е  на  приданое и  чтобы я  не
помышляла о замужестве, а готовилась уйти в монастырь.
     - Он хочет упечь тебя туда?
     Жаннетта кивнула и заплакала, уткнувшись лицом в грудь брата.
     На звук голосов в комнату вошла мать.
     Время  и  заботы  наложили отпечаток на  ее  когда-то  красивое лицо,
побелели черные  волосы,  наложили веера  морщинок у  глаз.  Но  при  виде
любимого,   обиженного  судьбой  сына  она   сразу  воспрянула  и   словно
помолодела, любовно глядя на Савиньона.
     Как  и  дочь,  она  бросилась на  шею сына,  потом отступила на  шаг,
говоря:
     - Сави!  Что за вид?  Тебе надо переодеться.  Ты не ранен?  Пойдем ко
мне.  Голоден?  Дать тебе хлеба,  сыра? Как я счастлива тебя видеть, хотя,
боюсь,  не радость привела тебя сюда.  О тебе ходят по Парижу такие слухи!
Будто ты  чуть ли не каждый день дерешься с  кем-нибудь на шпагах!  Как ты
можешь? Ты ли это? - с упреком закончила она, уводя его к себе.
     - Мама!  Я только защищаюсь от тех, кому моя внешность не дает покоя.
Но, поверьте, я никого не убил на дуэли, даже не ранил серьезно. Я остался
прежним, каким вы хотели меня видеть.
     - Жалеешь пойманных рыбок, вымениваешь их на перочинный ножик?
     Савиньон кивнул.
     - Вот  это  приходится тщательно  скрывать,  впрочем,  как  и  многое
другое. - И он усмехнулся.
     - Я  знаю,  я все знаю,  что у тебя на сердце,  догадываюсь,  чего ты
жаждешь, - говорила мать, подавая сыну отцовскую одежду.
     - От вас я ничего не хотел бы скрыть, и потому позвольте прочесть вам
новый сонет.
     - Читай, Сави, я так люблю твои стихи и всегда гордилась ими.
     - Не  знаю,  можно  ли  гордиться мечтой о  ЖЕЛАННОМ ЯДЕ,  которым я,
поверьте, словно весь пропитан.
     - Читай, я все пойму.
     Савиньон поцеловал матери руку и прочел стих:

                               ЖЕЛАННЫЙ ЯД

                    Как я хотел бы для дуэли
                    Противника себе найти
                    И звездной ночью (без дуэньи)
                    С ним вместо шпаг скрестить пути!

                    И пусть в мучениях до встречи,
                    В волненье жгучем буду жить.
                    Змеиный яд болезни лечит,
                    Желанный яд кровь освежит.

                    Придет, как гром, мое мгновенье,
                    Смогу счастливцем страстным стать
                    И за одно прикосновенье
                    Полжизни радостно отдать!

                    Хочу сраженным быть не сталью,
                    А приоткрытою вуалью!

     Мадлен подошла к сыну и,  приподнявшись на носочки,  поцеловала его в
лоб над бровями, где начиналась у него переносица.
     - Лучше  о  самом  своем  сокровенном ты  и  сказать бы  не  смог!  -
произнесла она, вытирая передником слезы.
     - Я  знал,  что вы  поймете,  -  сказал Савиньон,  снова целуя матери
натруженную домашней работой руку.
     - А  как твоя комедия?  Я  все ждала,  что ты нас пригласишь в театр,
хотя не знаю, в чем могла бы пойти.
     - Увы!  На  первом же  спектакле по наущению церковного начальства ее
освистали.
     - Освистали? Не может быть! Я ведь читала и так смеялась от души.
     - Душа в театре не нужна,  о ней печется церковь,  усмотревшая в моей
пьесе оскорбление ее  уставов.  Пастыри не позволили довести представление
до  конца.  О  новых спектаклях не  могло быть и  речи,  так же  как и  об
ожидаемых доходах. - И Савиньон горько усмехнулся.
     - Что же теперь?
     - Я напишу новую пьесу. И так, чтобы зал и смеялся и рыдал!
     - Я верю в тебя, но переоденься, не то отец...
     Но переодеться Савиньон не успел.
     Жозеф  уже  донес  отцу  о   приходе  брата,   и  господин  Абель  де
Мовьер-де-Сирано-де-Бержерак, уже тучный и седой, с багровым лицом, словно
вырубленным из красного песчаника, ворвался в комнату жены.
     - Что это за проходимец?  -  закричал он.  -  Лохмотья?  Посмел в них
явиться сюда после драки, непутевый!
     Савиньон,  покорно склонив голову,  подошел к отцу,  чтобы поцеловать
ему руку.
     - Прочь,  нечестивый!  - брезгливо отпрянул отец. - Ты можешь вызвать
только омерзение!  Чего пришел?  Бездельник!  Тунеядец!  Таверны, женщины,
вино,  дуэли!  И  вид  бродяги!  О  подвигах  беспутных слышал,  обливался
слезами, которые от гнева высыхали у меня еще на глазах.
     - Абель, я умоляю! Ведь это сын наш!
     - Молчите, сударыня! Нас этим сыном наказал господь!
     - Я старался, отец, не доставлять вам хлопот.
     - А теперь решился. Не только камзол, но и совесть износилась?
     - Как бы  ни изодран камзол,  но в  нем я  только что стоял перед его
высокопреосвященством господином кардиналом Ришелье.
     - Не  лги!  -  вскипел отец.  -  Последние лакеи  вытолкали бы  тебя,
спустили с лестницы дворца.
     - Сам Ришелье предлагал мне остаться при нем поэтом.
     - И  ты отказался?  Не смеши родителей и  Жозефа,  который,  конечно,
подслушивает у дверей.
     - Да, отказался, ибо не хочу никому служить.
     - Единственные слова правды,  которые я слышу:  "не хочу служить"! Не
хочу зарабатывать деньги.
     - Я не отказываюсь от службы,  я не хотел лишь бить при этом поклоны.
Но когда кардинал предложил мне вступить в полк, я согласился.
     - Опять вранье? Сам кардинал!.. Ха-ха! Да как ты до него добрался?
     - Решение его высокопреосвященства и  привело меня к  вам,  почтенный
мой отец. Я в самом деле зачислен в роту гасконских гвардейцев.
     - К капитану де Карбону? Не верю!
     - Тогда,  пожалуйста,  взгляните на этот документ.  Быть может, глаза
нотариуса не откажут вам?
     И   Савиньон  вынул  из  кармана  рваного  камзола  заветную  записку
кардинала.
     - Жозеф! Очки! - крикнул господин Абель.
     Жозеф тихо открыл дверь, за которой он действительно стоял, и передал
отцу очки в железной оправе. Тот напялил их на нос.
     - Что вижу!  - вне себя от изумления воскликнул господин Абель. - Сам
Ришелье,  письмо  к  папе,  какой-то  Кампанелла!  Рука  самого кардинала,
сомнений нет! Но как это поручение досталось тебе?
     - Быть может, кардинал объяснит это вам при личной встрече.
     - При личной встрече?  И ты можешь устроить это мне?  О боже! Неужели
обо мне могут вспомнить только из-за этого бретера, моего сына?
     - Вы сами же спросили, могу ли я устроить вам встречу с кардиналом.
     - Жозеф! Ты слышишь, он вхож туда!.. О боже!
     - Я  вхож,  как видите,  но теперь лишь как гвардеец роты капитана де
Карбон-де-Костель-Жалу.
     - Но ведь это же конь, мундир, вооружение! Не меньше тысячи ливров!..
     - Но иначе мне не выполнить поручение кардинала,  а следовательно, не
явиться снова к нему, как вы в том заинтересованы.
     - Это уже совсем другое дело!  Но ты разоряешь меня!  Я вынужден буду
затронуть основной капитал, уменьшить ренту.
     - Я возмещу затраты, как только театр заплатит мне за принятую пьесу.
     - Ее освистали и денег не заплатят, - тихо вставил Жозеф.
     - Снимай скорей эти лохмотья,  они мне выворачивают душу.  Но подпись
кардинала!  Лишь она  заставит меня помочь тебе для вступления на  военную
службу.  По крайней мере,  все-таки будешь служить. Но кому? Кардиналу или
королю?
     - Франции!
     - Отец, неужели вы решитесь разорить нас всех? - спросил Жозеф.
     - Молчи! - прервал отец. - Не понимаешь, чего стоит эта подпись!
     Так       королевскому      писцу       господину      Абелю       де
Сирано-де-Мовьер-де-Бержераку   пришлось   согласиться  на   трату   части
основного капитала, кстати сказать, полученного им в приданое за женой.
     Савиньон  почувствовал,  что  он  выиграл  сражение,  попробовал было
"развить наступление" и  оговорить интересы сестренки,  но,  услышав  лишь
первые слова Савиньона, господин Абель сердито замахал руками.
     - Нет, нет! И слышать не хочу. Ты - на войну, а эти двое, - он махнул
рукой в сторону Жозефа, - в монастырь!
     Сирано ошибся бы,  думая,  что  его  отец согласился дать деньги ему.
Нет,   потомком  Жан-Жака  де  Сирано,  королевского  егеря  при  Людовике
Безумном,  владела  идея  использовать привилегию,  дарованную его  предку
больным королем,  и только ради этого, чтобы приблизиться пусть хоть через
нелюбимого сына,  ко двору, быть принятым там и когда-нибудь показать всем
придворным,  что он, простой королевский писец, кое в чем превосходит всех
графов и герцогов, согласен был господин Абель на расточительную трату.
     Как бы то ни было, но коня и снаряжение гвардейца Савиньон получил.
     Мать заботливо собрала его в дальний путь.
     На восточных границах Франции,  в особенности близ города Музона, шла
война с испанцами, которую следовало избежать.
     Савиньон, пробыв у матери несколько дней, полностью оправился и готов
был к любым испытаниям, которые не заставили себя ждать.


     Глава вторая

     ЗАКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

                                            Не помогает счастье нерадивым.

                                                               Сїоїфїоїкїл


     Всадник на  усталом,  еле передвигающем ноги коне,  оставив позади не
одну  сотню миль,  остановился у  ватиканских ворот.  Конь  поник головой,
готовый  упасть.  Всадник  соскочил на  землю  и  любовно похлопал его  по
взмыленной шее.
     Граубинденец с  длинной шпагой  на  боку  направился к  приехавшему с
наглым, угрожающим видом.
     - Пакет! Его святейшеству папе! - по-французски произнес путник.
     - Чего бормочешь,  будто сопли нос забили, - грубо по-немецки крикнул
граубинденец.
     Приехавший не знаком был с этим языком,  а страж, видимо, хоть и знал
французский, как все швейцарцы, не желал на нем говорить.
     - Немедленно пропусти меня к его святейшеству,  я -  гонец самого его
высокопреосвященства кардинала Ришелье.
     - А что мне твой Ришелье?  - заявил страж, протягивая руку для приема
обычного подношения, пусть и не слишком тяжелого кошелька, но приезжий или
не понимал этого, или не желал понять.
     Запыленный,  усталый с дороги,  он не хотел терять времени и, считая,
что упоминание кардинала Ришелье служит достаточным аргументом,  отодвинул
стража в  сторону,  чтобы пройти в  ворота в  ватиканской стене,  но страж
вздыбил  усы,  оскалил  желтые  зубы,  прокричал  немецкое  ругательство и
обнажил шпагу.
     Происшедшее  затем   надолго  запомнилось  граубинденцу.   Шпага  его
неведомо как  вылетела из  его руки и  взвилась к  небу,  потом со  звоном
ударилась о камень дороги.
     Испуганный страж, уверенный, что сейчас его проткнет шпагой проклятый
француз, бросился бежать, взывая о помощи.
     К нему уже спешили два граубинденца, на ходу выхватывая шпаги.
     Приехавший тем  же  непостижимым приемом выбил одну  за  другой шпаги
поочередно вступивших с  ним в  бой стражников,  но  не ранил ни одного из
них. Теперь к нему с алебардами наперевес бежало еще несколько наемников.
     Но властный голос остановил их.
     К  приехавшему  направился  офицер-швейцарец,  командовавший  охраной
ватиканского дворца.
     Он  видел  необычайное искусство гонца и,  имея  на  это  свои  виды,
почтительно приветствовал его:
     - Прошу извинения,  синьор,  за  доставленное вам  беспокойство моими
солдатами,  но надо учесть,  что именно за это им выплачивают жалованье из
ватиканской казны.  Так о чем вы не смогли договориться с моими молодцами,
заставив  теперь  меня  наложить  на  них  серьезные взыскания?  Денежные,
конечно,  ибо все мы  работаем за  деньги,  и  они служат нам и  средством
существования,  и  дисциплинарного воздействия.  Какой смысл сажать их  на
гауптвахту  и  бесплатно  кормить?  Не  лучше  ли  за  неуменье  фехтовать
оштрафовать? Не так ли, синьор?
     Офицер говорил на французском языке с швейцарским акцентом,  вставляя
некоторые итальянские слова, когда дело касалось обращения к собеседнику.
     Приехавший сообщил,  что  привез срочное послание святейшему папе  от
кардинала Ришелье.
     - Из Франции? И вы проделали такой путь на этом бедняге коне?
     - Увы,  я не мог менять лошадей, как это делают обычные гонцы. У меня
поручение личное.
     - Мы договоримся с  вами об этом,  синьор.  Я  проведу вас в  папские
хоромы,  при  одном  условии,  однако,  -  если  вы  обучите  меня  своему
превосходному приему обезоруживания противника.
     - Охотно,  приятель! - согласился приехавший. - Где мы можем заняться
уроком фехтования?
     - Во  дворе за  крепостной стеной,  синьор,  если это вас не  слишком
затруднит.
     - Лишь бы не затратить на это излишне много времени, господин офицер.
     - Я постараюсь быть прилежным учеником.
     Стражи-граубинденцы  изумленно  смотрели,   как   их   офицер  провел
приехавшего,  который, безусловно, не передал ему кошелька с монетами, они
за  этим  следили,  чтобы  не  прозевать  своей  доли.  Оба  прошли  через
приоткрытые для них ворота и сразу же обнажили шпаги.
     Граубинденцы,  свободные от  караула,  сбежались посмотреть,  что это
будет за дуэль.
     Но дуэли, оказывается, не предполагалось.
     Офицер был обезоружен при первом же скрещении шпаг.
     Затем  началось  скрупулезное обучение приему.  Офицер  прикрикнул на
своих подчиненных,  чтобы они, несмотря на святое место, убирались ко всем
чертям. Он не собирался приобщать их к секрету, которым хотел овладеть.
     Офицер оказался смышленым.  Впрочем,  выбить шпагу  из  железной руки
своего учителя он  все же  не смог,  но,  подозвав к  себе одного из своих
солдат, разоружил его, едва тот выхватил по его приказу шпагу.
     Учитель похвалил своего  ученика и  дал  ему  еще  несколько советов,
после чего они вдвоем поднялись в ватиканский дворец.
     - Меня зовут Вильгельм Бернард,  я пока служу его святейшеству, чтобы
войти в  наследство.  Буду владеть заемной конторой.  Если вам понадобится
взаймы некоторая сумма, буду к вашим услугам.
     - Я  благодарю  вас,  господин  лейтенант.  Я  слишком  беден,  чтобы
отдавать долги, и слишком горд, чтобы брать взаймы без отдачи.
     - Как? Неужели кардинал Ришелье так мало платит вам?
     - Он ничего не платит мне,  дорогой Бернард,  хотя я  и  выполняю его
поручение как гвардеец роты гасконцев господина де Карбон-де-Кастель-Жалу,
куда  обязан явиться после выполнения поручения кардинала.  И  солдатского
жалованья пока не получал.
     - Обратите внимание,  дорогой гвардеец,  на эту мозаику, я сказал бы,
замечательного мастера,  которому не  зря  доверили дело украшения дворца.
Его  имя  Микеланджело,  говорят,  веселый  был  человек и  вместе  с  тем
неуживчивый.  Разные у людей характеры, не правда ли? Вот я сразу увидел в
вас  человека достойного,  едва вы  вышибли шпаги у  троих моих солдат.  Я
решил, что иметь дело с вами выгодно. Не правда ли?
     - Где  же  я  смогу вручить святейшему папе  Урбану VIII послание его
высокопреосвященства кардинала Ришелье?
     - Кардинал Ришелье высок у  вас во Франции.  Святой престол по высоте
своей  недосягаем,  дорогой  мой  гвардеец.  Я  проведу  вас  тоже  к  его
высокопреосвященству,  такому же,  как и ваш Ришелье, монсиньору кардиналу
Антонио Спадавелли, состоящему при особе святейшего папы.
     - Но я должен передать послание в руки самого папы.
     - Надеюсь, вас не снабдили посланием к самому господу богу? Верьте, я
знаю, что делаю, ведя вас к монсиньору Спадавелли.
     Комната,   в  которую  ввел  офицер  приезжего,  казалась  тесной  по
сравнению  с   пройденными  ими  богатыми  залами  и  отличалась  скромным
убранством.
     - Монсиньор,  -  обратился к сгорбленному старику швейцарец.  - К вам
прибыл с письмом к его святейшеству гонец от кардинала Ришелье.
     - Ришелье?  Вот как?  -  удивился кардинал. - Давайте. Как вас зовут,
гонец?
     - Сирано де Бержерак, ваше высокопреосвященство. Но послание я обязан
передать из рук в руки его святейшеству.
     - Вы  внушаете мне уважение и  доверие,  господин Сирано де Бержерак.
Хотел бы,  чтобы вы ответили мне тем же.  Послание кардинала Ришелье будет
доведено до сведения его святейшества немедленно.
     - Я  верю  вам,  ваше высокопреосвященство,  -  на  прекрасной латыни
произнес Сирано, передавая запечатанный личной печатью Ришелье пакет.
     Кардинал Спадавелли вскрыл его,  пробежал глазами и  не  мог подавить
своего волнения.
     - Прошу простить меня, сын мой, - обратился тоже по-латыни кардинал к
Сирано,  - но содержание этого письма настолько касается и меня лично, что
я не могу не выразить вам особой благодарности.  Однако я опасаюсь за вашу
безопасность.  Увы,  но в Папской области слишком много испанских войск, а
ваша  Франция  вступила в  войну  на  стороне  государств,  противостоящих
Испании и Габсбургам.
     - Любому,  кто  заинтересуется мной  из  числа  испанских солдат  или
офицеров,  придется посчитаться с  моей  шпагой!  -  запальчиво воскликнул
Сирано.
     - Нет,  сын мой,  - перешел на французский язык кардинал. - Для вашей
же  безопасности я  попрошу вас  передать свою  шпагу  вот  этому славному
офицеру,  которому я  поручу  препроводить вас,  как  задержанного папской
охраной,  до дома французского посланника господина Ноаля. Ждите меня там.
Вам понятна ваша задача, господин лейтенант Бернард?
     - Совершенно ясна,  монсиньор!  -  отозвался швейцарец.  -  Я бережно
доставлю в сопровождении моих солдат гонца кардинала Ришелье до резиденции
французского посланника. Ни один испанец не заинтересуется, что мы делаем.
     - Поверьте,  ваше  высокопреосвященство,  -  снова перешел на  латынь
Сирано, - это совершенно не похоже на меня, но я вверяюсь вам.
     - Это  не  останется безответным,  -  произнес кардинал,  жестом руки
отпуская обоих.
     - Давайте вашу шпагу,  дорогой де  Бержерак.  Пусть она будет залогом
нашей дружбы, - предложил лейтенант Бернард.
     Сирано без всякой охоты отдал шпагу вместе с  перевязью своему новому
знакомому и ученику, который лет на десять был старше его.
     Уже   через  несколько  минут  оба   они  ехали  рядом  на   лошадях,
сопровождаемые эскортом ватиканских стражников в двухцветной форме.
     - Знаете,  де Бержерак, я решил не служить больше в наемниках по двум
причинам.
     - Буду рад узнать, - отозвался Сирано.
     - Я  получил наследство,  а  к  тому  же  прочитал сонет,  написанный
каким-то  узником и  доставленный мне тюремным стражем из  нашего кантона,
который многое изменил в моих взглядах. Я вам прочту сонет.

                        ШВЕЙЦАРЦАМ И ГРАУБИНДЕНЦАМ

                 Не только Альпы вознесли вас в небо,
                 Раз вольность там людьми обретена,
                 Зачем нужна чужая им война?
                 Ведь в той стране никто из них и не был!

                 Тиран заплатит, хоть народ без хлеба,
                 За кровь вам - золото, а честь бедна.
                 Копнешься в совести - она черна.
                 Молю, чтоб торг собой отвергли все бы!

                 Не лучше ли добившимся свобод
                 Освободиться дома от господ?
                 Мальтийский крест не ждет их на чужбине.

                 Свергайте же паучий тяжкий гнет
                 Всех тех, кто труд ваш жадно продает,
                 В пороках, в роскоши погряз, как в тине.

     - Что за узник?
     - Не то Канапелли, не то Кампанелла.
     Сирано  невольно  пришпорил  коня,   и  тот,   забыв  про  усталость,
взбрыкнул.
     - Что это с ним?  Или отдохнул? За такие сонеты упрятывают в темницу,
да  он  уже  в  ней  находится пожизненно.  Пишет сонеты,  взывая к  нашей
совести,  а  она,  поверьте,  у  нас  есть.  Меня,  во  всяком случае,  он
разбередил.  К  тому же он составляет гороскопы.  У  меня растет сын,  и я
просил раз своего земляка составить на Анри гороскоп.  И оказывается,  сын
мой пойдет по военной части, станет генералом и погибнет со славой в бою.
     - Я бы не стал заказывать свой гороскоп,  - заметил Сирано, - уверен,
он не осветил бы моег