которых   нет   в
древнегреческом тексте,  несомненно,  нелегко,  однако выполнимо, - не без
желания  щегольнуть  в   красивой,   отделанной  фразе  своим  поэтическим
искусством произнес Пьер Ферма.
     Пока  молодой  поэт  занялся стихами двух  древних языков,  остальные
рассматривали мраморное надгробие.
     - Сколько пистолей он  теперь может стоить,  этот  древний мрамор?  -
глубокомысленно спросил метр Доминик Ферма.  - Во Франции такой старины не
найдешь.
     - Уж  не  хотите ли вы перевезти это надгробье в  Бомон-де-Ломань?  -
насмешливо спросил Декарт.
     - Да  спасет  меня  от  этого  святой  Доминик.   Я   даже  не  знаю,
христианское ли это захоронение?
     - Могу вас  уверить,  и  наш  почтенный Мохаммед эль Кашти подтвердит
это,  надеюсь,  -  перешел на латынь Декарт,  -  что великий Диофант жил в
третьем веке и дружил с самим епископом Александрийским.
     - Хвала аллаху,  что  я  могу  подтвердить ваши  слова,  почтеннейший
Картезиус.  В  введении в  "Арифметику" Диофанта,  которой  я  восхищался,
упоминается о  посвящении ее  досточтимому Дионисию,  дабы  облегчить  ему
обучение учеников. Известно из сохранившихся здесь и переведенных для меня
манускриптов,  что Дионисий преподавал в школе для кристианского юношества
с  231 по  247 год по вашему христианскому летосчислению,  после чего стал
епископом Александрийским.
     - Так  что  захоронение Диофанта нужно  признать вполне христианским,
тем более что другой епископ,  Анатолий Лаодикийский, живший в Сирии в том
же  третьем веке,  посвятил свой труд по математике Диофанту,  -  заключил
Декарт.
     - Тем  не  менее  я  осмелюсь высказать по  этому поводу сомнение,  -
возразил Пьер Ферма.
     - В  надписи есть указание о том,  когда жил Диофант?  -  раздраженно
спросил Декарт.
     - В   надписи  вообще  нет  никаких  прямых  указаний,   но  вся  она
представляет собой загадку,  разгадывание которой может дать ответ на  то,
сколько лет прожил великий Диофант и даже когда он жил.
     - Если  надпись  не  подтвердит того,  о  чем  мы  сейчас  говорили с
почтенным Мохаммедом эль  Кашти,  то  я  предостерегаю вас  от  ошибочного
перевода,  который,  к сожалению, я не могу пока проверить, но копию здесь
написанного постараюсь доставить в Париж.
     Все  это  господин Декарт произнес по-французски.  Метр Доминик Ферма
почтительно кивал,  а маленький арабский ученый внимательно смотрел из-под
своего белого капюшона.
     - Я готов прочитать вам сделанный перевод, за несовершенство которого
заранее готов принять ваши упреки, однако оговариваясь, что сущность любой
из этих строк не искажена переводом ни в какой степени.
     И молодой поэт прочитал гекзаметром размеренные строки,  которые он в
отличие от древнегреческого подлинника даже зарифмовал:

     Прах Диофанта - в гробнице, искусства же мудрость - в надгробье.
     Дивись, размышляй и откроешь, как долог усопшего век.
     Волей богов он шестую часть жизни ребенком рос добрым.
     Шестой половину бородку и знанья растил человек.
     Части седьмой был обязан и встречей с подругой, и счастьем.
     Рожденья желанного сына почтенный мудрец ждал пять лет.
     Сыну полжизни отцовской отмерил Рок мрачною властью.
     И с холодом ранней могилы померк для отца жизни свет.
     Дважды два года философ о сыне безмерно скорбел.
     Но горю и жизни премудрой настал неизбежный предел.

     Некоторое время  Декарт  и  араб  молчали,  может  быть,  подавленные
величием смысла  надписи.  Метр  Доминик Ферма  воспринял только безмерное
горе отца, потерявшего сына, и, подняв глаза к небу, молча шевелил губами,
поминая святого Доминика.
     Наконец Декарт в  изысканных выражениях похвалил искусство перевода и
изящество  латинского стиха,  но,  как  обычно,  с  дружеским высокомерием
произнес:
     - Однако,  юный мой друг,  я не вижу никаких намеков на то, когда жил
Диофант,  хотя вы позволили себе заметить,  будто такое указание есть. Что
касается меня,  то  я  вижу в  этой надписи совсем другое -  как вычислить
возраст великого ученого древности.
     - Вот именно,  древности,  -  отозвался Пьер Ферма, - древности, а не
третьего века от рождества Христова.
     - Не говорите загадками, мой юный друг.
     - Взляните на третью строчку надписи.  -  И он протянул исписанный им
листок.
     Декарт прочел:
     - "Волей богов он  шестую часть жизни ребенком рос добрым".  Не  вижу
никакой цифры, указывающей на эпоху, в которую он жил.
     - Цифры необязательны,  почтенный господин Картезиус. Здесь сказано -
"Волей богов..."
     - Разве это число?
     - Множественное,  господин Картезиус. Раз речь идет о многих богах, а
не   о  всевышнем  или  господе  боге  едином,  как  надлежало  выражаться
христианам,  то надпись могла быть сделана лишь  в  дохристианское  время.
Дионисий же мог быть его современником,  а не христианским епископом.  Что
же касается Анатолия,  епископа Лаодикийского,  то он мог  посвятить  свой
математический трактат и давно умершему Диофанту,  как готовы это сделать,
скажем, вы, господин Картезиус, не говоря уже обо мне.
     Декарт  поморщился,  взглянул на  Мохаммеда эль  Кашти.  Тот  кивнул,
произнеся:
     - Аллах  един,   веры  разные.   Но  многим  богам  в  своих  капищах
поклонялись только  язычники.  Нельзя не  отдать должного остроумию нашего
заморского поэта.
     - Не  будем спорить,  опровергая установившееся уже  в  науке мнение,
перейдем  лучше  к  основному,  к  задаче,  заключенной в  десяти  строках
надписи.
     - Клянусь  святым  Домиником,  надпись,  на  мой  взгляд,  сообщает о
печальной жизни и горе отца, потерявшего сына.
     - О  нет,  не  только  это,  -  возразил  Декарт.  -  Она  предлагает
определить возраст  усопшего.  Я  напишу  сейчас  на  песке  своей  шпагой
уравнение,  воспроизводимое строчками стихотворения, которое наш юный друг
переводил, не подозревая об этом.
     И Декарт, обнажив шпагу, начертал на песке:

                        x   x    x       x
                        - + -- + - + 5 + - + 4 = x
                        6   12   7       2

     И тут же вычислил*, объявив:
     - x равен 84! Восемьдесят четыре года прожил великий Диофант! Но одно
здесь странно...  Верно ли вы перевели,  юный мой друг, будто в надгробье,
то есть в этом уравнении, заключена мудрость искусства Диофанта?
     _______________
          * Примечание автора для особо интересующихся.  Приведя обе части
     уравнения к единому знаменателю, имеем: 14x + 7x + 12x + 5 є 84 + 42x
     + 4 є 84 = 84x и 9x = 9 є 84; x = 84.

     - Совершенно точно.  Здесь  прямое  указание  на  мудрость  искусства
Диофанта, с помощью которого можно узнать, как долог усопшего век.
     - Сомнительно.  Я не хочу умалять ваши поэтические способности,  юный
мой друг,  но решение подобных уравнений с одним неизвестным под силу было
египетским писцам,  за тысячу лет до появления Александрии и Диофанта. Вам
нужно просто усовершенствовать свой древнегреческий язык,  мой друг. И при
переводе  уделять  больше   внимания  не   рифмам,   а   глубокому  смыслу
переводимого.
     Пьер Ферма вспыхнул и поднял глаза с рукописи на Декарта:
     - Дело в том,  уважаемый господин Картезиус,  что великое искусство и
мудрость  Диофанта  действительно приложимы для решения предлагаемой здесь
задачи,  но не с помощью десяти строк надписи и  семи  членов  выписанного
вами уравнения, а всего лишь на основании двух строчек надписи.
     Декарт побледнел от гнева и потерял всякую власть над собой:
     - Вы  оскорбляете память  великого  ученого  древности и  произносите
недостойные слова, которые я принимаю как личное оскорбление!
     И  блестящий офицер,  встреченный отцом  и  сыном  Ферма в  Тулонском
порту, схватился за шпагу, которой готов был защищать их в море.
     Перепуганный второй  консул  города  Бомон-де-Ломань  бросился  между
спорящими, призывая на помощь святого Доминика.
     - Я вызываю вашего недостойного сына на поединок,  - громовым голосом
на  все кладбище объявил офицер королевской гвардии Франции.  -  Он должен
кровью смыть оскорбление,  нанесенное праху великого Диофанта и лично мне,
чтящему память древнего ученого.
     - Если господин Картезиус так чтит память Диофанта,  то  не  лучше ли
ему  вместо решения уравнения из  семи  членов выбрать из  них  всего два,
математически разрешив наш  спор  и  подтвердив тем  действительно высокое
искусство и  мудрость Диофанта,  -  весело произнес Пьер Ферма,  с улыбкой
смотря на взбешенного офицера.
     - Я рассматриваю это как повторное оскорбление!  Клянусь этой шпагой,
что  никогда  не  последую  этому  безграмотному совету  стихоплета  и  не
попытаюсь найти нелепое решение семичленного уравнения с  помощью его двух
членов.  Прошу  почтенного Мохаммеда  эль  Кашти  быть  моим  секундантом,
секундантом сына можете быть вы,  почтенный метр,  или  хотя бы  мой слуга
Огюст.
     - Паша  отрубит мою  старую голову,  если  я  приму  участие в  таком
поединке между уважаемыми иноземцами,  аллах да укротит их!  -  проговорил
араб-звездочет.
     - Не  угодно ли  вам  защищаться,  мой  уважаемый юный друг!  Иначе я
проткну вас, как подушку, - наступал на Пьера Декарт.
     - Вы  забыли,  почтенный господин Картезиус,  -  трясясь  от  страха,
заговорил метр Доминик Ферма, - забыли, что у моего сына нет шпаги.
     - Ах да,  - согласился Декарт,  - но мы достанем ее, я пошлю Огюста к
шкиперу.
     - У  него  на  фелюге  только старые турецкие ятаганы,  -  крикнул со
своего места Огюст. - И то ржавые!
     - Хорошо, будем драться на ржавых саблях!
     - Это тоже невозможно, господин де Карт. Вы носите древнюю дворянскую
фамилию и не можете скрестить оружие с человеком простого происхождения.
     Декарт яростно вложил шпагу в ножны и крикнул:
     - Огюст! Воды!
     Слуга  подбежал с  кувшином к  Декарту,  и  тот,  запрокинув голову и
подняв кувшин высоко над головой,  обливая водой лицо,  долго и жадно пил,
потом передал кувшин слуге и обернулся к Доминику Ферма:
     - Считайте,  метр,  что вы спасли жизнь сына.  Как офицер королевской
гвардии я не вправе поднять оружие на человека низкого  происхождения,  но
клятва моя остается в силе.  Никакие обстоятельства, клянусь еще раз самим
всевышним, никто и никогда не заставит меня решать семичленное уравнение с
помощью двух его членов!
     Пьер Ферма растерянно улыбался и ничего не говорил.  Он смотрел вслед
уходящему Декарту чуть печально,  ему хотелось броситься за ним,  догнать,
показать решение, но он не сделал этого из-за уважения к философу, готовый
простить ему  его  вспыльчивость,  убежденный,  что  если б  тот  дал себе
ничтожный  труд  взглянуть на  им  же  самим  написанное уравнение другими
глазами,  он сразу увидел бы решение, которое наиболее просто дает ответ -
84 года жизни Диофанта.
     Но  Декарт не сделал этого ни теперь,  ни позже до конца своей жизни,
став выдающимся философом, призванным ко двору шведской королевы Христины.
     Однако любой из читателей,  надо думать,  без труда найдет и  эти две
строчки, и решение.
     Во  всяком  случае,  арабский  звездочет Мохаммед  эль  Кашти,  очень
огорченный происшедшей ссорой, легко в уме решил задачу, о чем с уважением
сообщил французам.
     Дорога с кладбища вела вниз извивающейся лентой, и на ней стали видны
две фигуры. Один человек шел позади, неся кувшин на плече.


     Глава четвертая

     ОСКВЕРНИТЕЛИ ГРОБНИЦ

                                                Мужество делает ничтожными
                                                удары судьбы.

                                                           Дїеїмїоїкїрїиїт


     Декарт не вернулся в гостеприимный дом арабского звездочета Мохаммеда
эль Кашти,  и тот был  весьма  встревожен  появлением  Огюста,  который  с
непроницаемым видом и необычайной для него замкнутостью забрал вещи своего
господина и удалился с таким видом,  с каким парламентеры  покидают  перед
штурмом осажденную крепость, считая ее обреченной.
     Впрочем,  отец и  сын Ферма отнюдь не  чувствовали себя осажденными и
заинтересованно знакомились  с  помощью  услужливого хозяина  с  красотами
Аль-Искандарии и с глубинами арабской науки о числах.
     Однако  маленький звездочет не  разделял беспечности своих  гостей  и
однажды,  снова  увидев пронырливого Огюста,  который не  вошел в  дом,  а
вертелся   на    углу   базарной   площади,    словно   выслеживая   своих
соотечественников,  встревожился не  на  шутку,  боясь,  что  разгневанный
господин Картезиус не отказался от намерения убить молодого француза.
     Маленький  арабский  звездочет  проникся  такой  симпатией  к   своим
французским  гостям,   что  втайне  изучил  расположение  звезд,   каковое
оказалось весьма для них неутешительным. И Мохаммед эль Кашти, стараясь не
только уберечь гостей от кровопролитного поединка, но и спасти собственную
голову  от  секиры  палача  османского  паши,  перед  которым  отвечал  за
заморских гостей,  решил  увезти французов из  Аль-Искандарии,  чтобы дать
возможность господину Картезиусу остыть.  И  он предложил почтенным гостям
ознакомиться  с  достойными  их  внимания  примечательностями  Египта,   с
гороподобными пирамидами,  искусственными сооружениями, которым нет равных
в  мире по  величине,  а  также с  некоторыми развалинами языческих капищ,
конечно, не заслуживающих внимания ревнителей правой веры, но, может быть,
любопытных для заморских господ.
     Узнав о  возможности подняться вверх по  великой реке Нилу и  увидеть
своими  глазами легендарные чудеса  древней страны,  Пьер  Ферма  пришел в
восторг.  Доминик же  Ферма  без  конца сомневался,  опасаясь воображаемых
речных пиратов и разбойников пустыни, однако не устоял, узнав, что расходы
по  найму лодки для путешествия по  Нилу берет на себя арабский звездочет,
надежно вооружая при этом сопровождающих слуг.
     И вскоре понурый Огюст хмуро наблюдал, как темнокожие слуги Мохаммеда
эль  Кашти  переносили  багаж  путешественников  в   лодки,   куда  вскоре
перебрались и  господа Ферма вместе с этим маленьким арабом,  который даже
не  счел нужным отыскать такого сиятельного господина,  как Декарт,  чтобы
узнать,  не  пожелает ли  тот тоже принять участие в  плавании по  местной
речке.
     Огюст, обретя былую подвижность, помчался к своему господину и, найдя
Декарта на  постоялом дворе,  доложил,  что  их  былые  спутники бежали из
Александрии.  К его недоумению, Декарт не проявил по этому поводу никакого
неудовольствия и  лишь  печально покачал понурой головой,  приказав Огюсту
подыскать другой постоялый двор или корчму, поскольку в той, где они нашли
приют,  ему  не  давали сосредоточиться шумные моряки из  слишком близкого
порта.
     Темнокожие слуги Мохаммеда эль  Кашти оказались прекрасными гребцами,
и  лодка,  даже  в  безветрие,  ходко  шла  против  течения мимо  медленно
проплывавших назад берегов,  покрытых густой зеленью.  Вдали пахари шагали
за сохами,  в которые были впряжены большерогие быки. Над полем прозрачной
дымкой  висела пелена тумана,  а  за  нею  угадывалась граница плодородной
полосы и начинающейся пустыни.
     - Все,  что  здесь цветет и  живет по  воле аллаха,  обязано разливам
Нила,  почтенные господа.  Потому наука  древних в  первую очередь изучала
поведение реки.
     - Как? Вода заливает всю эту зелень? - изумился Доминик Ферма.
     - Да,  река становится порой мореподобной,  и мы с вами, окажись в ту
пору здесь, плыли бы, почти не видя берегов.
     - А как же крестьяне? Как спасаются они от наводнения? - расспрашивал
второй консул Бомона-де-Ломань,  думая о  своих земляках во  Франции,  для
которых наводнение всегда бедствие.
     - Для  здешних  крестьян,  феллахов,  которых вы  видите  на  берегу,
ниспосланные аллахом наводнения не беда,  а радость,  ибо все, что растет,
это подарок Нила, а также остающегося после наводнения плодородного ила на
полях, правда, сами поля, вернее, границы между ними исчезают.
     - Вот как?  -  заинтересовался Доминик Ферма. - Не возникают ли споры
между землевладельцами?  Если бы такое случилось у нас во Франции, то суды
оказались бы  заваленными тяжбами,  можете мне  поверить,  я  в  родстве с
юридической семьей де  Лонгов,  из  которой происходит моя  супруга,  мать
Пьера.
     - Да  продлит аллах ее дни,  досточтимый гость мой!  Древние египтяне
посвящали свою науку решению задач предсказания наводнений Нила,  а  также
размежеванию после  наводнения земельных участков с  помощью  астрономии и
геометрии.
     - Это интересно, - вступил в разговор Пьер Ферма.
     - Еще бы!  Хотя здесь и  полно тайн,  хранимых в древности языческими
жрецами, которые для своих календарей пользовались звездами, в особенности
Сириусом,  имея точное представление о  его периоде обращения в  пятьдесят
лет.
     - Почему Сириус?
     - При случае я расскажу вам,  почтенные гости, поскольку в числе моих
слуг  есть  Оготомелли,  мы  зовем  его  Огото.  Он  из  племени  догонов,
принадлежащего народу бамбара,  который живет на плоскогорье,  и жрецы там
стали  хранителями древних тайн,  касающихся Сириуса,  кое-что  передали и
Огото.   Впрочем,  для  разделения  участков  земли,  освобожденных  после
наводнения,   древние   египтяне  пользовались  своими   тайными  знаниями
геометрии,  достаточно вспомнить их  священный треугольник со сторонами 3,
4, 5. Они делали на веревке узлы с расстояниями между ними в три, четыре и
пять мер  и,  натягивая веревку на  колышках,  получали очень точно прямой
угол.
     - Хозяин, - прервал арабского звездочета негр-гигант.
     - Что тебе, Огото? - поинтересовался араб.
     - Всадники скачут по берегу.
     - Пусть  себе  скачут,   моих  гостей  интересуют  не   всадники,   а
геометрические горы,  которые  уже  хорошо  видны  отсюда.  Это  пирамиды,
достопочтенные мои гости, эти горы удивят каждого, кто в состоянии мыслить
и  осознать,  что  созданы они  поистине непосильным для  простых смертных
трудом, как памятники величайшего ума и забытых ныне знаний.
     - Да услышат твои уши,  хозяин! - снова обратился негр Огото, сверкая
белками глаз. - Первый всадник в тюрбане приказывает тебе стоять.
     - Как стоять? - изумился араб.
     - Это не иначе как разбойники пустыни!  - взволновался старший Ферма.
- Недаром я их так страшился!  Помоги нам, святой Доминик, спаси нас! - Он
лишь видел вооруженный конный отряд, не понимая реплик араба и его слуги.
     - Досточтимые господа,  - обратился к гостям араб, - это непохожие на
разбойников,  с  ними мы могли бы помериться силами.  Один мой Огото стоит
пятерых,  но я  вижу у всадников на пике конский хвост,  похожий на значок
самого османского султана.
     Неприятно прожужжала стрела, перелетела через лодку и упала в воду.
     - Может быть, спастись у другого берега? - предложил Доминик Ферма.
     - Там  тоже  отряд  таких  же  всадников.  Лучше пристать к  берегу и
выяснить,  чего  они  хотят.  Быть  может,  это  к  счастью,  что  они  не
разбойники, - сказал маленький араб.
     По  его указанию кормчий направил лодку к  берегу,  а  через короткое
время она ткнулась в  отмель и  к  ней по воде,  вздымая брызги фонтанами,
влетели всадники, дико вопя и размахивая над головами ятаганами.
     Араб-звездочет храбро  вскочил  на  ноги  и  стал  громко  кричать им
по-турецки, поминая аллаха через каждые два-три слова.
     Все происходящее было достаточно непонятно французам.  Араб обратился
к ним:
     - Досточтимые  господа,  это  несомненное недоразумение,  которое,  я
думаю,  скоро разъяснится. Они именем султана требуют, чтобы мы высадились
на берег,  намереваясь обыскать лодку и отнять у нас якобы похищенные нами
из какой-то гробницы сокровища.
     - Мой  бог!  Пистоли,  коими  я  обладаю,  едва  ли  можно  счесть за
сокровище! - взмолился Доминик Ферма.
     Путникам пришлось подчиниться.
     Сп