зашипел метр Массандр.
     - В  таком  случае  я  обращаюсь  с  просьбой  к  досточтимым  судьям
выслушать приглашенных мной свидетелей, ожидающих у дверей парламента.
     - Каких  еще  свидетелей?  Свидетелей убийства маркиза де  Вуазье?  -
ощерился Массандр.
     - Нет, почтенный метр, свидетелей игры маркиза де Вуазье в кости.
     - Протестую,  -  зарычал  Массандр.  -  Дело  ясное  и  без  азартных
увлечений покойного маркиза.
     Но  поскольку опять  всплыли кости и,  видимо,  еще  один  любопытный
случай в этой игре переменного счастья,  судьи снова насторожились и, уйдя
тем  самым  от  неясного им  богословского спора  о  каком-то  еретическом
философе Картезиусе,  чьи  трактаты никто из  них  не  читал (где еще и  о
папской булле!), не прочь были выслушать свидетелей, которые, очевидно, не
будут затрагивать этих премудрых вопросов.
     - Суд  интересуют  все  обстоятельства,  что  предшествовали  кончине
покойного маркиза де Вуазье, - решил председатель суда.
     И досточтимые судьи получили полную возможность смаковать подробности
игры в шесть костей маркиза де Вуазье с проезжим мушкетером,  о чем им под
присягой поведали и  облачившийся в чужую,  готовую лопнуть на нем сутану,
воздевающий  к  небу  опухшие  глаза  грузный  монах,   и  подобострастный
трактирщик, и три его ничем не примечательных завсегдатая, горожане.
     Точными вопросами к  ним  Пьер Ферма воссоздал картину необыкновенной
ситуации,  когда,  пытаясь отыграться и  поставив на свою шпагу,  мушкетер
выбросил,  как и  десять дней спустя прокурор Массандр,  всего семь очков,
после чего партнеры вышли вместе из трактира, а на рассвете мушкетер уехал
на  проигранной им  до  того лошади в  возвращенном ему седле и  в  полном
вернувшемся к нему мушкетерском обмундировании.
     - Если уважаемый метр продолжает утверждать,  что повторное сочетание
семи очков с последующими шестью очками при игре в шесть костей не могло в
столь короткий срок,  как  десять дней,  повториться (а  что  оно  недавно
произошло,  подтвердил здесь сам прокурор),  то не допустит ли он, что для
выигрыша мушкетеру не требовались кости?
     - Это  как  же?  Игра  в  кости  без  костей?  -  прервал Пьера Ферма
сухощавый судья.  -  Монах целовал крест,  что мушкетер прозакладывал свою
шпагу и выбросил всего семь очков. Как же он выиграл?
     - Вы  совершенно правы,  ваша честь.  Никто не  видел,  сколько очков
выбросил маркиз. Но, очевидно, не шесть, как справедливо считает почтенный
метр прокурор,  ибо не  может повториться столь небывалое сочетание дважды
подряд,  чему свидетельством сама бесстрастная математика.  Следовательно,
азартная игра если продолжалась, то уже по-другому. Проигравшийся мушкетер
мог   оскорбить  высокородного  маркиза,   который  при  свойственном  ему
благородстве и  готовности защитить свою честь принял вызов или  вызвал на
поединок мушкетера сам и погиб, пронзенный мушкетерской шпагой, после чего
победитель счел себя законным наследником всего им  перед тем проигранного
и, как уже установлено, уехал восвояси*.
     _______________
          * Свои выводы по теории вероятностей Ферма опубликовал  лишь  по
     инициативе  Паскаля в 1654 году,  а применение этой теории в судебном
     деле нашло своих теоретиков лишь спустя более чем столетие  в  трудах
     маркиза Кондерса, а также Лапласа и Пуассона. (Примеч. авт.)

     - Это  вольное  допущение,   господа  досточтимые  судьи!  Его  можно
рассматривать  лишь   при   возбуждении  судебного   преследования  против
неизвестного мушкетера,  что  возможно  после  установления его  имени!  -
громогласно заявил прокурор и  победно опустился на  стул,  взмахнув перед
тем мантией, как черным крылом.
     Вот  этого  поворота в  судебном разбирательстве больше всего  боялся
Пьер Ферма.  Он знал,  что в  парламенте не принято откладывать решение по
начатому делу из-за  невозможности возбудить другое дело,  тем более что в
данном случае его нельзя возбудить,  так как долгожданное письмо от аббата
Мерсенна все еще не пришло.
     Холодок пробежал по спине Пьера Ферма.  Он мысленно увидел, как ведут
на  эшафот молодого графа Рауля де  Лейе,  как надевают на  тонкую его шею
смазанную ворванью вонючую  веревочную петлю,  как  палач  в  маске  готов
выбить из-под него скамью,  а он,  Пьер Ферма,  безусловно уверенный в его
невиновности и наверняка знающий,  кто убил на поединке маркиза де Вуазье,
бессилен предотвратить гибель молодого человека,  будучи тем самым виновен
в его неотвратимой смерти.
     - Суд  может прекратить дело  против одного обвиняемого,  если  будет
назван  по   имени  другой,   -   произнес  как  приговор  молодому  графу
председатель суда,  который подумал о том, что предстоящим решением угодит
его высокопреосвященству господину кардиналу.
     А  Пьер  Ферма клял  себя,  виновника собственного провала и  горькой
участи графа Рауля де Лейе; ведь разработанные Пьером Ферма зачатки теории
вероятностей,  к  которой обратился он  ради  спасения графа Рауля,  из-за
вызванного к этим находкам интереса ученых могли теперь оказаться причиной
гибели  молодого человека,  если  аббат  Мерсенн,  увлеченный математикой,
промедлит и не найдет следов мушкетера!
     Пьер  Ферма  понял,  что  проиграл,  поднял  глаза  на  обвиняемого и
встретился с умоляющим взглядом графа Рауля.
     Снаружи от дверей парламента донесся шум.
     Председатель  суда  недовольно  приоткрыл  веки  и  увидел  вошедшего
стражника.
     - Ваша честь,  -  начал тот.  -  Девица де Лонг настоятельно требует,
чтобы ее допустили предстать перед вами.
     Граф Рауль вздрогнул. Пьер Ферма одобрительно кивнул ему.
     - Протестую!  -  воскликнул  прокурор,  размахивая полами  мантии.  -
Женщинам не  место в  зале Справедливости.  Сам господь бог лишил их этого
чувства.
     - Ограничимся обвинением обвиняемого,  а  не  всего прекрасного пола,
метр,  -  внушительно заметил председатель. - Девица де Лонг настаивает на
своем показании?  Не дочь ли это нашего Франсуа де Лонга?  Может быть,  ее
почтенный отец хочет внести через нее ясность в рассматриваемое нами дело?
Лишь ради него, не раз служившего Правосудию, разрешаю допустить девицу де
Лонг в зал парламента.
     Пьер Ферма весь напрягся, чтобы ничего не выразить на лице.
     Вошла  Луиза,  и  ему  показалось,  будто  открылись сразу все  окна,
солнечный свет хлынул через них вместе с запахом цветущих деревьев. Трудно
было сохранить каменное лицо.
     Луиза  присела  в  глубоком  реверансе  и,   потупив  глаза,  сделала
несколько шагов по направлению к досточтимым судьям.
     - Подойдите,  дитя мое. - Председатель перестал шамкать. - Вы явились
сюда по поручению вашего почтенного отца, чтобы сделать какое-то сообщение
по рассматриваемому делу?
     - Нет,  ваша честь,  мой отец не знает,  что я  пошла сюда с письмом,
которое может иметь важное значение для суда.
     - Без разрешения отца?  -  воскликнул розовощекий судья.  -  Тогда по
чьему  же  разрешению,  дозвольте узнать,  так  поступает мадемуазель?  Не
связана ли она чем-нибудь с графом Раулем де Лейе? Не обманута ли она им?
     - Я не имею чести знать его, ваша честь.
     - Сомнительно, - покачал головой розовощекий судья.
     - Если  вы  не  можете  назвать,  чье  поручение выполняете,  то  мне
придется удалить вас из парламента,  дитя мое,  -  заявил сразу охладевшим
голосом председатель.
     - Ваша  честь,  -  обратился к  нему сухощавый судья,  -  может быть,
мадемуазель объяснит цель своего прихода?  -  Он ждал осложнений,  которые
обожал.
     - Я принесла вам письмо, ваша честь.
     - Письмо? Откуда? - допрашивал председатель.
     - Из Парижа, ваша честь.
     - Оно адресовано нам, членам парламента?
     - Нет, ваша честь.
     - Кому же?
     - Советнику парламента господину Пьеру Ферма.
     - Ах Пьеру Ферма!  Я так и думал!  -  воскликнул розовощекий судья, с
хитрецой посматривая на молодого советника, который сидел, опустив глаза.
     - И вы не могли,  дитя мое,  подождать, пока советник парламента метр
Ферма  вернется домой,  чтобы с  глазу на  глаз  передать ему  "секретное"
письмо? - ворчливо произнес председатель.
     - Я  никогда не бывала у  него дома,  ваша честь.  А письмо совсем не
секретное,  и  я ждала его на почтовой станции,  пока не прибыла карета из
Парижа. И поспешила доставить письмо сюда.
     - Для чего? - спросили разом все трое судей.
     - Чтобы вы прочли его, ваша честь, и вы, и вы, ваша честь.
     - Но ведь оно адресовано не нам, пусть советник и читает его, - начал
сердиться председатель суда.
     - Ваша  честь,  -  поднялся со  своего места Пьер Ферма,  -  если мне
дозволено будет выразить свою  просьбу,  то  в  интересах рассматриваемого
дела и  Правосудия я  прошу вас  предложить уважаемому господину прокурору
вслух прочитать адресованное мне письмо.
     Досточтимые  судьи   были   слишком  заинтригованы,   чтобы  отказать
советнику парламента.


     Глава четвертая

     СЛЕДЫ

                                            Никогда не знает меры счастье!

                                                               Сїеїнїеїкїа


     Прокурор Массандр гневно откашлялся, взломал печать, с хрустом вскрыл
письмо и стал читать низким недовольным голосом, часто запинаясь, создавая
впечатление,  что  он  или  плохо разбирает почерк,  хотя каллиграфическим
строчкам могли бы позавидовать судейские писцы, или вообще с трудом читает
по писаному.
     - "Многочтимый и  дорогой друг!  Ваше  последнее письмо доставило мне
огромное  удовольствие,   более  того,   наслаждение  от   сознания  вашей
плодотворной  деятельности  в   различных  областях  математики,   где  вы
продолжаете  неустанно  делать  все  новые  открытия".   Какое  это  имеет
отношение к парламенту? - проворчал Массандр.
     - Прошу вас, метр, - клюнул носом председатель.
     - "Вероятность события,  которая до  сих  пор считалась неисповедимым
деянием  господним,  определяемая  вами  математическим  путем,  отвергает
отныне суеверия,  связанные с гаданием и прочими проявлениями невежества".
- Массандр оборвал себя и зарычал:  -  Не я ли говорил, досточтимые судьи,
что  метр  Ферма покушается на  основы веры,  пытаясь арифметикой измерять
веления всемогущего господа нашего.
     - Аминь, - сказал председатель, - продолжайте, метр.
     - Подчиняюсь,  ваша  честь,  но  кровь католика клокочет во  мне.  "Я
усердно переписал ваше письмо,  как и прежде, сожалея, что вы ограничились
выводами из  своих наблюдений,  не приводя столь любопытных доказательств,
предлагая  найти  их  самостоятельно  вашим  читателям,  кои  интересуются
математикой.   Не  отрицая  заманчивости  такого  предложения,  я  все  же
осмеливаюсь  еще  раз  посоветовать  не   затаивать  вами  найденного,   а
по-братски делиться со всеми,  кто,  как и вы,  любит науку и служит ей. И
еще  прошу  вас,  друг  мой,  найти  время,  чтобы  собрать все  уже  вами
написанное  в   письмах  и   представить  в   виде  рукописи,   включающей
доказательства,  могущей стать  первой  книгой  вашего собрания сочинений,
изданию которой я  мог  бы  содействовать,  считая вас  продолжателем дела
таких великих умов, как Диофант".
     Пьер слушал,  не  поднимая глаз.  Когда же  почтенный аббат дойдет до
выполнения его просьбы, или он вообще игнорировал (или не заметил) ее?
     - "Что же касается вашего постскриптума,  дорогой друг,  то я  должен
извиниться перед вами..."
     "Ну вот!  Все кончено!  Аббат Мерсенн не побывал у де Тревиля,  сочтя
неудобным такое посещение для духовного лица!"
     - "...извиниться  за   то,   что,   увлеченный  вашей  математической
находкой, я попросту не сразу заметил приписку".
     "Так и есть!  Этот Мерсенн, говорят, еще в коллеже отличался тем, что
читал в книге только начало страниц!"
     - "И  лишь при снятии пятой копии с  вашего письма я  понял,  что оно
содержит  не  только  математические  мысли.  Я  думаю,  большой  беды  не
произойдет от того,  что я  отложил посещение Лувра до отправки всех копий
вашего  письма  моим  научным  корреспондентам,  которые,  не  сомневаюсь,
отнесутся к вашим мыслям с заинтересованным вниманием".
     "Ну же,  ну! - мысленно торопил Ферма почтенного ученого посредника в
переписке собратьев. - Что ты еще медлишь, монах?!"
     - "Господин де  Тревиль  не  сразу  принял  меня,  занятый военными и
мирскими делами  своих  головорезов,  во  что  мне,  скромному монаху,  не
надлежит  вникать.   Приняв   же   меня   в   промежутке  между   разносом
провинившегося в  чем-то воина и  возлиянием вина,  он очень удивился моей
странной  просьбе,  лишь  повторяющей  вашу,  изложенную  в  постскриптуме
письма.  Сам он,  как известно, гасконец и состоял еще при прежнем короле,
тоже  гасконце,  поэтому мое  упоминание о  вызывающем интерес путешествии
гасконского дворянина, его мушкетера, не пробудило в нем готовности тотчас
удовлетворить мое праздное,  как ему казалось,  любопытство,  и только мой
духовный сан смягчил разгоревшийся было в нем воинский гнев,  ибо господин
де Тревиль славится тем, что горой стоит за своих мушкетеров, что бы те ни
натворили.  Я ничего не мог сказать о проступке путешествующего гасконца и
не солгал перед господом богом,  заверив капитана, что не ведаю ни о каких
проступках его подчиненного. Только после этого он вызвал к себе одного из
своих лейтенантов и поручил ему узнать о гасконце,  побывавшем в Тулузе, а
через некоторое время, пригласив меня из соседней комнаты, где состязались
в  шумных  криках  необузданные и  грубые мушкетеры,  сообщил мне,  что  в
указанное в  вашем постскриптуме время,  дорогой мой  Пьер,  через Тулузу,
очевидно, проезжал господин..."
     Массандр  запнулся  и  закашлялся.   Отложив  в  сторону  письмо,  он
обратился к судьям:
     - Приступ горловой болезни,  досточтимые судьи,  мешает мне  дочитать
этот странный документ, имеющий отношение более к знатокам арифметики, чем
права.  Я  прошу  о  снисхождении и  ознакомиться с  заключительной частью
письма самолично, без моего чтения вслух.
     И  с  этими словами,  отнюдь не  свидетельствующими о  некой горловой
болезни,  прокурор передал письмо председателю суда.  Тот, напялив на свой
птичий нос очки,  посмотрел на развернутый лист, клюнул носом, отчего очки
слетели,  поймал их  с  неожиданной сноровкой и  передал письмо по очереди
сначала розовощекому, потом азартному судье.
     Выражение лиц  у  прокурора и  досточтимых судей было  таким,  словно
прямо перед ними в зале суда дали залп из всех крепостных пушек Ла-Рошели.
     Пьер восторженно смотрел на  смущенную,  не  знающую,  что ей делать,
Луизу,  потом  подбадривающе кивнул графу Раулю,  сидящему,  опустив руки,
между двумя стражниками и вопрошающе смотрящему на Пьера Ферма.
     Писцы усердно скрипели гусиными перьями.
     Наконец председатель суда пришел в себя и прошамкал:
     - Суд удаляется для размышлений. А вы свободны, дитя мое. - Последнее
относилось к Луизе, но граф Рауль непроизвольно вздрогнул.
     Прокурор Массандр не смотрел на  сидящего  с  ним  рядом  Пьера,  был
раздражен и растерян.  Пьер провожал глазами уходящую Луизу, дав ей тайный
знак о том,  что придет  сегодня  к  заветной  калитке.  Этим  знаком  они
обменивались при расставании,  когда он уходил,  а она смотрела ему вслед.
Он складывал указательные пальцы крестом на уровне  рта.  Луиза  понимала,
что это означает.  Поняла Пьера она и сейчас,  хотя никто в зале не мог бы
этого уловить, ибо уходила кроткая девушка, низко опустив глаза и прижимая
к лицу кружевной платок.
     Тучный пристав суда подошел к Пьеру Ферма.
     - Досточтимые  судьи   приглашают  советника   парламента  в   камеру
размышлений, - сиплым голосом проговорил он.
     Пьер  знал,  что  такое  приглашение  бывает  лишь  в  исключительных
случаях, и хотя ожидал его, но с трудом справился с волнением.
     Камера раздумий с решетками на узких и высоких окнах могла бы служить
камерой одиночного заключения,  если бы  в  ней не было стола с  почему-то
зажженной днем  свечой  и  трех  занятых судьями стульев.  Пьеру  пришлось
стоять.
     - Почтенный метр,  нам кажется,  что вы  не  читали письма?  -  начал
председатель.
     - Ваша честь, я не мог этого сделать, господин прокурор вскрыл его, а
потом передал вам.
     - Конечно,  конечно,  - клюнул носом председатель. - Так вы не знаете
его содержания?
     - Могу только догадываться, ваша честь.
     - По некоторым причинам нам не хотелось бы вручать вам его, уважаемый
метр, поскольку вы сами передали его судьям.
     - Конечно, ваша честь.
     - Ваша арифметика с  игрой в  кости и маловероятной удачей неопытного
новичка против искусного дуэлянта убедила нас.
     - Я  рад  слышать это  еще  здесь  до  вынесения вашего справедливого
приговора, ваша честь.
     - Приговора не будет, - отрезал председатель. - Графа де Лейе немедля
освободят, и судебное разбирательство прекратится без продолжения, если...
     - Если, ваша честь?
     - Если выводы о  невозможности проезжему мушкетеру отыграться в кости
не   подтолкнут   вас   к   возбуждению  судебного   преследования  против
неизвестного лица.
     Пьер понял все!  Слишком прославлено было, видимо, названное в письме
Мерсенна  имя   мушкетера,   скорее  всего  любимца  короля  и   даже  его
высокопреосвященства господина  кардинала,  стремящегося переманить его  в
гвардейцы,  ценя его  заслуги (и  услуги!),  которых было не  меньше,  чем
прощенных ему дуэлей.
     Казалось бы,  все  складывалось так,  как  того добивался Пьер Ферма.
Мушкетер оказался именно тем, кого он подозревал, отводя всякие подозрения
от графа Рауля де Лейе,  но... и Пьер Ферма невольно зажмурился. Перед его
мысленным взором  встала напряженная черная фигура гневной вдовы  на  фоне
алеющего неба.  Месть!  Надежда на закон и  справедливость!  Что должен он
ответить судьям?
     Никогда в  жизни  не  привелось Пьеру Ферма пережить подобную минуту,
словно  растянутую  на  часы  терзаний!   Сообщить  суду  о  раскрытых  им
преступлениях,   "доблестно"   совершенных  неуемным   забиякой-гасконцем?
Поставить перед судьями выбор:  навлечь им  на  себя недовольство короля и
кардинала преследованием их  фаворита или  не  обратить внимания на  слова
молодого советника парламента,  действующего без всякого ему поручения,  и
завершить дело с  убийством маркиза де Вуазье так,  как это уже намечалось
до  начала  судебного  заседания  и  как  требовал  прокурор?  Недаром  ни
Массандр, ни судьи не назвали вслух, в присутствии все записывающих писцов
имени мушкетера,  а  потом вызвали молодого советника парламента в  камеру
раздумий. Пьеру нужно было решать, что важнее: жизнь невиновного или месть
виновному,   осуществление  которой  по   меньшей  мере   сомнительно  при
царствовании   короля,   повелевающего  именовать   себя   Справедливым  и
передавшего всю власть кардиналу Ришелье?
     И Пьер Ферма,  внутренне кляня себя, решился. В собственных глазах он
как бы предал пылающую гневом в  ненавистью безутешную вдову,  предал ради
счастья  кроткой  и  настойчивой  Луизы,  жизни  графа  Рауля  де  Лейе  и
собственной победы.
     И Пьер Ферма почтительно произнес:
     - Возбуждение  судебного  преследования прерогатива  прокурора,  ваша
честь, а не советника парламента.
     - Ну вот и хорошо,  -  прошамкал председатель,  поднося письмо аббата
Мерсенна к пламени свечи.  -  А теперь пора обедать. Мы советовали бы вам,
молодой метр, отобедать вместе с метром Массандром. А за сыном старый граф
уже прислал карету.  Надеюсь,  он достаточно вознаградит вас за старания и
поможет вам расплатиться с долгами?
     Очевидно, старый судья прекрасно знал о долгах Пьера, а может быть, и
ждал их уплаты.
     Когда  Пьер  Ферма вышел из  парламента,  то  покрытая лаком карета с
графским гербом  на  дверцах продолжала стоять  у  подъезда.