Могу ли счастье угадать?

                     Но вместо радости страданья
                     Сулит стальное острие.
                     Им раненный, плачу вам дань я
                     И сердце отдаю свое!

                     Меня к себе ты позови
                     И обнажи кинжал любви!

     Едва закончил Сирано свое творение,  как раздался стук в  дверь.  И в
комнате вновь появился герцог д'Ашперон.
     Заметив свежую рукопись стихов, он спросил:
     - Новый памфлет против Мазарини?
     Смущенный Сирано вскочил со стула, предлагая его герцогу.
     - О нет, ваша светлость. Это дань настроению.
     - К сожалению,  - продолжал герцог, опускаясь на предложенный стул, -
я вынужден испортить вам его, явясь сюда гонцом вестей печальных.
     Сирано насторожился.
     - Скончался наш великий Вершитель Добра, который с детства знал вас в
Мовьере, - объявил герцог.
     - Как? Возможно ли? Наш кюре?
     - Да,  брат  мой,  он,  скромный  приходской священник,  но  Истинный
Служитель Добра,  а не просто церкви.  Тяжелый недуг унес его от нас. Долг
доброносцев  почтить  его  прах  при  погребении,  но,  к  сожалению,  мое
появление там выдаст наше тайное общество с  головой,  ибо до  того меня в
Мовьере  не   видели  и   мое   присутствие  там   будет  истолковано  как
принадлежность вместе  с  покойным  к  одному  сообществу,  нетрудно будет
догадаться,  тайному... со всеми вытекающими отсюда последствиями, которые
не замедлит низринуть на доброносцев враг Добра кардинал Мазарини.
     - Я понял вас,  ваша светлость.  Долг доброносцев смогут отдать от их
имени те люди,  которые знали кюре при жизни в Мовьере,  будучи там людьми
не новыми.
     - Именно так,  брат мой. И с таким поручением от имени нашего тайного
общества я и пришел к вам.
     - Я  тотчас отправлюсь в  Мовьер,  где  найду еще одного члена нашего
общества.
     - Николя Лебре?  Я рассчитывал на это.  Мой дар, который я вручу вам,
вы  передадите тем  беднякам,  которым всегда помогал на  правах кюре  наш
Вершитель Добра.


     И  вот по  дороге вдоль извилистой Сены,  затененной купами деревьев,
ехал   в   родной  Мовьер  Савиньон  Сирано  де   Бержерак.   Когда-то   в
противоположном направлении проезжал здесь в  Париж,  чтобы завоевать его,
удачливый  герой,  мечтавший  о  мушкетерском плаще,  ныне  состоящий  при
малолетнем короле капитаном отряда мушкетеров.
     В  том месте,  где в  детстве Савиньон и  Кола ловили рыбу и  за ними
наблюдал будущий мушкетер, теперь через Сену был переброшен мост, и Сирано
мог проехать по нему прямо в деревню Мовьер, не заезжая в поместье, прежде
принадлежавшее его отцу.
     Воспоминание о тех временах, о пожаре шато отца, из которого Савиньон
вынес на руках сестренку, а отец - мать, всколыхнули чувства Сирано.
     И  тем  горше было ему снова думать о  разрыве с  отцом,  когда после
ранения под Аррасом он пришел в  отчий дом.  Отец,  неудержимый в  гневе и
упрямстве,  был разъярен неудачами никудышного,  как он считал,  сына,  не
пожелавшего стать  по  примеру старшего брата  аббатом.  И  он,  скупец  и
деспот,  не  мог простить ему своих трат на  его экипировку при отправке в
отряд   гасконцев   капитана   Карбон-де-Костель-Жалу   по   приказу   его
высокопреосвященства господина кардинала Ришелье. И вместо военной добычи,
золота и  парчи,  чинов и  наград сын  явился с  изуродованным и  без того
безобразным лицом,  без связей,  с дурной славой драчуна,  а главное,  без
всяких  доходов.  Отец  отказал  Савиньону  в  приюте,  не  позволил  даже
увидеться с матерью (сестра из-за отца уже постриглась в монахини), а брат
Жозеф торжествующе присутствовал при изгнании Савиньона из дома с  отказом
ему  в  какой-нибудь денежной помощи,  передаваемой отныне полностью ханже
Жозефу.
     Тогда-то Савиньон,  познав весь холод одиночества,  и  решился идти к
доброносцам, чтобы искоренять зло, воплощение которого видел и в отце.
     Вот и  сейчас ему не с кем было поделиться своим горем утраты первого
своего учителя, кюре. Некому было и поведать тайну овладевшей им страсти к
Лауре-пламя.
     Оставался только  Кола  Лебре,  но  разве  он  поймет  все,   слишком
расчетливый  в жизни,  каким только и может быть деревенский лавочник,  но
все-таки это был его первый друг,  и Сирано завернул  по  старой  знакомой
деревенской улочке к старенькой лавке.
     Выскочивший навстречу всаднику Кола Лебре был вне себя от радости. Он
столько времени ничего не слышал о Сирано, не знал, жив ли он.
     Сирано соскочил с коня и сердечно обнял верного друга.
     Потом лица обоих стали печальными.  Их общий учитель,  кюре,  ушел от
них.
     Сирано передал Лебре кошелек с золотом, врученный ему герцогом, чтобы
Кола раздал его бедным крестьянам.
     - Надо это сделать так,  чтобы сборщики податей не  пронюхали,  что у
крестьян что-то  завелось.  Те  ведь  сами  впрягаются в  плуги.  Купим им
лошадей и  кое-какой скот,  -  вслух размышлял Лебре,  -  и сделаем это от
имени почившего кюре.
     Потом Лебре спохватился. Приглашая Сирано войти в лавку, он спросил:
     - Был ли ты дома, у матери?
     Узнав, что Сирано не отлучался из замка герцога, сочиняя памфлеты для
"Мазаринады", Лебре снова сделал свое круглое розовое лицо с намечающимися
подбородками печальным.
     - У  меня недобрые вести для  тебя,  Сави.  Ты  столько лет не  был в
Париже. За это время сначала умер твой брат Жозеф.
     - Он выхлопотал себе местечко в раю, - заметил Савиньон.
     - А недавно скончался и твой отец.  Мать в отчаянии,  она боится, что
остаток семейного имущества растащат,  если не появишься ты, могущий взять
под опеку и мать, и младшего брата.
     Сирано нахмурился.
     - Как бы ни относился ко мне отец, я ценю его за то, что он всю жизнь
любил мою мать,  хотя она и  натерпелась от него.  К  матери я приду,  как
только договорюсь с  герцогом,  что я  оставлю службу у него.  Но как умер
отец?
     - Я знаю только,  что перед смертью он приказал надеть на себя шляпу.
Так он и  умер в шляпе,  в которой стоял,  ее не снявши,  перед королем во
время приема освобожденного тобой Кампанеллы.
     - Мир праху отца,  он  был рабом прошлого,  которое достаточно сурово
отнеслось к  нему.  В  своей последней минуте он  отразил и  самого себя и
ушедшие времена.
     На скромном деревенском кладбище с покосившимися надгробиями хоронить
своего доброго кюре пришли все  крестьяне деревни с  детьми и  даже жившие
после кончины Кампанеллы в новом шато господа. Они покосились на Сирано, о
котором, конечно, слышали, но который не засвидетельствовал им почтения.
     Новый  кюре,  заблаговременно присланный помощником старого,  истовый
католик, мечтающий о епископской митре, шумно служил на кладбище последнюю
для старого кюре церковную службу.
     Мальчики-служки в белых одеяниях старательно помогали ему.
     Толпящиеся крестьяне кланялись и утирали слезы.
     Сирано  и  Лебре  стояли  в  стороне,  мысленно вспоминая те  клятвы,
которые принимал при их вступлении в тайное общество доброносцев Вершитель
Добра,  великий  среди  тайно  знавших его  и  любимый простым деревенским
людом, не подозревавшим, кем он был в действительности.
     Прямо с кладбища Сирано поехал к матери.
     Он надеялся,  что заботы о родных заслонят зародившуюся в нем страсть
к загадочной Лауре.
     Но он ошибся.
     Ни материнские слезы при виде живого,  вернувшегося сына,  о  котором
она и  думать боялась,  ни радость подростка при виде блистательного,  как
ему  казалось,  старшего брата в  "богатом камзоле" со  шпагой на  боку не
могли затмить колдовского образа Лауры-пламя.
     Поэтому,  пообещав,  что он скоро переедет к матери, оставив службу у
герцога д'Ашперона,  Сирано опять помчался в замок в надежде, что его ждет
приглашение к баронессе Лауре де Тассили.
     Но Лаура не давала о себе вестей.


     Глава пятая

     СЕРДЦА ЖАР

                                 В чем счастье любви? Страсть? Взаимность?
                                 Нет! Счастье любви...

                                         Иїзї яїпїоїнїсїкїоїйї пїоїэїзїиїи


     Шли  дни  за  днями,  а  Сирано  не  покидал  герцога д'Ашперона,  не
переезжал к матери, тщетно ожидая зова Лауры.
     Разгульная жизнь вельмож Фронды продолжалась.  По-прежнему бражничали
они  на  пирах,  обжираясь и  распутничая,  по-прежнему никто  из  них  не
заботился о  простолюдинах и  крестьянах,  с  которых прежде  всего  драли
подати и Мазарини "для короля",  и церковь для папы,  владетельные сеньоры
для себя,  а  теперь еще и Фронда "во имя служения королю",  все одинаково
нуждаясь в средствах.
     Процветали и великосветские салоны Фронды. Сирано получал приглашения
на званые вечера и  к  герцогине де Шеврез,  и  к принцессе Монпансье,  но
всякий раз находил предлог отказаться, хотя, быть может, мог там встретить
Лауру.
     Но  нет!  Он гордо желал увидеть ее в  знакомом особняке,  непременно
одну,  как  она  сама  предложила ему  волнующим шепотом у  графини де  Ла
Морлиер.
     Однако вестей от баронессы де Тассили все не было!
     Сирано не  находил себе места,  но  гордость не  позволяла ему искать
салонной встречи с Лаурой.
     Ноде, часто навещая его, только покачивал головой.
     По его настоянию Сирано задумал трагедию "Смерть Агриппы",  поставить
которую на  сцене  пообещал помочь деньгами герцог д'Ашперон.  Без  помощи
мецената об успехе и мечтать не приходилось, хотя сцена в ту пору, когда и
газет-то  не было,  служила всенародным рупором,  и  пьесы играли повсюду,
порой без актеров,  своими силами,  и  во  дворцах,  и  в  замках,  даже в
деревенских сараях.  Недаром сам Ришелье сочинял в политических целях свои
комедии.
     Сирано  де  Бержерак знал  об  удачах модных тогда  Корнеля и  былого
своего  друга  по  занятиям  с   Гассенди  Жана  Поклена,   взявшего  себе
сценическое имя Мольера.  Беспечно уверенный в себе,  Бержерак намеревался
не  уступить  им  в  сценическом искусстве,  хотя  имел  за  плечами  лишь
юношескую комедию  "Проученный педант"  и  скандальную славу  ее  провала,
вызванного гневом  церкви.  Остерегаясь теперь  этого,  он  выбрал события
столетней  давности,   рассчитывая  при  показе  их   бичевать  невежество
современной церкви,  бесконечно далекой от  истинной науки,  ибо  попы  не
способны ее понять!
     Трагедия обещала быть  крайне острой,  но  Сирано надеялся приобрести
после  ее  постановки славу не  меньшую,  чем  принесла ему  острая шпага,
ржавеющая теперь в ножнах.
     Задумывался он  и  об  осмеянии современного ему  зла  и  нашел  себе
единомышленника в  лице того же Мольера,  с  которым и поделился наброском
едко-шутливых сцен,  названных им "Проделки Скапена"*.  Былых друзей вновь
объединило общее неприятие пороков современности и смелость их осуждения.
     _______________
          * С  согласия  Сирано  они  были  поставлены на сцене под именем
     Мольера. (Примеч. авт.)

     Но  все  эти  замыслы  Сирано  потускнели,  едва  герцог  передал ему
письменное  приглашение  на   твердой  глянцевой  бумаге   с   виньетками:
"Баронесса Лаура де  Тассили обращается с  покорнейшей просьбой к  герцогу
д'Ашперону,  поэту  Сирано  де  Бержераку и  писателю Ноде  почтить  своим
посещением  ее  особняк  в  Сен-Жерменском  предместье во  второй  вторник
августа текущего года за  два  часа до  захода солнца,  заранее извинив за
скромность предлагаемого вечера".
     Это означало пышный ужин и всяческие развлечения.
     Сирано уже ни о  чем не мог думать и  снова отложил поездку к матери,
которая горячо ждала сына, не понимая причин его задержки.
     Да и сам Сирано не мог объяснить собственных действий, он просто не в
состоянии был поступить иначе.
     С самого утра долгожданного вторника он занялся туалетом,  чего с ним
никогда  не  случалось,  начав  с  великолепных  своих  волос,  уложив  их
спадающими кудрями на плечи,  подстриг усики,  начисто выбрил подбородок и
долго  разглядывал в  зеркало  лоб  над  переносицей,  пытаясь  вспомнить,
прикладывали ли к нему индейцы свои снадобья,  пока он болел,  и не потому
ли такая гладкая у него там кожа.
     Потом стал примерять нарядные костюмы, которыми снабдил герцог своего
поэта;  затем, предвидя возможное желание баронессы, старательно переписал
на лучшей бумаге сочиненный им еще после их первой встречи сонет, который,
как он считал, передавал всю глубину и пылкость его чувств.
     Взволнованно расхаживая по  комнате,  Сирано не  мог  дождаться Ноде,
чтобы  вместе  с  ним  отправиться к  герцогу,  давшему  согласие ехать  к
баронессе,   сделав  исключение  ради  любимого  поэта,  поскольку  других
приглашений не принимал.
     И  вот к  назначенному времени карета,  запряженная четверкой вороных
коней попарно цугом, подкатила под свод главного подъезда замка.
     Седовласый герцог  был  одет  скромнее  всех.  Если  Сирано  выглядел
молодым щеголем,  то  Ноде  снова  утопал в  своих  брюссельских кружевах,
весело поблескивая глазами-бусинками.
     - Обожаю  званые  вечера  у   прелестных  дам,   ваша  светлость,   -
оправдывался он перед критически оглядевшим его величественным герцогом. -
Мужчина,  право же,  должен хотя бы выглядеть пышно, если лишен павлиньего
хвоста.
     Карета тронулась к Сен-Жерменскому предместью.
     Все время пути три доброносца молчали.
     Кто  ведает,  о  чем  думали герцог,  новый  Вершитель Добра  тайного
общества,   и  писатель  Ноде,   мечтавший  описать  историю  освобождения
Кампанеллы,  но  у  Сирано  де  Бержерака в  душе  бушевали противоречивые
чувства.
     Радость  предстоящей  встречи  омрачалась  угрызениями  совести.   Он
проклинал себя, стараясь разобраться в самом себе.
     Что он  за  человек,  потомок "богов" или "соляриев",  ученик Демония
Сократа, казалось бы, способный на подвижничество?
     Так ли это,  хотя он и  рисковал собой,  вызволяя Кампанеллу,  хотя и
уверовал твердо в его коммунистические принципы и видел их воплощенными на
Солярии или  воочию,  или  в  горячечном бреду,  быть может,  под влиянием
рассказов Тристана или Отца "Города Солнца".
     Да,  он подписал кровью клятву доброносцев, но отказался ли он во имя
добра  от  всех  мирских  страстей?  Зачем  он  ищет  встречи с  пламенной
женщиной,  способной сжечь его? Он, воитель против клокочущей пустоты, сам
готов оступиться в  эту пропасть.  Не он ли забыл свой сыновний долг и  не
оказывает помощи матери?  Какое может он найти у самого себя,  строжайшего
из всех судей, оправдание?
     С  горечью вспоминалось,  как после свидания с  кардиналом Ришелье он
размышлял о своих успехах, оценив их всего лишь как удачи неудачника.
     Что ждет его впереди? Неудачная удача?
     Поистине бывают минуты, когда человек теряет самого себя. Именно их и
переживал  под   тревожно  предупреждающий  стук  колес  Сирано,   готовый
выпрыгнуть из кареты, но остававшийся в ней.
     Впрочем,  может  быть,  потому,  что  сидел  там  рядом  с  герцогом,
теперешним Вершителем Добра их тайного общества, и, пока сопровождает его,
как состоящий при нем поэт, не нарушает своей клятвы?
     Этот довод помог Сирано заглушить его терзания.  О том,  что ждет его
после  встречи с  Лаурой-пламя,  он  думать боялся,  хотя  страстно жаждал
этого, чем и обрек себя на все последующее.
     Однако  приближался  он  к  особняку  с  твердо  принятым  намерением
заглушить в себе всякое проявление страстей.
     Но знакомого особняка он не узнал.
     Фасад его  был украшен неведомо как успевшими здесь вырасти вьющимися
растениями с распустившимися диковинными цветами.
     В красочно убранном вестибюле пахнуло запахом роз. Видимо, ковры были
щедро умащены розовым маслом, ценящимся дороже золота.
     Вместо  безобразной старухи  гостей  приветливыми улыбками  встречали
миловидные служанки, стараясь угадать всякое желание прибывших.
     Так  же  изменились и  внутренние комнаты.  В  каждой был свой аромат
заморских благовоний,  сочетающийся с  цветом  обивки  изящной  и  дорогой
мебели.  Шаги заглушались мягкими персидскими коврами, стены были украшены
причудливой бронзой и драгоценной живописью. В углах комнат стояли древние
беломраморные скульптуры римлян и греков.
     Все говорило о богатстве, щедрости и вкусе хозяйки особняка.
     Она,  яркая,  оживленная,  счастливая,  встречала  гостей  на  пороге
знакомой Сирано комнаты, где он виделся с нею последний раз.
     Там  сидели уже  приехавшие в  сопровождении своих  спутников знатные
дамы:  герцогиня  де  Шеврез,  величественная,  не  тускнеющая  красавица,
спорящая с нею своей молодостью принцесса Монпансье, графиня де Ла Морлиер
с  неизменным  своим  крысоподобным  чичисбеем,  маркизом  де  Шампань,  и
какие-то важные вельможи,  среди которых выделялась новая пурпурная мантия
вновь  назначенного кардинала Реца,  недавнего парижского архиепископа,  и
балагурящего среди дам герцога Бюфона, которого Сирано запомнил стоящим на
бочке одной из баррикад, произнося пламенную речь перед толпой.
     Баронесса Лаура де Тассили затмила собой всех. Сирано смотрел на нее,
чувствуя, как испаряется его твердое намерение не поддаваться страсти.
     Прежде всего он  заметил,  что  неестественных румянца или бледности,
отличавших Лауру от его Эльды, больше нет.
     Но странно,  исчезновение особенностей вовсе не сблизило их облика, а
наоборот,  сделало их совершенно непохожими,  хотя и не менее прекрасными.
Сирано смотрел и не верил глазам.
     Лаура  же,  улыбаясь всем,  нашла  миг,  чтобы  одним  лишь  взглядом
агатовых глаз  сказать Сирано  нечто  такое,  что  повергло его  в  полную
растерянность, а она еще и "добила" его окончательно, шепнув:
     - Я жду обещанного сонета,  мой поэт!  И не отпущу вас отсюда раньше,
чем взойдет солнце.
     - Я готов остановить светило! - ответил ей с поклоном Сирано.
     - Смотрите,  - погрозила ему пальцем Лаура, - если не солнце, то часы
можно останавливать.
     И  в  голосе  ее  опять  прозвучал столь  милый  акцент и  неуловимая
неправильность речи.
     Вечер  у  баронессы де  Тассили носил  несколько фривольный характер.
Так,  для развлечения гостей в  особняк были допущены не  только цыгане из
кочующего  повсюду  цыганского  табора,   но  и   итальянские  комедианты,
фокусники  и  акробаты  с  обезьянками,  к  счастью,  без  медведя,  но  с
украденными детьми, приученными завязывать тело узлом и улыбаться. Все они
были  одеты  в  пестрые  курточки  и  войлочные шляпы,  "которые якобы  не
снимались даже перед королем".
     Цыганки пели "горячие" песни и  плясали под  них зажигательные танцы,
шелестя вздымавшимися юбками и призывно вибрируя плечами.
     Вспоминался танец с  кастаньетами Лауры-пламя,  но  у  себя  дома она
танцевать не стала, предоставив это цыганкам.
     Те  ушли не  сразу,  приставая к  гостям,  чтобы погадать по руке или
раскинуть карты.
     Лаура спросила Сирано, не хочет ли он узнать свою судьбу?
     - Я неисправимый вольнодумец,  баронесса,  - ответил он. - Не верю ни
попам,  ни колдунам и не считаю,  что жизнь кем-то предопределена.  Каждый
сам делает свою судьбу.
     - О-о!  -  протянула Лаура.  -  В таком случае, может быть, не только
свою? - И загадочно засмеялась.
     Цыганки наконец ушли, но не раньше, чем им "позолотили ручки".
     Гости перешли обратно в  гостиную,  где Бержераку,  "самому делающему
свою судьбу", привелось пережить неприятные минуты.
     Два блистательных гостя,  принц Конде и  герцог Бюфон с  кудрями,  не
уступающими  бержераковским,   наперебой  стали  ухаживать  за  прекрасной
хозяйкой,  оказывая ей  всевозможные знаки внимания.  Она охотно принимала
это и смеялась до кашля.
     Сирано вспомнил о своем первом посещении великосветского раута, когда
он,  ощутив вокруг себя "клокочущую пустоту",  обрушился на  знать сонетом
"Ода пустоте".
     Стараясь овладе