манчиво  и  противоречит здравому
смыслу,  ибо Солнце - центр  Вселенского  государства,  коему  дарит  свое
тепло.  И  оно  подобно  его  величеству королю этого государства,  и ему,
светилу,  не пристало бегать вокруг одного из  своих  подданных,  чего  не
станет делать ни одна коронованная особа.
     Губернатор ответил:
     - Ваш  довод весьма остроумен,  я  приведу его  в  дальнейшем споре с
отцами иезуитами и  хотел бы добавить к вашей мысли еще и доказательство в
вашу пользу одного из почтенных отцов церкви:  "Земля вращается,  но не по
причине,  которую приводит Коперник,  а  потому,  что огонь ада заключен в
центре Земли и  души осужденных на  вечные времена,  спасаясь от страшного
пламени, карабкаются по внутренней полости грешной Земли, заставляя тем ее
вращаться,  подобно  белке  в  колесе"*.  И  теперь  я  вижу,  -  закончил
вице-король и рыцарь мальтийского ордена, - что святой отец был прав, и вы
своим отважным путешествием доказали существование ада и  усилий грешников
избавиться от  адского пламени.  Однако вернуться во  Францию таким  путем
вам,  господин Сирано де Бержерак,  не представляется возможным, ибо, даже
поднявшись вновь при помощи банок с  росой в воздух,  при вращении Земли в
ту же сторону вас отнесет еще дальше от милой нашей Франции, но пусть вас,
почтенный наш гость,  не  удручает это непоправимое обстоятельство,  ибо в
ближайшее время во  Францию отправится корабль,  где  вы  можете найти для
себя достойное место рядом со  знающим вас еще во Франции господином Ноде,
который  возвращается  в  Париж,   желая  посетить  могилу  почившего  его
высокопреосвященства  кардинала  Ришелье.   С  этими  словами  вице-король
покинул  клетушку своего  столь  странно явившегося к  нему  гостя,  чтобы
разъяснить отцам иезуитам их  заблуждения,  втайне надеясь,  что в  скором
времени ему самому удастся совершить захватывающее путешествие по  воздуху
с помощью банок с росой.
     _______________
          * Свидание и беседа с вице-королем господином Шарлем де Монманьи
     подробно пересказана самим Сирано в  его  трактате  "Иной  свет,  или
     Государства и империи Луны". (Примеч. авт.)


     ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ

                                        Никто так не врет, как очевидцы.

                                        Нїаїрїоїдїнїаїяї пїоїгїоївїоїрїкїа


     За время отсутствия Сирано во Франции произошло немало событий.
     Одним из них еще до кончины Ришелье была его расправа с  "очевидцами"
необыкновенного вознесения на небо дьявольской башни.
     Совершенно ясно,  что  это  было  неумное вранье  графа  де  Пасси  и
лейтенанта де Морье, старавшихся прикрыть выдумкой свое нерадение в поимке
важного  государственного преступника,  несомненного сообщника английского
смутьяна Оливера Кромвеля,  посягнувшего на священную власть короля,  став
во главе организованной им армии английского парламента. Так или иначе, но
подозреваемый англичанин Тристан Лоремет исчез и,  уж конечно, не вознесся
на небо в крепостной башне,  как уверяли "очевидцы". Поистине никто так не
врет,  как они!  И по приказу кардинала граф де Пасси и лейтенант де Морье
закончили жизнь на эшафоте.
     Что  же  касается солдат  и  гвардейцев,  то  они  направлены были  в
войсковые части,  брошенные в  бой после вступления Франции в нескончаемую
войну,   и  там  в  большинстве  своем  полегли.  Лишь  некоторым  удалось
постричься в монахи, где они уподобились отцу Жозефу Марли, вернувшемуся в
монастырь св.  Августина после неудавшегося аутодафе в  горах,  подвергнув
себя тяжкому покаянию: не произносить в оставшейся жизни ни слова, став во
искупление своих грехов "молчальником",  добровольным немым. Также и новые
монахи из бывших солдат,  если и  не остались немыми,  то о  башне в горах
предпочитали  молчать.  Вскоре  после  этой  последней  расправы  кардинал
Ришелье скончался, твердо уверенный в том, что никакой летающей крепостной
башни не было, а его воины плохо служили ему.
     Через полгода после кончины всесильного кардинала умер  и  бессильный
король Людовик XIII, назначив регентшей при своем пятилетнем сыне Людовике
XIV  его  мать,  королеву Анну  Австрийскую.  Правителем же  Франции  стал
преемник Ришелье, молодой и красивый кардинал Мазарини.

                    Кїоїнїеїцї пїеїрївїоїйї чїаїсїтїи


          ______________________________________________________
                               Часть вторая

                              ПОЖАР СТРАСТЕЙ

                                      Как гибельны  страсти!  Это   ветры,
                                      надувающие  паруса корабля,  они его
                                      иногда топят, но без них он не может
                                      плавать.

                                                             Вїоїлїьїтїеїр


     Глава первая

     "ДЕНЬ БАРРИКАД"

                                           В смиренной серенькой сутане
                                           С подкладкою кроваво-алой
                                           Невежда мудрым вдруг не станет,
                                           Как камердинер - кардиналом.

                                                     "Мїаїзїаїрїиїнїаїдїа"


     В  этот  день кардинал Мазарини,  первый министр Франции,  в  обычной
своей серой сутане,  подкладку которой он  еще  при жизни Ришелье приказал
сделать алой,  чтобы не надевать пурпурной мантии, подобно своему патрону,
протащившему его  в  кардиналы,  в  тревоге стоял в  Лувре у  окна  против
Нельской башни на  другом берегу Сены  и  вспоминал последние минуты жизни
Ришелье.
     Немощный духом  и  телом  король Людовик XIII,  превозмогая очередной
недужный приступ,  приехал тогда во  дворец кардинала проститься со  своей
яркой   исполинской  тенью,   всегда   ненавистной  ему,   но   могучей  и
неотвратимой.
     Король связал себя  с  ней,  когда королева-мать Мария Медичи подняла
мятеж  знати  против сына.  Коронованный юноша  во  имя  обретения наконец
подлинной королевской власти  приказал  заколоть  любимца  королевы-матери
"комнатного  маршала"  д'Акра,   бездарно  правившего  от  имени  регентши
страной, не желая уступать власть королю. Вслед за тем была казнена и жена
маршала  Кончини,   горничная  королевы,   признанная  ведьмой,   сумевшей
подчинить себе  Марию  Медичи уменьем причесывать ее  волосы.  Духовник же
королевы,  друг  папского  нунция  (посла  Ватикана во  Франции),  епископ
Люсонский,  герцог Жан Арман дю  Плесси де  Ришелье сумел примирить мать с
сыном,  положив конец кровопролитной родственной распре,  что  удалось ему
сделать благодаря любовной связи  с  королевой,  чему  он  обязан также  и
возведением его в сан кардинала и назначением министром короля.
     А  через два года он стал и первым министром,  подлинным правителем и
даже генералиссимусом Франции.
     Это возвышение,  впрочем, не помешало ему впоследствии способствовать
изгнанию бывшей своей возлюбленной в  К„льн,  где Мария Медичи и  умерла в
бедности,  горестно вспоминая былую власть,  раболепие вельмож и  неверную
кардинальскую любовь.
     Еще в  Риме в  свиту нунция проник проныра монах Мазарини,  сменивший
ливрею камердинера сначала на  солдатский мундир,  а  потом на  монашескую
рясу.  В  Париже  он  проявил себя  неоценимым помощником в  темных делах,
требующих интриг,  коварства и умения убрать противника или переманить его
на свою сторону.  Там он и стал личным секретарем Ришелье,  в нужное время
возведенный с его помощью в кардиналы.
     Людовик XIII,  тяжело дыша от ходьбы по паркетным залам и  не решаясь
сесть,  стоял перед широкой кроватью с балдахином,  где утопала в подушках
голова  кардинала с  торчащей  седеющей  эспаньолкой.  Король  старался не
пропустить ни слова из того, что в назидание ему шептал Ришелье:
     - Я  передаю в дар вашему величеству свой дворец*,  заверяя при этом,
что  нет  у  вас  лучшего слуги и  продолжателя моего дела,  чем  кардинал
Мазарини,  которого сам папа возвел в  равное моему звание,  дабы и впредь
защищать абсолютную власть французской короны.
     _______________
          * Ныне парижский "Пале-Рояль". (Примеч. авт.)

     Мазарини стоял рядом,  стройный,  окаменевший,  почувствовав на  себе
мельком брошенный острый взгляд короля.
     - Враги вашего величества,  пользуясь родством с испанским королем ее
величества королевы  Анны,  ни  с  кем  не  сравнимой  по  своей  красоте,
замышляли заговоры против меня,  а  тем самым против вас.  Я  уйду из мира
раньше вашего величества.  Но  если  господь всемогуший призовет вслед  за
мной и Людовика Справедливого,  то умоляю не передавать всей власти в руки
королевы-регентши,  ибо наследнику вашему всего пять лет,  а  высокомерные
вассалы  в   своей  неукротимой  жажде  властвовать  сделают  все,   чтобы
притеснять его, поставив под сомнение ваше отцовство.
     Людовик  XIII  кивнул  и   неприязненно  поморщился.   Он   не  любил
напоминаний  о   наследовании  его  власти.   Промолчав,   он  закашлялся,
повернулся и ушел, не взглянув на умирающего.
     Когда же Ришелье скончался,  король,  узнав об этом в Лувре,  холодно
заметил:
     - Умер "великий политик",  -  вложив в эти слова все свое презрение к
политике, которой никогда не занимался, и не выразив никакого сожаления по
поводу понесенной утраты,  впрочем,  как  и  все  присутствующие при  этом
придворные.
     Никто  не  пожалел страшившего всех  при  жизни  неистового политика,
реформатора,   философа,   драматурга,   коварного  интригана,  мягкого  и
жестокого правителя,  не  останавливавшегося ни  перед чем ради укрепления
абсолютизма французской короны.
     Однако последний завет Ришелье Людовик XIII,  впрочем,  как и всегда,
все-таки  выполнил:  Мазарини  стал  первым  министром,  наследовав власть
Ришелье,  а когда через полгода король сам прощался с жизнью,  он назначил
королеву Анну  регентшей при  своем  малолетнем сыне  Людовике XIV,  но...
подчинил ее регентскому совету.
     Величавая,  надменная красавица Анна  Австрийская была  вне  себя  от
негодования.  Она сломала бесценный веер,  разбила редкую фарфоровую чашку
и,  окруженная  толпой  раболепствующих фрейлин,  бессильно  опустившись в
атласное   кресло,   почувствовала  себя   обреченно  одинокой   в   кругу
злобствующих врагов.
     И тогда на ее половину вошел стройный, но смиренный красавец кардинал
с расчетливыми движениями и вкрадчивым голосом.
     Конечно,   отнюдь  не  бескорыстно  он  взялся  снять  с  Анны  опеку
регентского совета с  помощью созыва по  указу королевы парламента,  коему
надлежит  "служить  обществу  и   переустроить  государство"  (по  примеру
парламента английского).
     Королева Анна доверилась кардиналу-искусителю и подписала указ.
     Мазарини умело взялся за  дело,  созвав от  имени королевы парламент.
Каждому из  членов он  польстил его правом на "переустройство" правления в
стране вплоть до  влияния на престолонаследие.  Обуреваемые жаждой выгоды,
"королевские люди" собрались в  Париже и на первом же заседании парламента
освободили  прелестнейшую  королеву  Анну  от  опеки  регентского  совета,
распустив его.  Но  едва королева Анна стала формально полновластной,  она
тотчас же,  по замыслу Мазарини,  распустила и сам парламент,  не успевший
сделать  и   шага  в   направлении  "служения  обществу  и  переустройству
государства".  Озадаченные члены парламента разъезжались, уверенные первым
министром, что им ничего не грозит.
     Однако "чванливые" и  высокомерные аристократы,  если не  грозили им,
начинали грозить сами.  Еще  недавно объединяясь с  королевой Анной против
Ришелье,  они теперь повели наступление на нее, которую сами же только что
облекли высшей властью.  Наглостью, которой не переносила Анна, угрозами и
буйством они вынудили регентшу поделиться властью с ними.  Настала мрачная
пора "кабалы чванливых",  как выражались в народе.  Они утопали в роскоши,
предаваясь пьянству, распутству, всячески унижая королеву-регентшу. Однако
это  царство разгула и  беспутства не  смогло  продолжаться больше четырех
месяцев.
     Пришла  очередь  Мазарини,   и   он  показал,   что  может  разогнать
"чванливых",  не  считаясь с  их  высокомерием,  некоторых даже  упрятав в
тюрьму.  Он  не останавливался перед тем,  чтобы оскорблять знать,  нанося
аристократам самые болезненные раны.  Но  он  поступал так и  в  отношении
магистрата и восстановил против себя и,  особенно против своего приятеля и
помощника, заправлявшего финансами, флорентийца Эмери, как крестьян, так и
горожан.


     И вот теперь на улицах Парижа за Нельской башней,  на которую смотрел
из окна Лувра кардинал Мазарини, неистовствовала толпа.
     Два всадника,  приобретшие лошадей в Гавре,  куда их доставил корабль
из   Новой  Франции,   с   трудом  пробирались  по  улицам  Парижа  сквозь
возбужденную, негодующую толпу, не представляя, что здесь происходит.
     Все  лавки  были  закрыты,  улицы перегорожены цепями и  загромождены
пустыми бочками,  мешками с землей,  досками, вытащенной из домов мебелью,
словом, непроходимым валом.
     - Кажется,  повторяется "день баррикад",  -  заметил,  слезая с коня,
Ноде.
     - Что  вы  имеете  в  виду?  -  поинтересовался Сирано  де  Бержерак,
последовав его примеру.
     - Все,  как в 1588 году,  как я и писал в одном из своих романов,  не
думая,  что мне придется пережить свое творение самому.  Во всяком случае,
на конях нам дальше не пробраться.  Я вижу здесь кабачок. Попросим хозяина
подержать у себя наших лошадей, а сами отправимся пешком.
     "Не откажись от угощения", - прочел Сирано вывеску.
     Они постучали в запертую дверь. Пока трактирщик открывал ее с видимой
неохотой, Ноде рассказывал Сирано о былом "дне баррикад":
     - Тогда  горожане  перегородили  улицы,  чтобы  помешать  королевским
войскам  войти  в  Париж,  где обосновался герцог Генрих Гиз,  по прозвищу
Рубчатый.  В ту ночь воевали три Генриха:  король Генрих III Валуа, Генрих
Наваррский  Бурбон  и  Генрих  Гиз,  "король  Парижа",  сумевший  снискать
расположение  простолюдинов,  но,  как  глава   католической   лиги,   для
достижения  власти  он  заручился поддержкой Испании,  которой распродавал
Францию по частям.
     - Как же вы описали его конец, дорогой Ноде?
     - Именно  так,  как  произошло.  Генрих  III,  изучавший  Макиавелли,
внезапно  признал   "короля  Парижа"  Генриха  Гиза,   утвердил  все   его
распоряжения и  дружески  пригласил к  себе.  Самонадеянный Гиз,  суливший
фанатикам повторение Варфоломеевской ночи,  отважно явился к  королю и был
заколот на пороге его кабинета.
     - Неужели после того,  что мы видели по дороге сюда, здесь произойдет
нечто подобное?
     - О, друг Сирано! Поистине с вами не умрешь от скуки! То вы ввергаете
меня в плаванье на фелюге с двумя гробами,  откуда восстаете и вы,  и отец
Кампанелла,  ради  которых  приходится  избегать  испанских кораблей,  как
пиратов, в результате чего я был выдворен с почетом в Новую Францию; то вы
же  перелетаете  туда  неведомым  способом,  по  убеждению вице-короля,  с
помощью  стеклянных  банок  с  росой,  притягиваемой  солнцем;  то  сейчас
заставляете меня пережить мной же описанный "день баррикад".
     Сирано искренне смеялся шутке своего неунывающего толстяка.
     Сонный  старый  трактирщик с  торчащими седыми  космами отпер  дверь,
подозрительно оглядывая гостей.
     - Лошадей, конечно, я могу поставить во двор, если будет заплачено за
корм,  который нынче вздорожал,  почтенные господа. Но где же ваши слуги и
багаж,  без которого не путешествуют?  - произнес он отнюдь не приветливым
голосом.
     Сирано почудилось,  что он  уже слышал это как-то раз.  Ноде отчаянно
торговался с бессовестным кабатчиком.  Наконец они договорились о цене,  и
трактирщик,  открыв ворота,  увел коней во двор,  а путники отправились по
парижским улицам пешком.
     Еще по дороге в  Париж они увидели бедствующую Францию,  опустошенную
поборами,  как набегами врагов. Крестьяне, ограбленные сборщиками податей,
питались кореньями,  лишенные скота,  порой вынужденные сами  впрягаться в
плуг,  терпели негодуя. И у всех на устах виновник общих бед Мазарини. Его
имя слышалось вперемежку с  проклятиями и  на  улицах Парижа,  где слилось
недовольство и знати и простолюдинов.  Брожение в столице уже складывалось
в  мощное движение Фронды (что означало -  шутка,  детская игра в  лапту),
которая отнюдь не в шутку грозила королевскому двору.
     В толпе Сирано и Ноде слышали крики: "Свобода!"
     Оказывается, Мазарини вчера арестовал трех членов парламента, и народ
требовал свободы им и свободу себе.
     Возбужденные парижане стекались к баррикадам.
     Путники вынуждены были задержаться около одной,  где  в  образованный
всякой  всячиной вал  рядом  с  опрокинутыми столами  и  стульями,  старой
телегой и  лестницей попала лакированная карета,  из  которой не  выпрягли
даже лошадей, две пары редкой белой масти в яблоках.
     На крыше кареты стоял оратор в  епископском облачении и  держал перед
столпившимися горожанами зажигательную речь.
     - Кто это? Кто? - спрашивали окружающих Сирано и Ноде.
     - Герцог  Рец,  архиепископ  парижский,  разве  не  узнаете?  Или  вы
гугеноты? - отвечали им соседи по толпе, награждая их косыми взглядами.
     - Сколько можно терпеть у  руля нашей Франции невежду,  корыстолюбца,
превзошедшего в  тщеславии и  алчности самого почившего кардинала Ришелье!
Народ стонет под его игом,  несчетные поборы губят вас,  многих пускают по
миру.  Он, Мазарини, призвал откупщиков, так называемых "партизан", взымая
с  них  причитающуюся по  налогам сумму  вперед  и  предоставляя им  право
сдирать с  вас,  простых людей,  прежде  всего  крестьян,  сумму  вчетверо
большую.  Ему выгоднее иметь дело с несколькими наживающимися на разорении
народа бессовестными "партизанами-откупщиками",  чем с  самим народом.  Но
народ  в  вашем лице,  горожане Парижа,  должен сказать свое  слово!  Если
временщик  заточил  вчера  в  тюрьму  трех  уважаемых  членов  парламента,
вручивших власть королеве-регентше,  то  все вы вправе потребовать свободу
узникам и свободу себе!  Надо положить конец узурпатору власти, вчерашнему
камердинеру,  надевшему кардинальскую сутану  и  ослепившему королеву.  На
баррикады! На баррикады!


     - Однако,  -  заметил Сирано,  -  речь  архиепископа мало  напоминает
церковную проповедь.
     - С тем же успехом проповедью можно назвать рычание льва, - отозвался
Ноде и  добавил:  -  Герцог Рец!  Я  знал его,  он  из  флорентийцев свиты
зловещей Екатерины Медичи.  Еще в юности он изучал заговоры и сам Ришелье,
прочтя  его  памфлет о  заговоре Фьески  против генуэзского деспота Дория,
заметил об авторе:  "Вот опасный ум".  И кажется,  он действительно опасен
кое-кому в Лувре.
     Толпа  ринулась  к  дворцу,  увлекая  с  собой  двух  доброносцев  от
баррикады к баррикаде.
     На  одной  из  них  Сирано  с  замиранием сердца увидел вдали  силуэт
женщины с простертой вперед рукой. Но в ней была не свеча, как когда-то, а
знамя.
     - Свобода!  Свобода!  -  кричали  вокруг,  быть  может,  повторяя  ее
возглас.
     Сирано  попытался пробиться к  ней,  но  бегущая  толпа  повлекла его
дальше к Лувру.
     Уже вблизи дворца толпа задержалась еще около одной баррикады, где на
опрокинутой бочке стоял другой оратор.  Его  длинные русые кудри струились
по  плечам,  одухотворенное лицо  с  тонкими,  почти  женственными чертами
пылало, бархатный голос гремел.
     - Это герцог Бофор, незаконный внук Генриха IV! - воскликнул Ноде.
     - Ну да,  Бофор!  Наш Бофор!  - отозвался благообразный горожанин.  -
Мало найдется милашек,  которые отвернутся от такого молодца!  Недаром его
прозвали "королем торговок",  а торговки в наше время -  сила!  Вы  только
послушайте его!
     - Горожанки и горожан