по крайней мере трех своих посетителей,  которые
подтвердили слова беглого монаха.
     Как математик, Пьер Ферма не мог допустить, чтобы происшедшее вчера в
его  присутствии невероятное совпадение могло  всего  за  десять  дней  до
проигрыша прокурора случиться в соседнем кабачке. Если повторное выпадение
семи  очков  на  шести  костяшках можно представить себе  как  случай,  то
сочетание последовательных бросков этих шести костяшек сначала с семью,  а
потом  с  шестью  очками,  требующее по  крайней  мере  десятка миллиардов
бросаний,  произошло дважды за  десять дней,  было бы просто опровержением
основ математики!
     Нет,  великий Леонардо прав!  Наука  о  праве,  чтобы  стать истинной
наукой, должна пользоваться и математическими доказательствами.
     А из этого следует,  что если мушкетер,  ставя шпагу,  отыгрался, то,
очевидно, уже не в кости, а с ее помощью!
     Что скажет на это господин прокурор?


     Глава вторая

     ДОБЛЕСТЬ

                                      Что человек делает, таков он и есть.

                                                               Гїеїгїеїлїь


     Пьер  Ферма хорошо изучил дорогу от  старого в  два  обхвата корявого
дуба с густой кроной, как у десятка сросшихся деревьев, до далекой калитки
сада де Лонгов - более тысячи шагов по прямой через сочный луг. Пьер Ферма
еще  засветло несколько раз  вымерил шагами это расстояние и  мог бы  идти
теперь хоть с  закрытыми глазами,  и  не только мог,  но и решился на это,
точно  выйдя  прямо к  калитке,  где  в  условленный час  его  будет ждать
желанная Луиза.
     Не раз уже после приезда Пьера в Тулузу молодые люди встречались так,
втайне от  грозного Франсуа де  Лонга,  в  густом саду,  где  под покровом
ночной темноты произносились самые  нежные и  сокровенные слова  о  вечной
любви и грядущих радостях.
     Но в этот раз Пьер Ферма шел знакомой дорогой, привычно не сбиваясь с
прямой,  глубоко  задумавшись о  предстоящем судебном  процессе,  где  ему
предстояло скрестить риторические шпаги с  прокурором Массандром и  где он
мог рассчитывать лишь на помощь великого Леонардо да Винчи, подтолкнувшего
его к математическим аргументам.  Однако не было никакой уверенности,  что
мудрость  великого  Леонардо  и   найденные  под  его  влиянием  аргументы
воспримутся досточтимыми судьями,  когда  им  придется выносить решение  о
судьбе молодого графа Рауля де Лейе.
     В  темноте калитку и  не  различить,  если бы  не белое платье Луизы,
которая выбежала из сада навстречу Пьеру и бросилась ему на шею.
     - Почему мой метр такой грустный сегодня? - шепнула она.
     - Чтобы выиграть дело, Луиза, моя нежная Луиза, и соединить не только
наши сердца, но и жизни, мне необходима лошадь.
     - Лошадь?  -  поразилась девушка. - Ты сказал, что наша жизнь зависит
от какой-то лошади?
     - Да,  милая Луиза.  От  верхового коня,  на  котором мне  необходимо
совершить путешествие,  чтобы выяснить имя проезжего мушкетера, быть может
и скорее всего убившего де Вуазье.
     - Но где взять лошадь? Купить?
     - Но у меня нет денег, ты же знаешь. Я совершенно не представляю, как
в таких случаях поступить. Я в полной растерянности.
     - Вот еще!  Какой же непрактичный мой милый метр!  А  я зачем?  Чтобы
вздыхать вместе с тобой?  Ну нет!  Боже мой! Да разве для нашего счастья я
не сумею достать верховой лошади? Я выпрошу ее у дядюшки Жоржа. Для нас!
     Пьер  покрыл поцелуями тонкие руки  своей  возлюбленной.  Поистине он
приобрел в ней на всю жизнь все понимающего друга!
     И  снова добродушный дядюшка Жорж  де  Лонг не  смог отказать любимой
племяннице в  такой пустяковой просьбе,  как его верховая лошадь с высокой
холкой и упругой рысью.
     И  уже на следующий день Пьер Ферма довольно неумело сидел в  жестком
седле,  страдая от  тряски,  когда лошадь переходила на свою упругую рысь.
Перед выездом Пьер Ферма провел циркулем по карте окрестностей Тулузы дугу
с   радиусом,   равным  однодневному  переходу.   Отправляясь  в  сторону,
противоположную Парижу,  он  намеревался отыскать  трактир  или  постоялый
двор,  где мог остановиться перед Тулузой неизвестный мушкетер и где могли
знать его имя.
     Целый день трясся Пьер Ферма в  седле по дороге на юг и еще один день
- по  дуге  круга,  чтобы добраться до  трактира,  где  увалень-трактирщик
припомнил,  что  действительно недели  две  назад  у  него  останавливался
какой-то  мушкетер,  который пил  вино  с  гвардейцем кардинала,  а  потом
повздорил с ним. Имена их ему неизвестны, но он покажет крестьянина, семья
которого выхаживает гвардейца.
     - Выхаживает? - удивился Пьер Ферма. - Разве он болен?
     - Не без этого,  сударь.  Они ведь повздорили с мушкетером, а тот был
доблестный малый.
     Ферма отыскал указанный ему крестьянский дом и  во дворе его встретил
миловидную  крестьянку,  хозяйскую  дочь,  которую  стал  расспрашивать  о
больном гвардейце.
     - Ах, сударь, - призналась крестьянка. - Это такой милый человек, и я
так  стараюсь облегчить его страдания,  достала лучший бальзам у  заречной
старухи (помогает от  тяжелых ран!),  делаю  перевязки,  изодрав на  бинты
лучшее наше полотно. Лишь бы он поправился. А какие у него усы!..
     - При  таких  ловких руках и  таком добром сердце,  как  у  вас,  моя
дорогая, невозможно не поправиться.
     - Бог да воздаст вам за ваши слова,  сударь. Вы непременно хотите его
видеть?  А не расскажете его высокопреосвященству господину кардиналу, где
он находится?
     Пьер рассмеялся:
     - Я  отнюдь не  на  короткой ноге с  его  высокопреосвященством,  моя
дорогая.  Но если бы я предстал перед ним,  то,  клянусь, сохранил бы вашу
тайну, ибо догадываюсь, что она освящена любовью, чувством мне знакомым.
     - Что вы, сударь! Как можно! - зарделась девушка и убежала.
     А  Ферма вошел в  дом,  где  хмурый хозяин,  припадая на  левую ногу,
проводил его к постели раненого гвардейца, ворча:
     - Ох уж эти мне забияки,  драчуны, не могут обойтись без ссор! Не все
ли  равно,  кому служить:  королю или  кардиналу?  На  вилы их  всех надо!
Забыли, что французы.
     Гвардеец лежал под лоскутным пестрым одеялом,  натянутым до самых его
торчащих закрученных усов.
     Пьер Ферма наивно назвал себя и свое отношение к законности, спросив,
не может ли он чем-нибудь помочь раненому.
     - Что?  -  зашевелил усами гвардеец. - Какому такому раненому? Это не
меня ли вы так обозвали, сударь? Я всего лишь подвернул колено, спрыгнув с
лошади,  вот и залег тут.  А если хотите знать,  сударь, то задерживаюсь я
здесь из-за  одной очень миленькой мордашки.  Наверняка она  повстречалась
вам во  дворе.  Не вздумайте воспользоваться моим увечьем,  не советую,  -
грозно добавил он.
     Пьер Ферма понял свою оплошность.  Конечно, гвардеец теперь ни за что
не признается, что ранен в поединке с мушкетером, страшась гнева кардинала
и  виселицы  судейских,  наверняка  подославших  к  нему  этого  советника
парламента из самой Тулузы!
     Так и  оставил Пьер Ферма раненного мушкетером гвардейца,  уехав ни с
чем и  пожелав ему выздоровления на руках миловидной крестьяночки,  а  сам
отправился по дороге на юг, откуда, видимо, приехал мушкетер.
     Еще один дневной переход верхом на лошади с упругой рысью помог Пьеру
Ферма  полностью познать все  тяготы солдатской жизни,  из  которых самыми
тяжкими,  как  ему  казалось,  были мучения от  сбитых седлом частей тела,
чувствительных к непереносимой тряске при езде рысью.
     В попадавшихся ему трактирах о мушкетере ничего не знали,  но в одном
из  них посоветовали наведаться в  расположенный поблизости замок местного
дворянина, который мог принять у себя заезжего гостя.
     К  замку  Ферма  подъехал в  самый  неподходящий час  и  столкнулся с
похоронной процессией.
     За  гробом  шли  все  домочадцы  и  слуги  умершего  владельца замка.
Спешившись,   Пьер  присоединился  к  процессии,  стараясь  выяснить,  что
произошло с дворянином.
     Провожающие в  последний путь усопшего не отличались разговорчивостью
и хмуро поглядывали на примкнувшего к ним чужака.
     Но совсем по-иному отнеслась к нему вдова покойного.
     Высокая, стройная, еще молодая, жгуче-черная, с горящими глазами, вся
в трауре,  она,  гордо выпрямившись,  стояла у края свежей могилы и первая
бросила в нее ком земли,  кем-то протянутый ей, беззвучно шепча губами или
молитву или клятву.  И  не горе,  а скорее гнев воплощала в себе ее черная
напряженная фигура на фоне вечернего неба.
     Она заметила незнакомца,  когда все возвращались в замок, и приказала
седому слуге подозвать его к ней или привести.
     Когда  Пьер  предстал перед  нею,  то  почувствовал острый  сверлящий
взгляд.
     - Сударь,  я  не  знаю вас,  но  благодарна за  ваше участие в  нашей
горестной процессии.  Не  угодно ли будет почтить память усопшего во время
поминальной тризны?  Не откажите в  таком случае в любезности назвать свое
имя.
     Пьер  Ферма  после  встречи  с  раненым  гвардейцем решил  больше  не
называть себя,  но сейчас не мог солгать этой гордой и  гневной вдове.  Он
признался ей, кто он есть.
     Женщина оживилась, насколько это было возможно в ее состоянии:
     - Вот  кого  больше  всего  в  жизни  я  хотела бы  видеть сейчас!  -
воскликнула она. - Сам господь бог привел вас ко мне в этот горестный час.
Я  клялась над  могилой мужа отомстить за  него этому проклятому гасконцу,
которого мой муж приютил у себя.
     - Чем я могу быть вам полезен, мадам?
     - Вы представитель закона, и к вам я взываю о мести.
     - За что и кому хотели бы вы мстить с помощью закона?
     - Убийце моего мужа.
     - Кто же этот злосчастный преступник?
     - Мушкетер,  гасконец,  дворянин.  То, что он мушкетер, было видно по
его  плащу с  крестом,  гасконца выдавало его произношение и  склонность к
грубым шуткам,  и  только дворянин мог быть противником моего благородного
мужа в  поединке,  вызванном спором.  Имя  же  преступника пусть установит
закон!
     - В чем же заключается спор, мадам?
     - Мы,  женщины,  никогда не  поймем  мужчин до  конца.  То,  что  нам
представляется совсем  незначительным,  им  кажется достаточным для  того,
чтобы рисковать своими жизнями.
     - Сколь же важна была тема спора хозяина замка с его гостем?
     - Ах,  не спрашивайте, сударь. Мне горько повторять то, что я слышала
своими ушами.
     - Они спорили,  смею спросить,  о святой вере и гугенотах? О короле и
кардинале?  О  королеве Анне и  герцоге Букингемском?  Или о  нескончаемой
войне за правую веру*, или о философе Декарте и папе римском?
     _______________
          * Впоследствии  она  получила название Тридцатилетней.  (Примеч.
     авт.)

     - Ах нет,  нет,  сударь!  Совсем иное.  Они поссорились из-за того, с
какого  конца  надо  разбивать вареные  яйца,  которые  я  принесла им  на
завтрак!  Муж разбивал их с тупого конца, а гость стал насмехаться над ним
с  чисто  гасконской  наглостью,  уверяя,  что  истинно  благородные  люди
разбивают яйца  с  острого  конца  и  что  так  можно  отличить выдуманное
благородство рода от подлинного.
     - Так из-за яиц и состоялась дуэль?
     - Из-за  чести нашего рода,  сударь.  Оскорбленный муж был смертельно
ранен,  я  выхаживала его все эти дни,  но господу угодно было взять его к
себе. Но он требует отмщения! Могу ли я рассчитывать на вас, сударь?
     - Я  обещаю вам  лишь  одно,  мадам:  выяснить имя  этого гасконского
дворянина,  состоявшего в  мушкетерах его  величества короля.  Именно ради
этого я  и  приехал в  ваш замок,  не  подозревая,  что разыскиваемый мной
мушкетер успел проявить здесь свою доблесть.
     - Доблесть?  Доблесть,  сударь, проявляют в сражении с врагом, а не в
уплату за гостеприимство.
     Уезжая из  замка еще до  начала поминальной трапезы,  Пьер Ферма,  не
только юрист,  но  и  поэт,  уносил в  душе  гневный образ жаждущей мщения
вдовы, демонически прекрасной в своей ненависти, рожденной любовью.
     Возвращение в  Тулузу было печальным для  Ферма.  Он  почти ничего не
узнал,  потратил драгоценное время и чувствовал себя совершенно разбитым и
больным от непривычной верховой езды.
     До дня суда остались считанные дни, а он не мог и думать о том, чтобы
сесть в седло и начать поиски следов мушкетера по дороге в Париж.
     И  тогда он  вспомнил о  сотоварище Декарта по  коллежу,  ныне аббате
Мерсенне,  живущем в Париже,  с которым он вел научную переписку,  сообщая
через  него  всем  интересующимся математикой ученым о  своих изысканиях и
открытиях.
     И Пьер Ферма сел за письмо.
     Но   всякий  человек  всего  лишь  человек  со  всеми  присущими  ему
слабостями. Пьер Ферма не был бы самим собой, если б увлечение математикой
не захватывало его всего целиком.
     И  письмо,  обращенное через  аббата Мерсенна к  другим ученым,  было
прежде всего научным с неизвестными до того выводами,  не содержа,  кстати
говоря,  по  обычаю Пьера Ферма,  найденных им  доказательств,  которые он
предлагал своим  современникам найти самим.  Неизвестно,  чего  здесь было