ва  слагаемых  в  той  же  степени  безупречно
     доказана  Пьером  Ферма с помощью его "метода спуска",  а для третьей
     степени  спустя  столетие   Эйлером.   В   наше   время   с   помощью
     электронно-вычислительных  машин  доказана  подобная нерешаемость для
     всех чисел до многих миллионов с показателями от 3 до 100  000,  что,
     по  мнению  Ферма,  доказывать  уже  не  требовалось,  поскольку  для
     четвертой степени это доказано и для  третьей  степени  тоже  удалось
     доказать,   подтвердив   тем,   что   "вероятностные   кривые  Ферма"
     расходятся.

     Закончив описание своего "метода подъема", Пьер Ферма дописал:
     "Если предложенное доказательство,  основанное на  противопоставлении
свойств  "плоских"  и  "пространственных"  и  "субпространственных"  мест,
покажется тем,  кто прочтет эти строки, удивительным, то это отразит и мое
собственное  отношение  к   найденному  доказательству,   суть  которых  в
"вероятностных кривых"*.
     _______________
          * Математики,  предполагающие,  что   Ферма   ошибся   в   своем
     доказательстве  Великой  теоремы  и  она  простыми  средствами  якобы
     недоказуема,  могут  отыскать  "ошибку"   и   в   приведенном   здесь
     "ГИПОТЕТИЧЕСКОМ"  "методе подъема",  учтя,  однако,  при этом как его
     "литературную условность",  так и математическое значение  упомянутых
     "вероятностных    кривых",   которые,   очевидно,   должны   отражать
     поддающуюся  экстраполяции  закономерность.  И  не  забыть  при  этом
     корректность практической проверки доказательства.

     Пока  Пьер  Ферма писал,  песок в  песочных часах успел пересыпаться.
Баронесса куталась в  принесенный платок,  хотя от  горевшего камина несло
жаром.  Ничего не  поняв в  появляющихся под  гусиным пером строчках,  она
отвернулась,  что избавило ее  от того,  чтобы видеть глаза гостя.  А  он,
аккуратно сложив написанную бумагу, спрятал ее в карман камзола:
     - Итак,   сударыня,  выразив  свое  заветное  желание,  как  вы  того
пожелали, я искренне благодарю вас за перо и бумагу.
     - И  за  вино,  -  хрипло  напомнила Орлетта,  одержимая теперь  лишь
стремлением овладеть "страшным", как ей казалось, документом.
     - И за вино! - подхватил Ферма, залпом выпивая бокал.
     Перстень звякнул, когда Ферма поставил бокал на стол. Ферма вынул его
и передал баронессе:
     - Теперь,  если  позволите,  сударыня,  я  предпочел  бы  отдохнуть в
комнате, которую вы мне укажете.
     - О  боже,  что я  сделала!  -  не  удержалась от возгласа Орлетта и,
спохватившись,   добавила:  -  Ах,  нет,  нет,  метр!  Я  до  сих  пор  не
позаботилась о вашем отдыхе.  Камердинер заменит меня и проводит вас.  - И
она  с  таким отчаянием позвонила в  колокольчик,  словно это  должно было
спасти и ее и гостя.
     Все тот же шаркающий ногами слуга в парадной ливрее появился в дверях
и, поняв знак госпожи, сделал Ферма жест следовать за собой.
     Ферма невольно зевнул,  упрекнув себя в неучтивости.  В голове у него
шумело (какое крепкое вино,  сразу бьет в голову!), и он, нетвердо ступая,
пошел следом за  слугой,  отвесив готовой разрыдаться,  смертельно бледной
баронессе прощальный поклон.
     Это был последний поклон великого математика XVII века Пьера Ферма!
     Через час его не стало...
     Орлетта с  гулко  бьющимся сердцем,  со  свечой в  руках на  цыпочках
подошла к двери отведенной Ферма комнаты и некоторое время прислушивалась.
Потом вошла в нее,  готовая объяснить свое появление заботой о госте,  а в
глубине души надеясь,  что перстень за годы "выдохся" и Ферма просто спит.
Но  он  лежал на  кровати,  не  раздевшись.  Орлетта потрогала его  руку и
отдернула свою, ощутив мертвящий холод.
     Он был мертв,  как и предрекал "серый кардинал",  в "святости своей и
христианской любви" убеждая,  что "он не узнает уже горестей, уготовленных
ему в жизни...".
     Дрожащими руками  Орлетта  стала  обшаривать карманы гостя,  пока  не
нашла  недавно  написанную "Тайну  разложения степеней"  -  доказательство
великой  теоремы,  которое  в  течение  столетий  будут  тщетно  стараться
воспроизвести  множество  ученых.   Но   для   Орлетты  этот   листок  был
разоблачением,   грозящим  низложением  ее   сына  Симона  из   баронов  в
незаконнорожденного и  бесправного человека.  "Скорее,  скорее  уничтожить
проклятую тайнопись, в которой ничего нельзя понять!"
     И  Орлетта,  шепча клятву постричься в монахини,  чтобы замолить свои
великие грехи,  поднесла бесценный для науки документ к пламени свечи -  и
через   минуту   доказательство  Ферма   его   великой  теоремы  перестало
существовать,  от него не осталось даже пепла, растоптанного ногой будущей
игуменьи монастыря кармелиток в  Бетюне,  превратившейся по  воле умершего
"серого кардинала" в  "волчицу",  а "человек хуже зверя,  когда он зверь",
как скажет впоследствии,  размышляя о  человеческой сущности,  Рабиндранат
Тагор.


     ПОСЛЕСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

                                     От человека остаются только дела его.

                                                          М. Гїоїрїьїкїиїй


     9  февраля  1665  года  в  "Журнале ученых" ("Journal des  Savants"),
который начал выходить во Франции взамен подвижнической переписки, которую
вел до  конца жизни аббат Мерсенн,  а  вслед за  ним Каркави,  был помещен
некролог Пьеру Ферма.
     В этом некрологе говорилось:
     "Это  был  один  из  наиболее замечательных умов  нашего века,  такой
универсальный гений и  такой разносторонний,  что  если бы  все  ученые не
воздали должное его необыкновенным заслугам,  то  трудно было бы  поверить
всем вещам,  которые нужно о нем сказать, чтобы ничего не упустить в нашем
"ПОХВАЛЬНОМ СЛОВЕ".
     И хотя уже при жизни Пьер Ферма был признан первым математиком своего
времени,  о  его юридической деятельности говорится в  том же  "Похвальном
слове" как о  выполняемой им "с большой добросовестностью и таким умением,
что  он  славился как  один из  лучших юристов своего времени".  А  о  его
поэтическом  творчестве  на  латинском,  французском  и  испанском  языках
говорилось,  что "он писал стихи с таким изяществом, как если бы он жил во
времена Августа и  провел большую часть своей жизни при  дворе Франции или
Мадрида".  После же его смерти, последовавшей "во время одной из служебных
поездок" (как сказано,  видимо, без каких-либо расследований обстоятельств
его кончины),  слава его не  только умножилась,  но  поставленные им перед
ученым миром,  решенные им  самим задачи были  столь значительны,  что  на
протяжении более  чем  трех  столетий вызывали не  только  фундаментальные
работы таких корифеев науки,  как Эйлер, Лейбниц, Гюйгенс, Ньютон, Лагранж
и  другие,  но и создание новых отраслей математики:  теория вероятностей,
теория  алгебраических чисел,  с  помощью  остроумнейших  приемов  которой
ученые пытались доказать великую теорему Ферма, остающуюся и поныне маяком
для искателей математических истин.


          ______________________________________________________
                                  ЭПИЛОГ

                                       Мечты придают миру интерес и смысл.

                                                              А. Фїрїаїнїс


     Закрываем последнюю страницу романа, где действует Мним.
     С  кем же мы прощаемся?  С автором,  превратившимся на время в Мнима,
чтобы,  мечтая о  своем  герое  XVII  века,  оказаться рядом  с  ним?  Или
прощаемся с  самим  великим математиком,  каким он  представлен в  романе,
рожденный своей славой и открытиями?
     Но,   быть  может,  "Мним"  надо  отнести  все-таки  к  моему  былому
попутчику,  неведомо как  появившемуся в  пустом купе  движущегося поезда,
"путешественнику во времени из прошлого в будущее"?
     И  наконец,  не  следует ли  признать доказательство великой теоремы,
записанное перед  кончиной Пьером Ферма,  к  "мнимым доказательствам",  не
удовлетворяющим дотошных математиков?
     Все эти вопросы в  первую очередь мучили автора,  и чтобы ответить на
них,   требовалось  установить,   существует  ли  на  самом  деле  Аркадий
Николаевич Кожевников?
     Найти его  взялся мой сын Олег Александрович,  если помните,  военный
моряк, капитан 1-го ранга.
     Связанный по службе наряду с другими флотами также и с Тихоокеанским,
он  во  время полета на  Камчатку с  разрешения командования задержался на
сутки в Новосибирске. И представьте, нашел нашего МНИМА!
     Он  побывал и  у  него  на  службе в  Сибгипротрансе,  и  даже  дома,
убедившись  в  полной  реальности  его  существования.   Более  того,   он
познакомил Аркадия Николаевича с  уже начатым к тому времени мной романом.
Аркадий Николаевич был настолько любезен, что прислал с моим сыном письмо,
которое считал возможным включить в  эпилог романа о  Пьере  Ферма,  перед
которым он преклонялся.
     Письмо Аркадия Николаевича представляет,  на мой взгляд,  несомненный
интерес  для  чистых  математиков,  поскольку  гипотетически воспроизводит
возможное доказательство великой теоремы, сделанное самим Пьером Ферма.
     После  долгих  раздумий  я  все  же  не  решился  затруднить читателя
путешествием в математические дебри,  оставляя возможность для тех, кто не
побоится этого,  связаться с  самим  Аркадием Николаевичем Кожевниковым по
адресу, который он вручил мне, как описано в прологе романа.
     Однако строго математически обоснованный вывод А.  Н.  Кожевникова  о
том,  что для полного доказательства нерешаемости в целых числах выражения
x\n + y\n = z\n при n " 2 достаточно убедиться в этом на любом  примере  с
показателем   степени  больше  2  (что  сделано  самим  Пьером  Ферма  для
биквадратов!),  совпадает с  результатом  того  образного  доказательства,
которое  записал мой герой романа Пьер Ферма в замке баронессы де Гранжери
перед своей кончиной и которое, уничтоженное баронессой, не дошло до нас!
     Для  автора главное не  столько в  этом  "доказательстве",  сколько в
образе великого математика,  каким  он  ему  представился,  дела  которого
продолжают волновать ученых и в наше время.
     И  примечательно -  честное слово!  -  что Пьер Ферма жил именно в то
"мушкетерское время",  которое так  красочно описал  неувядающий Александр
Дюма, но которое было не только эпохой острых шпаг и коварных интриг, но и
острого ума гениальных ученых,  знакомство с которыми может быть интересно
читателю.

                    Кїоїнїеїцї пїеїрївїоїйї кїнїиїгїи




                       Александр Петрович КАЗАНЦЕВ

                            КЛОКОЧУЩАЯ ПУСТОТА
                                (ГИГАНТЫ)

                Три научно-фантастических романа-гипотезы
               (для среднего и старшего школьного возраста)

                          Художник Ю. Г. Макаров


                               Книга вторая

                              КОЛОКОЛ СОЛНЦА

                   Научно-фантастический роман-гипотеза
                   в трех частях  с прологом и эпилогом
                   об уме, шпаге, философии и коварстве

     ________________________________________________________________

                               ОГЛАВЛЕНИЕ:

                                  ПРОЛОГ

                    Часть первая. ТЯЖЕЛОЕ НАСЛЕДИЕ

                 Глава первая.    "ВЛАДЕТЕЛЬНЫЙ СЕНЬОР"
                 Глава вторая.    ОБИЖЕННЫЙ ПРИРОДОЙ
                 Глава третья.    ПЛАМЯ ГНЕВА
                 Глава четвертая. РАНА ПЕДАНТА
                 Глава пятая.     ЭКЗЕКУТОР
                 Глава шестая.    БОРЬБА БЕЗ ОРУЖИЯ

                 ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

                    Часть вторая. ДВЕ ЖИЗНИ

                 Глава первая.    КОШМАРЫ УЗНИКА
                 Глава вторая.    ОТЕЦ ГОРОДА СОЛНЦА
                 Глава третья.    СКАНДАЛИСТ
                 Глава четвертая. КОНФУЗ
                 Глава пятая.     ЗНАНИЕ СИЛОЙ
                 Глава шестая.    ЧЕСТЬ И КОВАРСТВО
                 Глава седьмая.   КОСТЕР У НЕЛЬСКОЙ БАШНИ

                 ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ

                    Часть третья. КОЛОКОЛ СОЛНЦА

                 Глава первая.    УДАЧИ НЕУДАЧНИКА
                 Глава вторая.    ЗАКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
                 Глава третья.    ДВА ГРОБА
                 Глава четвертая. БОГ ТОТ, ПОКРОВИТЕЛЬ НАУК
                 Глава пятая.     ГАСКОНЦЫ
                 Глава шестая.    ШЛЯПА КОРОЛЯ

                                  ЭПИЛОГ

     ________________________________________________________________


                  Человек должен верить, что непонятное
                  можно  понять,  иначе  он  не стал бы
                  размышлять об этом.

                                             В. Гї„їтїе


          _____________________________________________________
                                  ПРОЛОГ

                                            Мир - добродетель цивилизации,
                                            война - ее преступление.

                                                                В. Гїюїгїо


     Летом  1958  года  мне  привелось посетить Париж  почти  двадцать лет
спустя,  после того  как  перед войной я  проезжал через него  по  пути  в
Нью-Йорк  на  Всемирную выставку "Мир  будущего".  Я  был  тогда ошеломлен
красавцем  городом,  утопавшим в  цветущих  каштанах,  где  каждый  камень
мостовой казался мне страницей истории.
     Теперь советские туристы совершали круиз  вокруг Европы на  теплоходе
"Победа",  и  я  возглавлял одну из групп своих спутников.  В их числе был
известный поэт  и  мой  друг  Владимир  Лифшиц  и  переводчица французских
романов Евгения Калашникова,  которой мы  обязаны "свободным плаванием" по
улицам Парижа.
     Впрочем,  мне  повезло еще  и  в  том,  что  нашим добровольным гидом
оказался парижанин Виталий Гальберштадт,  которому я позвонил по телефону,
известный шахматный композитор. Мы с ним ежегодно встречались на шахматных
конгрессах (незадолго до  того  я  был  избран вице-президентом Постоянной
комиссии по шахматной композиции ФИДЕ).
     Виталий всегда выручал меня  там,  на  заседаниях,  значительно лучше
владея русским языком, чем я немецким, бывшим в ходу между композиторами.
     Гальберштадт и знакомил нас с достопримечательностями Парижа, начав с
кладбища Пер-Лашез,  со Стеной коммунаров, перед которой мы молча стояли с
обнаженными головами,  смотря на немые, но столь многоречивые выщербленные
камни старинной кладки.
     И конечно, Лувр!
     Еще  в  первое  посещение  его  меня  потрясла  Венера  Милосская,  с
тысячелетними отметинами на мраморе,  в гордом одиночестве она красовалась
в отделанном черным бархатом зале.
     Казалось, что рядом с этим шедевром ничему нет места!
     Но,   увы,  после  войны  Венеру  Милосскую  почему-то  потеснили,  и
очарование исключительности потускнело.
     А  вот потускневшие краски "Джоконды" Леонардо да  Винчи,  на которую
тогда еще  не  было совершено покушение похитителей и  которую старательно
срисовывал бородатый художник с гривой волнистых волос, - эти потускневшие
краски выглядели значительнее и благороднее свежих на копии.
     Эйфелева башня,  этот  дерзостный всплеск  в  небо  ажурного металла,
несмотря на  протесты в  прошлом веке парижской элиты,  включая даже Ги де
Мопассана, ныне служит символом Парижа.
     Ее высь всегда тянет к  себе туристов,  и  мы,  чтобы увидеть Париж с
высоты птичьего полета, поднимались туда в открытом лифте.
     Потом   я    поднимался   в    лифте   и   выше,    на   102-й   этаж
Эмпайр-Стейтс-Билдинг,  но  там,  окруженный тесными  стенками  кабины,  я
ничего не  ощущал,  кроме уходящего из-под ног пола при спуске,  а  здесь,
когда  стоишь у  невысоких перил и  видишь уходящую вниз  землю с  домами,
превращающимися в домики, захватывает дух, и невольно вспоминаются детские
сны с волшебным полетом.
     Не  прошли мы мимо и  Нотр-Дам де Пари (собора Парижской богоматери),
где монашка проворно взяла с нас плату за право ощутить над собой мрачные,
словно уходящие в  темное небо  своды собора,  опиравшиеся на  исполинские
четырехгранные колонны.
     Знаменитым местом  Парижа был  тогда  еще  существовавший Центральный
рынок,   "чрево  Парижа",  куда  мы  пришли  на  рассвете,  чтобы  застать
заполнение его всей привозимой туда в несметном количестве снедью.
     Казалось, ничто не может сравниться с тем шумом, гамом темпераментных
французов,  грохотом  грузовиков,  толкотней  и  ароматом  свежих  овощей,
фруктов,  расхваливаемых с  завидным убеждением продавцами и продавщицами,
да  и  прочей  крестьянской продукцией,  которую уже  спозаранок раскупали
заботливые парижанки  с  цветастыми сумками,  быть  может  утратившие было
тонкий стан, но никак не парижский стиль.
     Вместе  с  Лифшицем  и  Калашниковой  я  побывал  в  редакции  газеты
"Юманите", которая незадолго до того печатала мой роман "Пылающий остров":
изо дня в день,  фельетонами,  как говорят об "отрывках с продолжением" во
Франции, по традиции, заложенной еще Дюма-отцом.
     Издатель газеты  товарищ  Фажон  сказал,  что  с  автором  "Пылающего
острова"  и   его  друзьями  хотели  бы  встретиться  некоторые  французы,
участники Сопротивления, в их числе писатели и издатели.
     Свидание было назначено по французскому обычаю в ресторане.
     Я надеялся на Женю Калашникову как на переводчицу.
     Но  когда мы  появились в  назначенном месте,  обходя выставленные на
тротуар столики и  направляясь в  глубь помещения,  нам навстречу (русских
туристов  узнают  неведомым образом  на  расстоянии!)  поднялся невысокого
роста  француз  с  улыбающимся  лицом  и  на  превосходном  русском  языке
пригласил нас сесть за занятый им столик, отрекомендовавшись Жаком Бержье,
родом из Одессы.
     Я  знал  этого писателя и  редактора по  его  смелым статьям о  самых
острых вопросах науки,  где  он  не  боялся защищать порой экстравагантные
гипотезы.  Позже  он  был  издателем  и  редактором одного  из  популярных
журналов.
     Он  познакомил  меня  с  молодым  человеком,   который  переводил  на
французский язык мой "Пылающий остров" для "Юманите". Словом, недостатка в
французах, владеющих русским языком, не было.
     Вскоре подошел,  слегка прихрамывая, еще один участник нашей встречи,
которому я обязан всем тем, что предложу дальше читателям.
     Это был диктор Парижского радио Эме Мишель.
     По-французски через переводчиков он  стал рассказывать о  книге,  над
которой работал.
     Впоследствии он прислал ее мне в Москву.
     Это  был  скрупулезный труд,  опирающийся на  статистические данные и
строго  проверенные  наблюдения  свидетелей  полета  неопознанных летающих
объектов - НЛО, или УФО (по зарубежной терминологии).
     Эме  Мишель  ни  словом  не  обмолвился об  инопланетных кораблях или
зондах,  какими  могли  оказаться  "летающие тарелки",  основное  внимание
сосредоточивая на  фактах их  появления,  траекториях полета с  изменением
движения под острыми углами при скоростях до  70  тысяч километров в  час,
словно они не подчинялись законам инерции!
     Показанные чертежи, вошедшие в книгу, поражали.
     Разговор вскоре перешел на  другую тему,  на воспоминания о  временах
Сопротивления.
     Эме Мишель, знаком потребовав особого внимания, достал из внутреннего
кармана пиджака завернутый в старую газету сверток и положил его на стол.
     - Мы  хотели бы,  -  торжественно начал Жак Бержье,  -  чтобы русские
товарищи передали этот пакет в Москву,  в Кремль. Здесь документы русского
участника французского Сопротивления,  бойца  Красной Армии,  бежавшего из
гитлеровского концлагеря и  героически отдавшего свою  жизнь  в  борьбе  с
фашизмом здесь, во Франции.
     Жак Бержье осторожно развернул пакет.
     В нем были красноармейская книжка и партийный билет погибшего в