ратился он к  ухаживающему за ним Сирано.  -  Я  не
ошибся,  остановив свой  выбор  на  тебе,  как  на  своем преемнике.  Силы
покидают меня,  словно и мне привелось выпить свою чашу цикуты.  Теперь ты
должен действовать в служении Добру один.
     - Учитель,  не пугай меня.  Такая потеря слишком много значила бы для
меня.
     Тристан горько улыбнулся.
     - О нет,  нет!  Я не стану называть по именам тех,  кого оставил,  не
называй и ты никогда моего имени,  но помни меня и мои советы,  как помнил
их великий Сократ. Уэлл?
     - Не  равняй меня с  ним,  учитель!  Под твоим мудрым руководством он
учил людей благу.
     - Ол райт!  Ты тоже должен их учить.  Вот об этом я и хочу говорить с
тобой, пока еще мыслю и, как сказал ваш великий философ, существую.
     - "Когито эрго  сум"  -  Декарт!  Я  защищал его  книги  от  сожжения
изуверами.
     - Я  помню  этот  подвиг.  Но  шпагу  тебе  придется вложить в  ножны
нїаївїсїеїгїдїа, чтобы отныне служить Добру только пером.
     - Я склонен к этому, учитель. Писал стихи и даже комедию.
     - Твое оружие -  смех.  Ты  должен высмеивать Зло,  Несправедливость,
Жестокость власти.
     - И церкви!
     - Уэлл,  и  церкви,  изуверов,  но...  Здесь ты  должен быть  так  же
осторожен,  как при скрещивании шпаг.  Нет! Более осторожен, ибо требуется
иное  уменье,  чем  владение клинком.  Церковники могут наложить запрет на
твои сочинения, если ты не заключишь их в кольчугу.
     - Кольчугу? Какую? Я всегда дрался без нее.
     - Ты  был  только  дуэлянт,  остряк  и  балагур.  Так  останься  и  в
сочинениях своих остряком,  балагуром, весельчаком. Вот тебе маска, равная
кольчуге,  маска вроде той,  что пригодилась мне в почтенной Англии, чтобы
скрывать свое "инопланетное уродство"!
     - А я всем выставлял его напоказ.  И мучился, и дрался за него - и не
добился ничего.
     - Ты  не  пробился во  дворец,  но  вызволил из заточения Кампанеллу,
которого с  почетом усыновила бы  Солярия.  За это да простится тебе сотня
твоих драк.
     - Я  готов служить Добру пером и  расскажу людям все  то,  что знаю о
Солярии, именем которой назвал свой "Город Солнца" Кампанелла.
     - Это я  воспользовался его словом,  говоря о своей планете.  Но тебе
придется писать по-иному.  Если отец Кампанелла учил, рисуя идеальное, как
он  считал,  устройство жизни,  то  ты рази земные уродства,  показывай их
через телескоп,  в  какой Галилей смотрел на  звезды.  Пусть люди увидят в
твоих сочинениях самих себя  и  нелепые,  сложившиеся между ними на  Земле
отношения.
     - Я для контраста расскажу о всех чудесах твоей планеты.
     - Остерегись, дорогой мой! Тебе никто не поверит, обзовут обманщиком,
лгуном или сумасшедшим и  все твои благие советы выбросят вместе с книгой,
если ее даже и не успеют запретить.
     - Но как же быть, учитель?
     - Дай  мне  лечебную крупицу.  Когда мне станет лучше,  мы  продолжим
разговор.
     Тристан заметно слабел,  у Сирано уже не оставалось надежды,  что они
вместе вернутся во Францию.  Скрепя сердце, спустя час, когда Тристану как
будто  полегчало,  Сирано  слушал мудрые наставления,  жадно  впитывая их,
чтобы предстоящие годы всегда чувствовать подле себя своего Демония.
     - Ты спрашивал,  как же быть? - с трудом возобновил беседу Тристан. -
Как  сделать,  чтобы тебя не  сочли лгуном или безумцем?  Говори еще более
безумные вещи,  чем  кажущиеся безумными.  Рассыпь  известные тебе  чудеса
счастливой Солярии между самыми глупыми нелепицами.  Вери найс! Прелестно!
Пусть  читатели твои  сочтут,  что  все  это  "выдумки" одинаково смешны и
глупы.  Но  через сотни лет,  когда люди  сравняются с  соляриями в  своих
познаниях,  они сумеют разобраться, где ты шутил, а где вещал. Но главное,
пусть люди ныне знают, как жить нельзя! Ты понял?
     - Понял. Шутить и "прятать жемчуг в камни"?
     - Хотя бы так!  Но камни эти должны лететь в намеченную цель, крушить
несправедливость, власть, злодейство!
     - Я напишу трагедию, пойду поэтом к герцогу д'Ашперону.
     - Да,  да! Он предложил тебе. Ол райт! Ты прав! Поступишь верно, хотя
и отказался от предложения кардинала Ришелье.
     - Д'Ашперон -  наш  доброносец.  Я  пойду  к  нему,  чтобы служить не
чванству кардинала, а вместе с герцогом нашему общему делу.
     - Потому я тебя и одобряю.  Уэлл,  уэлл!  А теперь иди, оставь меня и
отдохни. Я, кажется, усну. И может быть, проснусь. Вери найс!
     Но   солярий  Тристан,   Демоний  Сократа  и   Сирано  де  Бержерака,
современник  Фидия,   Перикла,  Кромвеля  и  Ришелье,  не  проснулся...  В
неописуемом  горе  стоял  над  его  холодным  телом  Сирано  де  Бержерак,
размышляя о  своем  последнем долге  учителю,  отдавшему свою  жизнь людям
чужой планеты.
     И  Сирано принял неожиданное решение.  Он покинул ракету.  Сами собой
заработали ракетные устройства,  и  они подняли к  небу гигантскую башню с
единственным своим мертвым пассажиром,  оказавшимся совсем не  бессмертным
Демонием,  чтобы  унести в  межзвездное пространство и  навсегда сохранить
нетленным того, кто служил умом и сердцем неизвестным ему прежде людям.
     Ракета растворилась,  исчезла в синем небе,  заглохли раскаты грома в
горах, где не прошло дождя.
     Сирано  почувствовал полное и  безнадежное одиночество.  Он  упал  на
землю,  готовый грызть ее, и зарыдал, зная, что его никто не видит. Он рыл
пальцами землю у корней могучих сосен, окружавших его со всех сторон.
     Безутешное  горе  и  сознание  безысходного одиночества терзали  его,
отнимая последние силы.
     Он не знал,  какое время пролежал на земле,  царапая ее пальцами,  но
когда повернул мокрое от слез лицо, то не поверил глазам. У скалы недвижно
застыла,  словно каменная,  фигура индейца со скрещенными на груди руками.
Он был в мягких мокасинах,  в кожаных брюках с бахромой по шву,  в куртке,
расшитой такой же бахромой, и в шапке с ярким пером. У правого бедра висел
колчан со стрелами,  у  левого -  томагавк,  боевой топорик,  а  за спиной
виднелся огромный лук.
     Индеец, конечно, давно мог бы сразить Сирано стрелой, однако, видимо,
ждал,  когда он придет в  себя,  став свидетелем его горя.  Сирано вскочил
одним движением и  взглянул в  узкие темные глаза,  наблюдавшие за  ним  с
холодным спокойствием.  Тогда  Сирано снял  висевшую у  него  на  перевязи
шпагу, положил ее у ног и протянул индейцу обе руки ладонями вперед.
     - Франция!  Квебек!  -  произнес Сирано,  надеясь, что здесь все-таки
Новая  Франция и  французские слова могут быть  знакомы аборигену.  Индеец
молчал, никак не реагируя ни на слова, ни на жесты чужеземца.
     Тогда Сирано улыбнулся, приветливо, сердечно.
     Вероятно,  из  всех  видов общения людей друг  с  другом улыбка самое
общепонятное и  действенное средство передачи мыслей и желаний,  способное
преодолеть барьеры и языковые, и даже порожденные враждой.
     Индеец,   не   меняя  каменного  выражения  лица,   сказал  несколько
французских слов:
     - Колдун. Аббат. Костер.
     Для  Сирано этого было  достаточно,  чтобы понять,  что  индеец видел
запуск ракетного корабля, совершенный, как он понял, Сирано. И он, конечно
в  его представлении -  "колдун".  А  у аббата такого колдуна ждет костер.
Очевидно,  индейцу  были  знакомы  нравы  служителей  святой  католической
церкви. Сирано, превозмогая головокружение, коснулся рукой сердца.
     - Квебек.  Франция.  Друг,  -  выговорил он, показав жестом на себя и
индейца.
     Тот с достоинством кивнул.  Рука его протянулась к томагавку. Сирано,
пересиливая овладевшую им слабость,  напрягся,  готовый применить узнанные
от другого индейца приемы борьбы без оружия.
     Индеец взял боевой топор и  доверчиво положил его рядом со  шпагой на
землю.  И  как  только Сирано понял,  что абориген мирно принял его,  силы
вдруг совсем оставили его.  На него накатился мрак, вызванный горем и всем
им перенесенным, он без сознания повалился на землю.
     Он  не знал,  как очутился в  вигваме племени,  обитавшем в  соседнем
каньоне, ошибочно принятым Сирано и Тристаном за безлюдный.
     Долгое  время  Сирано  находился между  жизнью  и  смертью,  даже  не
воспринимая  трогательного  ухода   за   собой   семьи  Медвежьего  Когтя,
принесшего его сюда.
     Все   племя   приняло  участие  в   судьбе  "колдуна",   своей  волей
отправившего в небо круглую скалу и, очевидно, отдавшего для этого слишком
много жизненных сил, вызвав в горах гром без дождя.
     Простодушные обитатели вигвама,  видя,  как мечется в бреду их гость,
произнося непонятные слова,  не догадывались о  его видениях,  которые или
были  повторением  пережитого,  или  подменяли  собой  реальность,  будучи
бредовыми грезами.  Даже  сам  Сирано,  начав  приходить в  себя,  не  мог
провести  грань  между  реально  происшедшим  и  пригрезившимся  во  время
болезни.
     Он мучительно старался восстановить цепь событий: неистовая погоня по
дорогам  Франции,  в  альпийском ущелье;  подъем  под  пулями  гвардейцев,
подорвавший усталое сердце учителя;  диковинная башня и  люк,  у  которого
упал учитель;  круглое помещение с окнами, не выходящими наружу; аутодафе,
из  пламени которого взлетела ракета  Тристана,  которую Сирано  предложил
опустить в Новой Франции; и наконец, приземление ее именно в Новой Франции
и  потом раздирающее душу  горе потери учителя с  так  и  не  оправившимся
усталым сердцем!
     Но было ли на самом деле все,  что "привиделось" Сирано между взлетом
и посадкой ракеты?
     Лежа в вигваме,  Сирано не в состоянии был это решить. Но он и не мог
отказаться от воспоминаний о пейзажах Солярии,  о мудрой Ольде, о горячо и
нежно любимой Эльде!  Но... если они с Тристаном побывали там, разве та же
Ольда не исцелила бы его усталое сердце?  Разве отпустила бы его на Землю,
чтобы он сразу погиб бы там?
     Мучимый этими  вопросами,  Сирано выздоравливал,  не  зная,  как  ему
отблагодарить приютивших его индейцев.
     Случай  помог  ему  оказать услугу Медвежьему Когтю,  как  звали  его
спасителя, который едва сам не погиб от когтей медведя во время охоты. Его
принесли в  вигвам  истекающим кровью.  И  Сирано отдал  ему  свою  кровь,
перелив ее  в  его жилы так,  как сделал это когда-то  Кампанелла.  Сирано
повторил  усвоенные  им  приемы,  которые  вечный  узник  описал  в  своем
медицинском трактате,  еще находясь в  темнице.  Спасение Медвежьего Когтя
"колдуном" еще больше расположило к нему индейцев.
     Он еще долго прожил с ними, пока окончательно поправился, знакомясь с
их  немудреным бытом.  И  ему казалось,  что он действительно имеет дело с
одичавшими за  миллион лет соляриями,  но  сохранившими если не достижения
былой цивилизации, то твердые устои справедливого уклада общества.
     И  эти дети теперь земной природы были куда ближе к сказочным,  пусть
даже привидевшимся ему соляриям,  чем его европейские сородичи,  убивающие
друг друга за золото, за власть, за иные верования, когда главным правом в
жизни служит насилие.
     То,  что Сирано колдун, стало у всех индейцев племени непреложным, но
он обрел славу доброго колдуна.
     И к нему приходили с маленькими своими нуждами простодушные обитатели
вигвамов, а Сирано узнавал их жизнь и обычаи.
     Индейцы не  знали  собственности,  которую ценой любой крови защищали
власть имущие во всех европейских государствах.  Правда, индейцы в отличие
от  соляриев охотились,  но  добытая ими  дичь становилась общей для всего
племени.
     Дети воспитывались сообща женщинами,  преданными этому делу, умеющими
внушить  малышам чувство достоинства,  взаимовыручки,  преданности каждого
всем.
     Потом  мальчиков учили  владению оружием и  приемам охоты или  защиты
племени от любых нападений,  а девочек -  женскому делу:  выделыванию кож,
шитью одежды, приготовлению пищи и поддержанию очагов и, конечно, уходу за
детьми.  Все  это  восхищало  Сирано.  Когда  к  нему  привыкли,  он  стал
расспрашивать,  где же Квебек и как он мог бы добраться до него. Старейший
из индейцев,  с оливковым цветом лица, привел его на край ущелья и показал
рукой, сказав на местном языке:
     - Кана - да! - и добавил по-французски: - Там!*
     _______________
          * Это слово "канада" (там!) и стало впоследствии названием  всей
     страны,  в  направлении  которой  показывали  рукой индейцы заморским
     пришельцам. (Примеч. авт.)

     И  Сирано  дали  спутника,  проводника,  который  мог  вывести его  к
Квебеку.
     Тяжел  был  путь.   Индейцы  здесь  не  знали  лошадей,   они  всегда
рассчитывали лишь на свои ноги.
     И ноги Сирано наконец привели его в Квебек, столицу Новой Франции.
     Здесь,   среди   убогих  домишек,   воздвигнутых  переселенцами,   по
преимуществу скупавшими у  индейцев шкуры зверей,  он встретился наконец с
французами.
     К сожалению,  его поношенный солдатский камзол внушил тем подозрение,
которое не рассеивалось даже дворянской шпагой на боку.
     Сирано де Бержераку пришлось на первых порах выдать себя за человека,
потерпевшего кораблекрушение и  вынужденного добираться  до  реки  Святого
Лаврентия почти через всю страну.
     Ему верили и не верили.  Но когда он назвал имя советника губернатора
господина Ноде,  отношение к  нему смягчилось.  Его  провели во  "дворец".
Более насмешливого названия нельзя было присвоить хижине,  где  властвовал
мальтийский рыцарь  Шарль  де  Монманьи,  назначенный наместником короля в
колонии,  превышающей площадью Францию,  но  где  надо было начинать все с
голого места.
     Основную власть здесь имели торговые компании,  промышляющие пушниной
и скупкой у индейцев ценного сырья, губернатор же представлял короля.
     Ноде холодно принял Сирано.
     - Прошу извинить, почтенный господин, - сказал он, услышав имя Сирано
де Бержерака, - но я имел честь встречаться с названным вами дворянином и,
признаться, не нахожу слишком большого сходства между вами.
     - Я напомню вам, господин Ноде, что вы оказали мне неоценимую услугу,
переправив меня в гробу на фелюгу.
     - Гм,  -  удивился Ноде.  -  Вы в  самом деле кое в чем осведомлены о
судьбе милого юноши, которого я знал, но который едва ли остался жив.
     - Однако он  перед вами,  господин Ноде!  Что же касается изменившего
очертания моего носа,  который наверняка запомнился вам как верх уродства,
то я  получил ранение в  бою под Аррасом и  благодаря судьбе,  забросившей
меня в чужие страны, с помощью тамошних лекарей свел следы ранения.
     - Я  рад  бы  был  поверить вам,  что у  индейцев есть такие колдуны,
которые умеют заживлять подобные раны, но не раньше, чем вы сведете меня с
ними.
     Сирано был в  отчаянии.  Как убедить этого подвижного толстяка в том,
что представший перед ним бродяга и есть Сирано де Бержерак,  которого тот
доставил в гробу на фелюгу, а потом перевез в карете в Мовьер.
     "Мовьер-Кюре!  Вершитель Добра Доброносцы!"  -  мелькнуло в  мыслях у
Сирано.  И,  подчиняясь невольному порыву, он сделал тайный знак пальцами,
которому научил его ритор тайного общества покойный Тристан.
     Этот  знак вызвал удивление,  потом радость Ноде.  Он  ответил Сирано
таким же знаком.
     - О  молодой мой  друг!  Все  рассказанное вами так необычно,  что вы
должны извинить меня за мое недоверие.  Но теперь я  вижу в  вас не только
смелого юношу, сражавшегося за нашего Кампанеллу, но и брата по выбранному
в жизни пути.  Я готов всем,  чем могу, содействовать вам. Но прежде всего
вам нужно надеть достойный костюм. У меня есть кое-что. Я прикажу служанке
перешить вам по фигуре.
     - Наконец-то  я  могу  поблагодарить вас,  брат  Ноде,  не  только за
оказываемую мне любезность здесь,  но и  за заботу о  милой нашей Франции,
куда сейчас стремлюсь, надеясь на вашу помощь.
     - Мы ждем корабля в ближайшие недели.  Но чтобы попасть на него,  вам
нужно очаровать вице-короля и губернатора рыцаря мальтийского ордена Шарля
де Монманьи.
     - Я готов,  если вы окажетесь настолько любезны, что представите меня
ему.
     - Но как вы объясните ему свое пребывание здесь?
     - Я  признаюсь ему,  как  и  вам,  что  вынужден был  бежать вместе с
ритором  доброносцев в  звездном корабле,  который и  приземлился в  Новой
Франции.
     - О   боже  мой!   Одно  лишь  упоминание  о  доброносцах  вызовет  у
благородного рыцаря мальтийского ордена такой гнев,  что мне уже не спасти
вас с помощью пустого гроба. Губернатор заполнит его вашим телом навечно.
     - Поверьте,  это  не  устроит меня.  Но  что я  должен сказать рыцарю
мальтийского ордена?
     - Самое нелепое,  что только сможете придумать,  но только не правду.
Представляемый им  орден,  созданный еще  крестоносцами пятьсот лет назад,
перекочевавший из Палестины на Мальту,  пользовался в Париже излишним,  по
мнению его высокопреосвященства господина кардинала Ришелье,  влиянием,  и
он нашел лучшим удалить господина Шарля де Монманьи подальше,  возведя его
в высокий ранг.  Та же судьба постигла и меня после участия в освобождении
Кампанеллы.  Став советником рыцаря, я узнал его нрав и наставляю вас: чем
нелепее будет ваша выдумка, объясняющая появление здесь, тем она покажется
вице-королю и губернатору достовернее.
     Сирано задумался и,  пока ему готовили платье для официального приема
губернатором, выдумывал самое невероятное и глупое путешествие, которое он
якобы совершил. Он вспомнил совет Тристана и был готов для высокой беседы.
     Она состоялась во "дворце", то есть в хижине переселенцев, отведенной
наместнику короля, пока каменный дом для него будет возведен.
     Рыцарь  мальтийского ордена  Шарль  де  Монманьи  оказался надутым  и
важным  вельможей,  считающим  себя  мудрецом  и  философом,  способным  к
возвышенным мыслям.  Вице-король любезно расспросил Сирано,  из  какой  он
страны, каково его имя и как он попал сюда.
     Сирано де  Бержерак представился,  заметив,  что  его отец пользуется
наследственной привилегией не  снимать  шляпу  в  присутствии короля.  Это
произвело  на  вице-короля  благоприятное  впечатление.  Когда  же  Сирано
поведал ему,  что  совершил путешествие сюда по  воздуху,  привязав вокруг
себя множество склянок с росой, и поскольку роса притягивается солнцем, то
и поднялся вместе с нею над землей.  Земля же,  очевидно,  вращается, ибо,
начав спуск, Бержерак обнаружил, что у него под ногами вместо окрестностей
Парижа оказалась Новая Франция.
     Вице-король,  несмотря на свое рыцарство,  был человеком воспитанным.
Он или поверил Сирано,  или сделал вид, что поверил, наговорил любезностей
и даже отвел ему комнатку во дворце, а ночью явился к нему со словами:
     - Вам, совершившему столь отважное путешествие, не пристало уставать,
и я осмелюсь передать вам мнение отцов иезуитов, с которыми я совещался по
вашему поводу.  Представьте,  любезнейший, отцы иезуиты настаивают, что вы
колдун,  а самое меньшее снисхождение, на которое вы можете рассчитывать с
их стороны, это сойти за обманщика. Меня же лично в вашем рассказе смутило
то  обстоятельство,  что свой путь от Парижа,  где вы были лишь вчера,  вы
могли бы  совершить с  помощью притягивающего росу  солнца даже  и  в  том
случае, если бы Земля и не вращалась, что наиболее спорно.
     Сирано, быстро приведя себя в порядок и усевшись рядом с вице-королем
на узкой койке,  постарался доказать доступными тому способами,  что Земля
все-таки  вращается и  что  отцы иезуиты напрасно в  этом сомневаются.  Он
вспомнил о Тристане,  и его Демоний, словно находясь подле него, подсказал
ему нужные слова.
     - Ваша светлость,  государь мой,  вице-король и  губернатор!  Я  буду
крайне  счастлив,  узнав  о  вашей  победе  в  богословском споре с отцами
иезуитами,  уважение к которым спешу выразить.  И вы,  несомненно, выйдете
блестящим  победителем  в  диспуте,  если  напомните  отцам иезуитам,  что
утверждение,  будто Солнце вращается вокруг Земли, как видят то наши глаза
и  как  утверждал  язычник  Птоломей,  об