совсем так,  дорогой учитель,  -  отозвался Сирано. - В том,
что Фома Кампанелла здесь,  виновны прежде всего вы,  кюре.  Если бы вы не
внушили тогда мне,  мальчишке, святость его идей отрицания такого зла, как
собственность,   кардиналу  Ришелье  не   пришлось  бы  содействовать  его
освобождению...  -  На этом Сирано оборвал себя,  и  кюре так и  не понял,
каким образом тот  причастен к  освобождению Кампанеллы,  как не  понимали
этого в  течение столетий историки Франции,  ибо  те,  кто  это  знал,  не
обмолвились и словом, а кардинал Ришелье сумел повернуть приезд Кампанеллы
во Францию в выгодную для себя сторону.
     Меж  тем  новые  друзья Кампанеллы решили дать  тому  отдохнуть после
дороги, беседы с ними и диковинного лечения.
     Рене Декарт и  Пьер Гассенди вышли в сад и завели между собой учтивый
философский спор о сущности материи.
     Гассенди во  всем  видел  только  материальную суть  мира,  Декарт же
настаивал,  что  материальная основа  становится  человеком  лишь  при  ее
совмещении с душой,  превращающей неодушевленное тело в мыслящее существо.
Однако оба сходились на том, что мир воспринять можно, лишь наблюдая его с
помощью реальных чувств, а не слепо представляя по канонам веры.
     Пьер  же  Ферма  направился к  раненому молодому человеку,  внешность
которого навела его на некоторые мысли,  о которых он хотел говорить с ним
лишь наедине. Случилось это на другой день.
     Умный  кюре  понял  Ферма с  полуслова,  решив,  что  беседа с  таким
человеком, как этот юрист, поэт и математик, будет целительной для Сирано,
и  он  увел с  собой ничего не  понимающего Лебре,  который никак не хотел
оставлять друга.
     Пьер Ферма сел у кресла Сирано.
     - Друг мой, - начал он, - ваша особенность лица, насколько я понимаю,
приносила вам  до  сих пор лишь одни огорчения,  а  я  зашел к  вам именно
потому,  что  отныне ваше "отличие" от  всех нас,  "приземленных",  должно
направить вашу жизнь совершенно по-иному.
     Сирано при одном лишь намеке на свой нос насторожился,  но ласковый и
убежденный тон математика, о котором он столько слышал, по возрасту своему
годившегося ему в отцы, успокоил его.
     - Я  хочу рассказать вам,  молодой человек,  что в вашем возрасте мне
привелось совершить путешествие в Египет и побывать в подземном храме бога
Тота,  покровителя наук  и  мудрецов,  принесшего людям  знания с  далекой
звезды Сириус*.  Я заговорил с вами об этом потому,  что этот бог древних,
как мне кажется, имеет к вам некоторое отношение. Его называли "Носатым" и
изображали с клювом птицы ибиса, начинавшимся выше бровей, как у вас.
     _______________
          * См. роман-гипотезу "Острее шпаги".

     Сирано улыбнулся.
     - Мне  придется удивить  вас,  уважаемый господин Ферма,  но  о  моем
"родстве"  с  языческими  "богами",  якобы  прилетевшими  со  звезды,  мне
приходилось слышать еще в коллежские годы от одного индейца племени майя.
     - В  пользу правдивости легенды о  боге Тоте,  прилетевшем с Сириуса,
говорит,   например,  то,  -  спокойно  продолжал  Ферма,  -  что  древние
египетские  календари  почему-то  были  связаны  с   Сириусом  и  периодом
обращения этой двойной звезды в пятьдесят лет.
     - Признаться,  господин Ферма,  я ничего не слышал о древнеегипетском
боге Тоте.  Однако я пытался возразить индейцу,  доказывая, что мои предки
не  могли до Колумба побывать за океаном.  И,  представьте,  он привел мне
цитату из Библии,  хотя и был неграмотным,  указав место,  где говорится о
сынах неба,  которые входили к  дочерям человеческим (очевидно,  не будучи
сынами человеческими) и те рождали им гигантов.
     - Весьма важное дополнение.  Я -  математик. Истина, если она такова,
доказывается  разными  путями.  Я  рад,  что  различные  доказательства  о
возможном вашем родстве с небожителями, как условно назовем их, сходятся и
"гипотеза" о  "звездных  жителях"  доказуема,  как  теорема.  Кстати,  эти
"небожители",  по  мнению мыслителя Джордано Бруно,  должны существовать у
многих звезд,  подобных нашему Солнцу.  Даже  на  костре инквизиции он  не
отказался от  этой дерзкой мысли.  Позвольте же мне эту гениальную догадку
ученого-мученика доказать вам.
     - Как так? - удивился Сирано.
     - Фактами,  ибо  нет ничего достовернее факта.  Дело в  том,  дорогой
Сирано,  что  такими  фактами обладает один  "сын  Солнца",  как  он  себя
называет.  (Впрочем,  все мы  "сыны Солнца".)  И  он  крайне заинтересован
встретиться с вами.
     - Кто же это? Почему я о нем ничего не знаю?
     - Потому что он живет в Англии и пишет приключенческие романы.  Зовут
его Тристан Лоремет.
     - Где я могу увидеть его?
     - Это не так легко,  имея в  виду непрекращающуюся враждебность между
Францией и  Англией.  Однако  это  необходимо.  Я  имею  о  вас  некоторое
представление,  побеседовав с  местным кюре,  который не только учил вас в
детстве латыни,  но и следил потом за вашей судьбой.  Мне кажется,  что вы
могли бы на правах "ищущего" вступить в "общество доброносцев".
     - Я? В такое общество? Я же буян и вольнодумец!
     - Вы  -  вольнодумец,  поклоняющийся Добру,  и  это  сближает  вас  с
доброносцами, объединенными в тайное общество.
     - Но ведь они противостоят государственной власти!
     - Это   не   так.   Носители  добра  помимо,   а   порой  и   вопреки
государственной  власти  в  любой  стране  содействуют  благу  людей,  как
стремился к  этому,  скажем,  Сократ.  Я  не  случайно упомянул имя  этого
древнего философа. Вам еще придется столкнуться с ним.
     - С Сократом? Мне? Вы шутите, метр Ферма!
     - Ничуть.  Но  я  не  имею  права забегать вперед.  Помимо того,  это
связано с весьма сложными математическими представлениями.  Я убежден, что
вам,   прирожденному  бойцу,   надлежит  коренным  образом  изменить  свой
жизненный путь, если вы хотите посвятить себя служению Добру.
     - Я склонен скорее к служению против Зла.
     - Это тождественно,  говоря математическим языком. Цветок и Весы. Два
символа:  Красоты и Справедливости. Или Жизни и Искупления во имя Добра. В
"обществе доброносцев",  не  знающих ни  государственных,  ни  религиозных
границ,  вы  сможете  встретиться  с  Тристаном  Лореметом,  прославленным
англичанином-чудаком,  который, как все считают, скрывая некий изъян лица,
всегда носит полумаску.  Но для вас он ее снимет, чтобы вы выглядели, стоя
рядом, как братья, два сына Солнца, а это позволит вам узнать многое.
     - Но кто меня примет в "общество доброносцев"? У меня дурная слава.
     - Ваш подвиг с  освобождением Кампанеллы говорит за вас,  ваша защита
книг Декарта от сожжения говорит за вас,  ваша сатирическая комедия против
ханжей-педантов говорит за вас. Я мог бы стать вашим поручителем...
     В  доме послышался шум.  Во двор въехала карета.  Захлопали двери.  В
комнату вслед  за  Кампанеллой вошел Мазарини в  скромной серой сутане,  с
опущенными глазами, но решительными движениями.
     - Его  высокопреосвященство,   -  жестко  заговорил  он,  -  господин
кардинал  Ришелье,  осведомленный о  вашем  прибытии,  господин Сирано  де
Бержерак,  выражает вам  благодарность за  выполнение его поручения и  как
главнокомандующий  французскими  войсками   приказывает   вам   немедленно
отправиться в полк, в роту гасконцев господина де Карбон-де-Кастель-Жалу и
принять участие в  боевых действиях против испанцев близ  Арраса.  Кстати,
имейте в виду, что пулевая рана получена вами в нашей действующей армии, а
не в Италии, где вы, слышите ли, никогда не были.
     - Монсиньор,  -  обратился к  Мазарини Кампанелла,  -  я тревожусь за
состояние здоровья своего пациента,  которому едва  ли  следует садиться в
седло и брать шпагу.
     - У его высокопреосвященства,  отец Фома,  иное мнение, суть которого
мной  изложена.  Что же касается вас и письма святейшего папы Урбана VIII,
каковое вам надлежит вручить его высокопреосвященству господину  кардиналу
Ришелье,  то  он  позаботился  о том,  чтобы это было сделано в подобающей
обстановке в Лувре, где его величество король Людовик XIII даст вам особую
аудиенцию в присутствии его двора.
     Сирано вскочил:
     - Я  готов  оказаться в  рядах гасконцев и  посчитаться с  испанцами,
которым я  не  намерен простить пущенной в  меня из-за угла пули в  Вечном
городе.
     - Не забывайте, Бержерак, не там, а "на восточной границе Франции", -
перебил Мазарини. - В боях близ Музона.
     - К востоку от Франции, - повторил Сирано. - За Музоном.
     - Решено!  - внезапно воскликнул появившийся Лебре. - Мы едем вместе.
Я вступаю в роту гасконцев вместе с тобой!


     Глава пятая

     ГАСКОНЦЫ

                                             Нет, лучше бурей силы мерить,
                                             Последний миг борьбе отдать,
                                             Чем выбраться на тихий берег
                                             И раны горестно считать.

                                                  Аїдїаїмї Мїиїцїкїеївїиїч


     Испанцы крепко держались за завоеванную ими часть Нидерландов.  Одной
из важнейших крепостей был Аррас.
     Высокие каменные стены  с  зубцами и  выступающими за  ними  красными
черепичными крышами  поднимались над  равниной,  представ перед  Сирано  и
Лебре,  когда они подъезжали к  району осады на приобретенных Лебре для их
похода конях.
     На  переднем плане  виднелись французские,  огибавшие город  лагерем,
войска,  целый город палаток белых,  серых, голубых, повозки маркитанток с
полукруглым цветастым верхом,  кухни,  источающие дымные ароматы костров и
солдатской пищи.  От  лагеря к  крепостным стенам тянулись свеженасыпанные
валы, а на стенах крепости нет-нет да и появлялись дымки, после чего перед
французским лагерем вздымался столб черного дыма от упавшего ядра,  и лишь
после  этого доносился звук  выстрела и  грохот взрыва.  В  ответ начинали
грохотать  и  французские пушки  на  колесах,  выкаченные  на  край  поля,
изрытого почти до крепости осадными работами: траншеями, валами, подкопами
и ямами от пушечных ядер, словом, перепаханного мертвящей сохой войны.
     Гасконцев капитана де  Карбон-де-Кастель-Жалу удалось найти не сразу.
Всадники долго ехали мимо колесных пушек,  еще не выдвинутых для стрельбы,
дымящихся костров,  зачем-то марширующих то в  одну,  то в  другую сторону
солдат в мундирах разных полков,  коновязей с унылыми,  опустившими головы
лошадьми.  Хорошенькие  маркитантки зазывали  всадников  в  свои  повозки,
обещая отменное угощение,  перебрасываясь при  этом  с  солдатами вольными
шутками.
     Наконец какой-то  часовой на  валу  окрикнул всадников с  характерным
беарнским акцентом, несказанно обрадовав друзей.
     - Свои,  друг,  свои! - закричал Лебре. - Господин Савиньон Сирано де
Бержерак,  первая шпага  Парижа,  и  его  старый друг  Кола  Лебре  спешат
пополнить ваши гасконские ряды славных гвардейцев.
     - Проезжайте, - указал часовой. - Вот в той палатке найдете капитана.
- И часовой с интересом стал рассматривать необычное лицо де Бержерака,  о
скандальных подвигах которого наслышался от своих товарищей, из-за фамилии
считавших его гасконцем.
     Капитан де  Карбон-де-Кастель-Жалу,  лихой  рубака с  двумя  шрамами,
крест-накрест пересекавшими лицо бравого воина, превыше всего после короля
и кардинала ставил своих гасконцев и, узнав, что к нему в отряд прибыл сам
Сирано де Бержерак, искренне обрадовался.
     - Браво, господа! Именно вас и не хватало в этом лагерном болоте, где
мухи на лету дохнут от скуки. И особенно не хватало вас испанцам, которые,
несомненно, мечтают испробовать на себе прославленную шпагу знаменитого де
Бержерака. Входите в палатку, прошу вас, господа гвардейцы! Я полагаю, вам
не повредит подкрепиться с дороги?
     - Добрая фляга вина,  а  то и  две всегда к  месту,  высокочтимый наш
капитан,  -  заверил и  за  себя  и  за  друга  Кола  Лебре,  с  трудом  и
нескрываемым  удовольствием  сползая  с  коня  на  землю.   -   Скажу  вам
откровенно,  господин капитан,  что  между  стулом  и  седлом предпочтение
охотнее всего я сделал бы креслу.
     Старый вояка, взявшись за бока, оглушительно захохотал.
     - Не судите строго добряка Лебре,  господин капитан, - сказал Сирано.
- Он решил вступить в  ваш отряд,  чтобы сопровождать меня,  беспокоясь за
мою  пустяковую  рану  пулей  навылет,  которую  я  не  собираюсь  прощать
испанцам.
     - Сирано де Бержерак,  да еще обозленный на испанцев! Это немалое для
нас приобретение!  Но... я позволю себе вспомнить, что имею дело не только
с отважным бойцом, о котором не смолкает слава, но и с поэтом-острословом.
Нашим  гасконцам,  вернее теперь сказать,  вїаїшїиїмї гасконцам,  очень не
хватает собственной песни,  с которой они могли бы пойти рядом  с  вами  в
бой, господин Сирано де Бержерак.
     - Вы хотите, капитан, чтобы я сочинил такую песню?
     - Это будет вашим первым боевым ударом по враждебным вам испанцам!  -
с надеждой глядя на Сирано, сказал капитан.
     - Идет!  - весело отозвался Сирано. - Песня будет завтра же к утру. И
мы вместе будем петь ее, идя на штурм!
     - Браво,  новый гвардеец!  У  вас есть чему поучиться,  словно вы  не
ранены пулей, как о том сказали.
     - Из-за угла, капитан.
     - При осаде Музона, как я слышал?
     - Восточнее, - неопределенно ответил Сирано.
     Капитан щедро  подливал вина  в  кружки.  Кола  Лебре  раскраснелся и
что-то пьяно напевал, а Сирано заметил:
     - Скажу вам,  капитан,  что не вижу особой разницы в  непомерной дозе
вина и отмеренной дозе мышьяка.
     - О!  Вы,  как всегда,  острите,  Сирано! Но, клянусь вам, перед боем
остаться без вина - это все равно что без него отобедать!
     На следующее утро Сирано и Лебре явились в палатку капитана.
     - Господин капитан де Карбон-де-Кастель-Жалу!  - торжественно объявил
Лебре.  -  Мой  друг  Сирано с  присущим ему  талантом поэта выполнил ваше
поручение,  я же,  склонный в некотором роде к музыке,  осмелился положить
его  зажигающие слова на  известный мне  простенький деревенский мотивчик,
чтобы господа гвардейцы могли бы распевать песню, идя в бой.
     Капитан,   полусонный,   вскочил,  протер  глаза,  подкрутил  усы  и,
напяливая ботфорты,  потребовал, чтобы друзья немедленно пропели ему "гимн
гасконцев", как назвал он их совместное творение.
     И  ранним утром,  едва  осветило солнце остроконечные крыши города за
крепостной стеной  Арраса,  из  палатки  капитана  донеслось пение,  сразу
привлекшее внимание не  только гасконских гвардейцев,  но и  встревоженных
испанцев, появившихся на крепостной стене, чтобы понять, в чем дело.
     А из палатки слышалась исполняемая в два голоса

                             ПЕСНЯ ГАСКОНЦЕВ

                     Наша родина - Гасконь!
                     Пусть сестрой нам станет шпага,
                     Нашим братом - чуткий конь,
                     Нашей матерью - отвага!

                     Жарким солнцем кровь полна,
                     Закипает у всех вместе.
                     Вдвое больше нам цена,
                     Если драться будем с песней!

                     Мы, гасконцы, не зверье.
                     Обменяться можно с нами.
                     У врагов сердца берем,
                     А свое подарим даме.

                     Мы сыны твои, Гасконь!
                     Нам сестрой надежной - шпага.
                     Добрым братом - быстрый конь!
                     Строгой матерью - отвага!

                     Строем едут трубачи,
                     Собирают птичек стаю.
                     Поздно ночью у свечи
                     Птички те на нас гадают.

                     А наутро грянет бой!
                     Рубим слева, колем справа!
                     Рвем косу у смерти злой!
                     Гром побед, гасконцам слава!

                     Стал отцом нам край-Гасконь
                     И сестрою ловкой - шпага.
                     Ратным братом - верный конь.
                     Гордой матерью - отвага!
                     Шпага, конь, Гасконь, отвага!

     Капитан обнял Сирано, потом Лебре, затем распахнул полог палатки.
     - Петь, всем петь, господа гвардейцы! - скомандовал он.
     И  зазвучала песня,  слова  которой подсказывал Сирано,  а  запевалой
стал, закатывая от усердия глаза, Кола Лебре.

                     Наша родина - Гасконь!
                     Пусть сестрой нам будет шпага!..

     И конец песни, казалось, поет уже весь лагерь гасконцев.

                     Шпага, конь, Гасконь, отвага!

     Однако уже на  следующий день положение во французском стане внезапно
осложнилось.
     Свежие  испанские  войска  под   командованием  инфанта,   наследника
габсбургского престола,  зашли французам в  тыл  и  отрезали осаждающих от
Франции.   Получилось  своеобразных  три  кольца:  крепостных,  осажденных
французами стен  Арраса,  кольцевого лагеря  осаждающих и  внешнего кольца
испанских сил, в свою очередь осадивших французские войска.
     Подвоз  боеприпасов,  доставка  пополнений и  провианта для  людей  и
лошадей прекратились.  Повозки маркитанток опустели,  и  сами они  как  бы
увяли,  утратив весь  свой задор и  кажущуюся доступность.  Голодные воины
роптали, ибо солдатская храбрость, как известно, в желудке. Дух осаждающих
и одновременно осажденных войск Франции грозил упасть.
     Бежавшие к французам местные крестьяне донесли,  что позади гасконцев
капитана де  Карбона расположились превосходящие их  по численности войска
генерала Гарсиа.
     В  час общего уныния Сирано де Бержерак явился в  палатку капитана де
Карбон-де-Кастель-Жалу.
     - Господин  капитан!   Наши   гасконцы  готовятся  есть   собственные
ботфорты,  имеющие иное назначение,  что вызывает у меня отвращение и, как
мне кажется, не вяжется с хорошим воспитанием господ гвардейцев.
     - А что ж нам делать с их крестьянским или дворянским происхождением?
- развел руками капитан.  -  На такой чертовой пахоте, - и он указал рукой
на изуродованное у крепостных стен поле все в черных полосах вырытой земли
и язвах от пушечных ядер, - только человеческие кости вырастают!
     - Прежде чем  штурмовать стены Арраса,  мне  кажется,  капитан,  надо
пробить кольцо блокады.
     - А что!  Мысль,  право,  недурна! - оживился капитан. - Только вот у
генерала Гарсиа людей втрое больше, чем у нас.
     - Зато храбрости втрое меньше,  притом испанцы на чужой земле,  а она
всегда горит под ногами!
     - Я пошлю гонца к маршалу.  Если он даст согласие,  то включу вас, де
Бержерак, в ударный отряд, который пойдет в бой с вашей песней.
     - Благодарю, капитан, - поклонился Сирано. - Интересно, не тот ли это
генерал Гарсиа, который командовал испанцами в Папской области?
     - Я не представляю,  господин де Бержерак, кто бы мог его там видеть,
- отозвался де Карбон.
     - Зато я знаю тех, кто встречался с его стрелками.
     - У  вас,  надеюсь,  будут все  основания в  этом удостовериться.  Во
всяком случае,  если  генерал Гарсиа со  своим войском переброшен сюда  из
Италии,  то,  надо  думать,  дела Испании в  затяжной войне нельзя считать
блестящими, - сделал глубокомысленный вывод господин де Карбон.
     - Я постараюсь, капитан, получить ответ на эти вопросы из первых уст,
- снова поклонился Сирано де Бержерак и,  церемонно сняв шляпу,  удалился,
произнеся обычное: - Ваш слуга!
     Гонец  гасконцев тотчас  отправился верхом  вдоль  кольца осаждавших,
чтобы получить у маршала разрешение на вылазку гасконцев.
     Он вернулся только к  вечеру,  с  простреленной шляпой,  измученный и
голодный, даже у маршала его ничем не угостили. Гонцом этим был Лебре.
     Несмотря  на  усталость,   он  бодро  воскликнул,   оказавшись  среди
гасконцев.
     - Виват!  -  Лицо его,  всегда круглое и  приветливое,  сейчас хоть и
осунулось,  но в улы