стальные  "осчастливленные
     столь  желанным  выкриком  королевского швейцара" придворные вместе с
     полковниками лейб-гвардии.  Затем наступала очередь молитвы,  которую
     король выполнял педантично без особой веры,  впрочем,  как и охотился
     без склонности к этой "страсти венценосцев" или как  без  нежности  и
     храбрости  одинаково  выслушивал  и музыку и свист пуль.  Но,  говоря
     "Государство - это я!",  он,  сам заменив на посту  первого  министра
     своего почившего учителя,  трудился,  как и он, в поте лица, вникая в
     любую мелочь,  даже сам подписывая паспорта,  скопидомничая по поводу
     медяков,  но  не  ограничивая  миллионных  трат на превращение своего
     Версаля в законодательный  центр  роскоши  и  мод  для  всей  Европы,
     служащего  обожествлению  "короля-Солнца"  с  помощью задуманного еще
     Мазарини "этикета", ради которого создана была целая наука манер: как
     обращаться  со шляпой,  приседать,  говорить комплименты,  ввертывать
     острые словца ("бо-мо") или каламбуры,  в  скольких  шагах  от  двери
     кланяться.   Так   кумир   абсолютизма,  утвержденного  ему  усилиями
     кардиналов  Ришелье  и  Мазарини,  успешно  овладев  преподанной  ему
     "наукой  власти",  поднятый на раболепной волне,  величественно играл
     роль  земного  Провидения,  предаваясь  лишь   одной   наследственной
     слабости  к прекрасному полу и введя при дворе особый ранг "метресс",
     которым оказывался почет  наравне  с  их  детьми  от  короля.  Однако
     министрам  строго указывалось,  что при малейшей попытке любой из них
     вмешаться в политику она будет изгнана из "версальского рая". Людовик
     XIV  стремился  быть виртуозом в "королевском мастерстве",  начиная с
     рассчитанно краткой речи с алмазами слов и кончая гладким как зеркало
     лицом,  на  котором  никогда не отражались единственные доступные ему
     чувства: тщеславие и властолюбие. Обученный своим наставником, он и в
     общении  с  вожделенными  дамами  придерживался  величавой мягкости и
     очаровательной суровости и,  даже играя  на  бильярде,  сохранял  вид
     властителя мира. (Примеч. авт.)

     - О награждении?  -  удивился Людовик XIV. - За что? Кого? Опять того
же  прощенного только  что  принца  Людовика II  Конде?  Вы  не  ошиблись,
кардинал?
     - Так  надо,  ваше величество.  Вы  наградите его не  столько за  его
заслуги, сколько для его стараний и нашей пользы.
     И  тут Людовик XIV хмыкнул и произнес фразу,  вошедшую впоследствии в
историю, поскольку он повторял ее не раз:
     - Награждаютї нїеї зїаї что-нибудь, аї дїлїяї чего-нибудь.
     - Мудрейшие слова,  ваше величество!  Они  прославят короля Франции в
веках!
     Юноша усмехнулся, понял, что наставник доволен своим учеником. И, сев
в  предложенное первым  министром кресло  за  его  столом,  стал  послушно
подписывать один за другим указы.
     Мазарини  стоял  за  его  спиной  и  забирал  обретшие  силу  бумаги,
передавая их капуцину.
     - Вот  теперь  о   вас,   ваше  величество,   будут  говорить  как  о
милостивейшем из всех государей, - с поклоном произнес Мазарини.
     - А  о  вас как о  мудрейшем министре,  которому мне никогда не найти
замены, - ответил юный король, вставая.
     Мазарини проводил его  только  до  дверей  кабинета,  и  юный  король
вынужден был,  снова морщась,  идти,  чуть ли  не  проталкиваясь следом за
капуцином,  раздвигающим впереди него  толпу ожидающих приема.  И  лишь на
внешней лестнице он очутился в окружении ожидавшей его свиты.
     Через   несколько  минут   королевская  карета  со   скачущими  рядом
блестящими всадниками загромыхала по булыжной мостовой.
     Мазарини стоял  у  окна,  наблюдая за  отъездом короля.  Какие всходы
дадут зерна, брошенные им в душу юного монарха?
     Резко отвернувшись от окна, он дал знак стоящему в выжидательной позе
капуцину,  и  тот  ввел в  кабинет двух скромных монахов из  монастыря св.
Иеронима,  чем-то  похожих друг  на  друга.  Кардинал уже  знал,  что  это
иезуиты,  всегда стремясь поддерживать с  этим  опасно влиятельным Орденом
взаимовыгодные отношения.
     - Ваше  светлое высокопреосвященство!  -  сладким тенорком начал отец
Максимилиан-старший.  -  Во  имя  господа нашего  всемилостивейшего и  его
величества короля,  опирающегося на  мудрость  праведных  слуг  своих,  мы
прибегаем к вашей незамедлительной помощи, как высшего стража короны, дабы
пресечь греховные замыслы врагов государства и  церкви,  вероотступников и
негодяев, известных Ордену. Кардинал принимал монахов стоя, прижав к груди
украшенный бриллиантами крест.
     - Во  имя  Христа,  спасителя  нашего,  готов  выслушать вас,  верные
служители святой католической веры.
     - Отец  Максимилиан поведает  вашему  светлому высокопреосвященству о
делах столь же греховных,  сколь и опасных,  -  мрачным басом присовокупил
младший Максимилиан.
     - Я внимаю вам, как слову, господом внушенному.
     - Нам  удалось установить,  ваше  светлейшее высокопреосвященство,  -
вступил снова  Максимилиан-старший,  -  есть  вероотступник,  уже  не  раз
уличенный и  остановленный церковью в своих попытках порочить духовный сан
служителей церкви  или  основы их  веры,  опирающейся на  канонизированное
учение древнего философа Аристотеля.  К греховной насмешке вольнодумец тот
стремился в  своей бесстыдной комедии "Проученный педант" и  в еретической
трагедии "Смерть  Агриппы",  а  также  в  злобных  стишках  против  вашего
светлого  высокопреосвященства и  даже  ее  величества королевы-матери,  в
грязных памфлетах,  включенных в  недостойную "Мазаринаду".  Ныне же  этот
негодный  Сирано  де  Бержерак  совместно с  приезжим судейским из  Тулузы
метром  Пьером  Ферма  замышляет  недоброе  в   кабачке  "Не  откажись  от
угощения!",  как  удалось  выследить нашему  верному послушнику,  который,
будучи лишен слуха,  умеет понимать слова по  движениям губ,  о  чем мы  и
спешим донести вашему светлому высокопреосвященству как  опоре  престола и
церкви.
     - Полагаем  необходимым схватить и  казнить  заговорщиков,  -  мрачно
добавил младший иезуит.
     Мазарини не повел и бровью, лишь переложил крест на груди.
     - Святой  Орден  Иисуса отличается решительностью своих  действий,  -
задумчиво произнес он,  -  что нельзя не  оценить.  Но...  сейчас,  отцы и
братья мои, иное время, чем в год трагедии на улице Медников.
     - Время  иное,   ваше   светлое  высокопреосвященство,   -   пробасил
Максимилиан-младший, - но место то же, улица Медников.
     - Вот как?  Та  самая,  где кинжал иезуита-мученика Равальяка пронзил
грудь короля Генриха IV?
     - Именно  так,  ваше  светлое  высокопреосвященство.  Он  вскочил  на
подножку  открытой  королевской  коляски  именно   на   улице   Ферронвери
(Медников),  где находится и кабачок,  место сбора заговорщиков.  И в этом
надо видеть перст божий! - елейно произнес Максимилиан-старший.
     - Перст божий! - задумчиво повторил Мазарини.
     - Воистину так!  - гулко прозвучал голос Максимилиана-младшего, - ибо
приняв все мучения, Равальяк не смог назвать своих сообщников, руководимый
лишь перстом божьим.  -  И добавил многозначительно:  - Недаром регентство
матери  малолетнего  Людовика  XIII  королевы  Марии  Медичи  после  удара
Равальяка  привело  к  великой  деятельности вашего  предшественника,  его
высокопреосвященства кардинала Ришелье,  а  вслед за ним и  вашу высокую и
незаменимую для Франции деятельность.
     Мазарини мог бы усмехнуться, но лицо его осталось величаво спокойным,
даже строгим.
     - Не хотите ли вы оправдать в моих глазах злодейское убийство короля?
     - Боже  упаси,   ваше  светлое  высокопреосвященство!   -  воскликнул
Максимилиан-старший, укоризненно взглянув на своего спутника. - Но если бы
вы выслушали все,  что рассказывает наш глухой, но божьей волей "слышащий"
без звуков разбойные слова злоумышленников, то пришли бы в священный ужас,
подумав о средствах предотвратить готовящееся злодеяние на улице Медников.
     - Воистину неотвратим перст  божий,  отцы  и  братья  мои,  -  сказал
наконец  кардинал.  -  Нам  известен былой  дуэлянт  и  убийца  Сирано  де
Бержерак,  поднявший  оружие  против  мирных  монахов  у  Нельской  башни,
воспрепятствовав сожжению книг  философа Декарта,  осужденных буллой папы;
нам известны и  гнусные памфлеты Сирано де Бержерака,  направленные против
нас и  ее  величества благочестивой королевы Анны.  Однако,  восстановив в
Париже справедливость,  мы  не  сочли нужным преследовать его,  ибо  волей
небес он наказан тяжелой и неизлечимой болезнью.
     - И все-таки,  несмотря на это,  ваше светлое высокопреосвященство, -
вставил мрачно Максимилиан-младший, - он снова поднимает свою облысевшую в
больнице доктора Пигу голову.
     - Я вижу, - усмехнулся Мазарини, - что ничто не скрыто от зоркого ока
вашего высокого Ордена.
     - Ничего,  ваше  светлое высокопреосвященство,  -  подтвердил старший
монах, опустив глаза.
     - Потому мы и  надеемся,  что через вас,  служителя короны и  церкви,
господь обрушит свою кару на  обнаруженных преступников,  -  добавил басом
младший монах.
     - Ценю ваше усердие,  братья по вере, - внушительно начал кардинал. -
Передайте генералу вашего  Ордена наше  удовлетворение,  однако...  высшие
соображения,  которые руководят сейчас  его  величеством королем Людовиком
XIV,  не  позволяют нам схватить и  бросить на  эшафот упомянутых вами уже
достаточно провинившегося Сирано де  Бержерака и  ловкого судейского Пьера
Ферма,  выгородившего  убийцу-гугенота  в  судебном  заседании  Тулузского
парламента  и  способствовавшего выигрышу  иска  грязных  крестьян  против
высокородных господ.
     Монахи переглянулись.
     - Если   вашим   светлым   высокопреосвященством   руководят   высшие
соображения,  то  можем ли  мы  сообщить о  них генералу нашего Ордена?  -
вкрадчиво спросил казначей монастыря св. Иеронима.
     - Передайте брату моему,  генералу вашего Ордена,  что ныне наступила
пора милостей короля, которую нельзя омрачать хватаньем кого-либо по указу
короля, простившего и даже наградившего только что принца Конде, стоявшего
во главе войск, препятствовавших возвращению его величества в Париж. Можно
ли снизойти от имени нашего всемилостивейшего короля до подозрений начисто
глухого,  по вашему признанию, послушника и казнить какого-то стихоплета и
судейского из Тулузы?
     - Великая   мудрость   глаголет   вашими   устами,    ваше    светлое
высокопреосвященство,     -     закатив     вверх     глаза,     заговорил
Максимилиан-старший.  -  Но  что же  посоветуете вы делать слугам вашим из
нашего ордена,  не услышанным в своем рвении предотвратить несчастье, нам,
напрасно стоящим у двери, в которую ломятся убийцы.
     - Не вы ли,  отцы и братья по вере, упомянули о персте божьем? Велика
милость святого в своей юности короля,  но милость господня еще выше,  - и
кардинал многозначительно поднял палец.  -  Будем молить господа о помощи!
Ибо вам известно,  что все в Его высшей власти,  все случающееся на земле:
будь  то  в  давнюю Варфоломеевскую ночь  или  в  печальный день на  улице
Медников,  чего, надо думать, он не допустит ныне в Париже в милостивейшие
дни Людовика XIV, - предостерегающе заключил кардинал.
     Монахи поникли головами.
     - Истинно так, ваше светлое высокопреосвященство, - вместе произнесли
они. - Все в божьей власти.
     - Все!  -  ясным,  чуть  повышенным  голосом  подтвердил Мазарини.  -
Решительно все  во  власти господней,  даже...  несчастные случаи в  любом
месте Франции, даже на той же улице Медников.
     Монахи переглянулись и,  низко кланяясь,  не  поворачиваясь спинами к
кардиналу, пятясь, вышли из кабинета.
     Через толпу ожидающих приема они  шли  уверенными шагами,  зная,  что
надлежит им  делать,  "услышав" невысказанное слово  мудрейшего из  мудрых
отцов церкви и государства, чего не уловил бы и глухой послушник Жан.


     Глава седьмая

     ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ

                                      Если нельзя бросить голову на плаху,
                                      можно бросить плаху на голову.

                                                  Пїої Мїаїкїиїаївїеїлїлїи


     Дни  неистовой,  вдохновенной работы настали для Сирано де  Бержерака
после встречи с метром Пьером Ферма.
     Он  жил  как бы  в  четырех измерениях:  как философ,  ищущий причины
всеобщего Зла;  как  писатель,  создающий картину мудрой жизни  счастливых
людей,   противопоставив  ее  мрачному  царству  хищных  птиц;  как  поэт,
очарованный внешней  и  внутренней  красотой  Франсуазы;  и  наконец,  как
математик, увлеченный, казалось бы, такой простой, но неразрешимой задачей
метра Ферма.
     Чтобы понять все четыре грани Сирано, нужно отыскать их общие корни.
     Утро он  уделял мудрости,  завершая свой трактат "Государства Солнца"
(считающийся незаконченным!). С яркостью и сарказмом баснописца наделял он
злобных птиц  человеческими пороками и  позволил коронованному тирану-орлу
приговорить автора повествования к лютой казни,  счастливо избежав которую
тот попадает в  страну мудрецов,  где находит среди философов незабвенного
Томмазо Кампанеллу. И тот показал пришельцу с Земли воплощенную на планете
"Солнце" мечту,  получившую на  Земле,  начиная  с  "Утопии" Томаса  Мора,
название коммунистической.  Для  счастливцев,  живущих в  таком  обществе,
земные злодеяния так же далеки и чужды, как людям птичьи нравы.
     Ежедневный четырехчасовой  труд на благо общества стал любому мудрецу
необходимым,    как    дыхание.    Свободное     время     предназначалось
самоусовершенствованию,   наукам  и  искусству.  Разумное  самоограничение
позволяло каждому получать бесплатно все, для жизни необходимое. Богатство
как  избыток  потребного потеряло всякий смысл и презиралось бы,  стремись
хоть кто-нибудь к этим излишкам в условиях всеобщего изобилия и отсутствия
ненужного  там  денежного обращения.  И отпали сами собой споры,  вражда и
войны.  Не из-за чего стало воевать и убивать друг друга. Вообще убийство,
одна  мысль  о  чем  приводила мудрецов в содрогание,  противоречило самой
сущности людей той страны. Тем более что им удалось найти способ получения
пищи  и  утоления  голода  без пожирания трупов убитых для этой цели живых
существ (как на Солярии, для Сирано незабываемой!), иї сїчїаїсїтїьїеї всех
людей покоилось там наї сївїоїбїоїдїе,  рїаївїеїнїсїтївїе, бїрїаїтїсїтївїе
и всеобщейї лїюїбївїиї друг к другу.  И не поповская лицемерная "любовь  к
ближнему" внушила Сирано облик мира "Солнца", а формула Франсуазы, простой
француженки из крестьянской  семьи,  мечтавшей  со  знаменем  в  руках  на
баррикаде о всеобщемї сїчїаїсїтїьїе*.
     _______________
          * Лишь спустя полтора века слова "Свобода,  Равенство, Братство"
     стали лозунгом Великой французской революции. (Примеч. авт.)

     Эта  "формула Счастья" воплотилась у  Сирано  в  его  светлую  мечту,
представляясь ему яркой, наполненной внутреннего содержания и вместе с тем
строгой и точной, как математическое выражение.
     И,  отложив последние страницы трактата,  он,  словно  продолжая его,
погружался в дремучий лес цифр, отыскивая тропы закономерностей, ведущие к
решению хитрой задачи Ферма.
     Тупик досадных  неудач  искушал  его  надменной  мыслью,  что "задача
Ферма" не имеет практического смысла и  подобна  развлекательным  ребусам,
какими тешатся в гостиных*.
     _______________
          * Такое отношение к Великой теореме ферма,  так и не  доказанной
     нашими  современниками,  высказывается  кое-кем  и  ныне,  но уместно
     вспомнить о "никчемной" (как считали) математической "теории  групп",
     без которой немыслимо развитие ядерной физики. (Примеч. авт.)

     Однако скоро  эти  малодушные сомнения вытеснились ощущением близости
волнующего открытия!
     Если  бы  удалось восстановить искания Сирано,  то  они  предстали бы
аккуратными строками равенств и неравенств, получающихся при сложении двух
наименьших чисел в  возрастающей степени и  сравнения их суммы с ближайшим
значением целого числа  в  той  же  степени.  То  есть  увидели бы  анализ
разложения степеней с выявлением получающихся, тоже наименьших остатков.
     И Сирано рассуждал,  подводя итог своим исследованиям: отрезок прямой
линии естественно разделится на два меньших отрезка,  ибо все целые числа,
выражающие размеры отрезка,  возведены лишь  в  первую  степень,  то  есть
неизменны.
     Квадрат  гипотенузы  прямоугольного треугольника  нацело  делится  на
квадраты катетов (тоже в целых числах) в соответствии с теоремой Пифагора.
     Куб же, уже пространственная фигура с размерами в целых числах, может
разделиться на два меньших куба со сторонами в целых числах,  однако уже с
остатком,  равным двум!  То есть практически он делится не на  два,  а  на
чїеїтїыїрїеї  куба,  поскольку  два  дополнительных  кубика  со сторонами,
равными единице, и уложатся в остаток, равный двум!
     А  вот квадрато-квадрат,  фигура сверхпространственная,  тоже делится
нацело, но уже на шесть квадрато-квадратов (при остатке = 64!).
     Дальше же еще занимательнее и многозначительнее!
     Пятая степень (при  остатке =  2002) разлагается нацело на  13  целых
чисел в пятой степени!
     Шестая (при  остатке =  69  264) -  на  48  целочисленных слагаемых в
шестой степени!
     Становится совершенно  очевидным,  что   число   членов   многочлена,
состоящего из целых чисел в той же степени, что и разлагаемое целое число,
рїаїсїтїеїтї вместе со степенью и никак не может  равняться  двум,  что  и
требовалось доказать в предложенной Пьером Ферма теореме!
     О каких же двух слагаемых в той же степени,  что и  их  сумма,  может
идти речь, начиная с куба? Нужны ли еще доказательства?
     И Сирано горько пожалел,  что метр Ферма далеко в Тулузе, куда ему не
добраться без коня и денег!
     А   нельзя  ли  вывести  для  Ферма  формулу,   которая  отразила  бы
закономерности,  полученные при анализе цифр, притом ввести в формулу лишь
одну переменную - показатель степени!
     С  исступленной настойчивостью принялся  Сирано  за  работу!  Формула
далась не  сразу.  Лишь после бесчисленных попыток достиг он  желанного ее
изящества.
     К величайшей своей радости, он увидел, что математическая формула как
бы  совпадает по форме с определениемї сїчїаїсїтїьїяї Франсуазы.  И Сирано
назвал свою находку "Фїоїрїмїуїлїоїйї Фїрїаїнїсїуїаїзїы"!

                                              (n - 1)
        (2\n + 1)\n = (2n)\n + (2n - 1)\n + n ------- (n - 2)\n .
                                                 8

     "Сїчїаїсїтїьїе - сївїоїбїоїдїа,  рїаївїеїнїсїтївїо,  бїрїаїтїсїтївїо,
лїюїбїоївїь!"
     Почему только   до   четвертой   степени   верна    формула?    Какую
закономерность Природы она отражает?
     Четвертая  степень!   Если  куб  -   высота,   ширина  и  длина,   то
квадрато-квадрат требует еще  одного  пространственного измерения!  И  тут
Сирано вспомнил о  Тристане,  о его объяснении свернутой в неком четвертом
пространственном измерении Вселенной!  Эврика!  Нежданно,  блуждая в  лесу
степеней,  он  получил  математическое подтверждение существования четырех
измерений нашего пространства!
     И  Сирано  вдруг  пустился  в  пляс  по  комнате,  насмерть перепугав
вбежавшую мать и удивив появившегося в дверях младшего брата.
     Сирано  кинулся на  шею  матери  и  стал  покрывать поцелуями ее  уже
морщинистое лицо.
     - Нашел!  Нашел!  -  вне себя от восторга кричал он, подобно древнему
Архимеду,  выскочившему из ванны с пониманием закона, названного потом его
именем. И он закружил Мадлен по комнате.
     - Остановись же,  остановись,  Сави!  У  меня  сердце  разорвется,  -
умоляла мать.
     - Виват! - восклицал Сирано и, обращаясь к брату, стал говорить, хотя
тот и не подготовлен был, чтобы понять ег