тенах
города. До этого дня  белые  наступали,  встречая  ничтожное  сопротивление.
21-го наша армия закрепилась на линии  Пулкова  и  дала  отпор.  Наступление
врага приостановилось. 22-го  Красная  Армия  сама  перешла  в  наступление.
Юденич успел подтянуть резервы и уплотнить ряды. Бои  получили  ожесточенный
характер. К вечеру 23-го  мы  завладели  Детским  Селом  и  Павловском.  Тем
временем соседняя 51-я армия начала нажимать с юга, все более угрожая тылу и
правому флангу белых.  Наступил  перелом.  Части,  застигнутые  наступлением
врасплох и ожесточенные рядом неудач, стали соперничать в  самоотвержении  и
героизме. Было много жертв. Белое  командование  утверждало,  что  на  нашей
стороне жертв было больше. Возможно: у них было больше опыта  и  оружия.  На
нашей стороне был  перевес  самоотвержения.  Молодые  рабочие  и  крестьяне,
московские и питерские курсанты не щадили себя. Они наступали под пулеметами
и бросались на танки с револьвером в руке. Штаб белых писал  о  "героическом
безумии" красных.
   В прошлые дни почти не  было  пленных,  белые  перебежчики  насчитывались
единицами. Теперь число перебежчиков и пленных сразу  возросло.  Считаясь  с
ожесточением боев, я  издал  24  октября  приказ:  "Горе  тому  недостойному
солдату, который занесет нож над безоружным пленным или над перебежчиком!"
   Мы  наступали.  Ни  эстонцы,  ни  финны  уже   не   помышляли   более   о
вмешательстве. Разгромленные белые  в  течение  двух  недель  докатились  до
границ Эстонии в  состоянии  полного  распада.  Эстонское  правительство  их
разоружило. Ни в Лондоне, ни в Париже никто не думал более о них. В голоде и
холоде погибло то, что было вчера еще "северо-западной  армией"  Антанты.  В
лазаретные бараки перешло 14 000 тифозных. Так закончилась  "мировая  неделя
петроградской лихорадки".
   Белые руководители горько жаловались впоследствии на английского адмирала
Кована, который, вопреки обещанию, будто бы недостаточно поддерживал  их  со
стороны Финского залива. Эти жалобы,  по  меньшей  мере,  преувеличены.  Три
наших миноносца погибли от мин в ночном походе, унеся в пучину  550  молодых
моряков. Это во всяком  случае  должно  быть  записано  в  счет  британскому
адмиралу. Траурный приказ по армии и флоту говорил в этот день:
   "Красные воины! На всех фронтах вы  встречаетесь  с  враждебными  кознями
Англии. Контрреволюционные войска стреляют по вам из английских  орудий.  На
складах Шенкурска, Онеги, Южного и Западного фронтов вы  находите  снабжение
английского  производства.  Захваченные  вами  пленные  одеты  в  английское
обмундирование.  Женщины  и  дети  Архангельска  и  Астрахани  убиваются   и
калечатся английскими летчиками при помощи английского динамита.  Английские
корабли обстреливают наши побережья...
   Но и сейчас, в минуту наших ожесточенных  боев  против  наемника  Англии,
Юденича, я требую от вас: не забывайте никогда, что существует  две  Англии.
Наряду с Англией барыша, насилья, подкупа, кровожадности  существует  Англия
труда, духовного могущества,  великих  идеалов  международной  солидарности.
Против нас  борется  биржевая  Англия,  низменная  и  бесчестная.  Трудовая,
народная Англия за нас" (приказ по армии и флоту,  24  октября  1919  г.,  №
159).
   Задачи социал-демократического  воспитания  тесно  связывались  у  нас  с
боевыми задачами. Те идеи, которые  входят  в  сознание  под  огнем,  входят
крепко и навсегда.

   Трагическое чередуется в драмах Шекспира с комическим по той же  причине,
по которой в жизни человеческой великое сочетается с малым и с пошлым.
   Зиновьев, который к этому времени успел встать с дивана  и  взбирался  на
второе или третье небо, вручил мне от имени Коммунистического Интернационала
следующую грамоту:

   Отстоять красный Петроград  означало  оказать  мировому  пролетариату,  а
стало быть и Коммунистическому  Интернационалу,  неоценимую  услугу.  Первое
место в борьбе за Петроград принадлежит, разумеется,  вам,  дорогой  товарищ
Троцкий. От имени Исполкома Коминтерна я передаю вам знамена, которые  прошу
передать наиболее заслуженным частям руководимой вами славной Красной Армии.
Председатель Исполкома Коминтерна Г.Зиновьев.

   Подобные  же   грамоты   я   получил   от   Петроградского   Совета,   от
профессиональных и иных организаций. Знамена я  передал  полкам,  а  грамоты
секретари спрятали в архив. Их  извлекли  оттуда  значительно  позже,  когда
Зиновьев запел совсем другим голосом и совсем иные песни.
   Сейчас трудно воспроизвести, да даже и  припомнить  тот  взрыв  восторга,
какой вызвала победа под Петроградом.  Она  совпала  к  тому  же  с  началом
решающих успехов на Южном фронте. Революция снова высоко поднимала голову. В
глазах Ленина победа над Юденичем  получила  тем  большее  значение,  что  в
середине октября он считал ее почти невозможной.  В  Политбюро  решено  было
дать мне за защиту Петрограда  орден  Красного  Знамени.  Меня  это  решение
поставило в очень  затруднительное  положение.  На  введение  революционного
ордена я решился не без колебаний: еще только  недавно  мы  успели  отменить
ордена старого режима. Вводя орден, я имел в виду дополнительный стимул  для
тех, для кого недостаточно внутреннего сознания революционного долга.  Ленин
поддержал меня. Орден привился. Его давали, по крайней мере в  те  годы,  за
непосредственные боевые заслуги под огнем. Теперь орден был присужден мне. Я
не мог отказаться, не дисквалифицируя знака отличия, который сам  я  столько
раз раздавал. Мне ничего не оставалось, как подчиниться условности.
   С этим  связан  эпизод,  который  лишь  позже  осветился  в  моих  глазах
настоящим светом. В конце заседания Политбюро Каменев, не без смущения, внес
предложение о награждении орденом Сталина. "За что? - спросил Калинин  тоном
самого искреннего возмущения.  -  За  что  Сталину,  не  могу  понять?"  Его
утихомирили  шуткой  и  решили  вопрос  утвердительно.  Бухарин  в  перерыве
накинулся на Калинина: "Как же ты не понимаешь? Это Ильич  придумал:  Сталин
не может жить, если у него нет чего-нибудь, что есть у другого. Он этого  не
простит". Я вполне понимал Ленина и мысленно одобрял его.
   Награждение производилось при  архиторжественной  обстановке,  в  Большом
театре, где я читал доклад о военном  положении  на  объединенном  заседании
руководящих советских учреждений. Когда председатель назвал  под  конец  имя
Сталина, я попробовал  аплодировать.  Меня  поддержали  два-три  неуверенных
хлопка.  По  залу  прошел  холодок  недоумения,  особенно  явственный  после
предшествующих оваций. Сам Сталин благоразумно отсутствовал.
   Гораздо большее удовлетворение  доставило  мне  коллективное  награждение
орденом Красного Знамени моего поезда в целом.  "В  героической  борьбе  7-й
армии, - говорилось в приказе 4 ноября, - работники нашего поезда  принимали
достойное участие с 17 октября по 3 ноября. Товарищи Клигер, Иванов и Застар
пали в бою. Товарищи Преде, Драудин,  Пурин,  Чернявцев,  Куприевич,  Теснек
ранены. Товарищи Адамсон, Пурин, Киселис контужены... Я не называю других по
именам, потому что пришлось бы назвать всех. В том переломе, какой произошел
на фронте, работникам нашего поезда принадлежит не последнее место".
   Несколько месяцев спустя Ленин вызвал меня однажды  к  телефону:  "Читали
книгу Кирдецова?" Эта фамилия мне ничего  не  говорила.  "Это  белый,  враг,
пишет о наступлении Юденича на Петроград". Нужно сказать, что  Ленин  вообще
гораздо внимательнее, чем я, следил за печатью белых. Через день он  спросил
меня снова: "Читали?" - "Не читал". - "Хотите, я вам ее пришлю?" Но  у  меня
эта книга должна была иметься: мы получали с Лениным одни и  те  же  новинки
через Берлин. "Непременно прочитайте последнюю главу: это оценка врага,  там
и про вас есть..." Но я так и  не  удосужился  прочитать.  Странным  образом
книга мне попалась  недавно  в  руки  в  Константинополе.  Я  вспомнил,  как
настойчиво Ленин предлагал прочитать последнюю главу. Вот та  оценка  врага,
одного из министров Юденича, которая его так заинтересовала: "Еще 16 октября
на Петроградский фронт спешно  приехал  Троцкий,  и  растерянность  красного
штаба сменилась его кипучей энергией. За несколько часов до падения  Гатчины
он еще пытается здесь  остановить  наступление  белых,  но,  видя,  что  это
невозможно, спешит  выехать  из  города,  чтобы  наладить  защиту  Царского.
Крупные  резервы  еще  не  подошли,  но  он  быстро   сосредоточивает   всех
петроградских  курсантов,  мобилизует  все  мужское  население   Петрограда,
пулеметами (?!) гонит обратно на позицию все красноармейские части и  своими
энергичными мерами  приводит  в  оборонительное  состояние  все  подступы  к
Петрограду"... "Троцкому удалось сорганизовать в  самом  Петрограде  сильные
духом рабочие коммунистические  отряды  и  бросить  их  в  гущу  борьбы.  По
свидетельству штаба Юденича, эти-то отряды, а не (?) красноармейские  части,
да еще матросские батальоны и курсанты дрались, как львы. Они лезли на танки
со штыками наперевес  и,  шеренгами  падая  от  губительного  огня  стальных
чудовищ, продолжали стойко защищать свои позиции".
   Пулеметами никто красноармейцев не гнал. Но Петроград мы отстояли.
   Глава XXXVI
   ВОЕННАЯ ОППОЗИЦИЯ
   Основным вопросом успешного строительства  Красной  Армии  был  вопрос  о
правильных взаимоотношениях пролетариата и крестьянства в стране.  Позже,  в
1923 г., была выдумана глупейшая легенда о моей  "недооценке"  крестьянства.
Между тем в течение 1918-1921 гг. мне теснее и непосредственнее, чем кому бы
то ни было,  приходилось  практически  сталкиваться  с  проблемой  советской
деревни: армия строилась в главной своей массе из крестьян и  действовала  в
крестьян-ском окружении. Я не могу здесь  останавливаться  на  этом  большом
вопросе. Ограничусь двумя-тремя, но зато достаточно яркими иллюстрациями. 22
марта 1919 г. я по прямому проводу требовал от ЦК: "Решить вопрос о  ревизии
ЦИК в Поволжье, о назначении авторитетной  комиссии  от  ЦИК  и  ЦК.  Задача
комиссии - поддержать веру в поволжском крестьянстве в центральную советскую
власть, устранить наиболее кричащие непорядки на местах и наказать  наиболее
виновных  представителей  Советской  власти,  собрать  жалобы  и  материалы,
которые  могли  бы  лечь  в  основу  демонстративных   декретов   в   пользу
середняков". Не лишено интереса, что этот разговор по прямому проводу я  вел
со Сталиным и именно ему разъяснял важность вопроса о середняке.  В  том  же
1919 г. Калинин был, по моей инициативе, выбран председателем ЦИК, как лицо,
близкое к крестьянам-середнякам и хорошо знающее их нужды.  Гораздо  важнее,
однако, тот факт, что уже в феврале 1920 г. под  влиянием  своих  наблюдений
над жизнью крестьянства на Урале я настойчиво  добивался  перехода  к  новой
экономической политике. В Центральном Комитете я собрал  всего  лишь  четыре
голоса  против  одиннадцати.  Ленин   был   в   то   время   против   отмены
продовольственной разверстки,  и  притом  непримиримо.  Сталин,  разумеется,
голосовал против меня. Переход к новой экономической политике произведен был
лишь через год, правда,  единогласно,  но  зато  под  грохот  кронштадтского
восстания и в атмосфере угрожающих настроений всей армии.
   Почти все, если не все, принципиальные вопросы и  затруднения  советского
строительства дальнейших лет  встали  перед  нами  прежде  всего  в  военной
области - в крайне компактном виде. Отсрочки  тут,  по  общему  правилу,  не
давалось. Ошибки влекли за собой немедленную  кару.  Оппозиция  против  этих
решений проверяла себя в действии тут же на месте. Отсюда, в общем и  целом,
внутренняя логичность в строительстве Красной Армии, отсутствие  метаний  от
одной системы к другой. Если бы мы имели больше времени  для  рассуждений  и
прений, мы, наверное, наделали бы гораздо больше ошибок.
   Тем не менее внутренняя борьба в партии была, и моментами жестокая. Да  и
как иначе? Слишком ново было дело и слишком велики трудности.
   Старая армия еще разбредалась по стране, разнося ненависть к войне, а нам
уже приходилось строить новые полки. Царских  офицеров  изгоняли  из  старой
армии, местами расправлялись с ними беспощадно. Между  тем  нам  приходилось
приглашать царских офицеров в качестве инструкторов новой армии. Комитеты  в
старых полках возникли как воплощение самой революции, по  крайней  мере  ее
первого этапа. В новых полках комитетчина не могла быть терпима, как  начало
разложения. Еще не отзвучали проклятия по адресу старой дисциплины, как  уже
мы начинали вводить новую. От добровольчества приходилось  в  короткий  срок
переходить к принудительному набору, от партизанских отрядов - к  правильной
военной организации. Борьба против партизанщины велась нами непрерывно,  изо
дня  в  день,  и  требовала  величайшей  настойчивости,  непримиримости,   а
временами  и  суровости.  Хаотическая   партизанщина   являлась   выражением
крестьянской подоплеки революции. Борьба против партизанщины была тем  самым
борьбой за пролетарскую государственность против подмывавшей ее анархической
мелкобуржуазной стихии. Партизанские методы и навыки находили, однако,  свое
отражение и в партийных рядах.
   Оппозиция по военному вопросу сложилась уже в первые  месяцы  организации
Красной Армии. Основные  ее  положения  сводились  к  отстаиванию  выборного
начала,  к  протестам  против  привлечения  специалистов,  против   введения
железной  дисциплины,  против  централизации  армии  и  т.д.   Оппозиционеры
пытались найти для себя обобщающую теоретическую  формулу.  Централизованная
армия, утверждали  они,  является  армией  империалистического  государства.
Революция должна поставить крест не только на позиционной  войне,  но  и  на
централизованной армии. Революция целиком построена на  подвижности,  смелом
ударе  и  маневренности.   Ее   боевой   силой   является   немногочисленный
самостоятельный отряд, скомбинированный из всех родов оружия, не связанный с
базой,  опирающийся  на  сочувствие  населения,  свободно  заходящий  в  тыл
неприятелю и пр. Словом, тактикой революции  провозглашалась  тактика  малой
войны. Все это было крайне абстрактно и по  существу  являлось  идеализацией
нашей слабости. Серьезный опыт гражданской войны очень  скоро  опроверг  эти
предрассудки. Преимущества  централизованной  организации  и  стратегии  над
местной импровизацией,  военным  сепаратизмом  и  федерализмом  обнаружились
слишком скоро и ярко на опыте борьбы.
   На службе в Красной Армии состояли тысячи, а затем десятки  тысяч  бывших
кадровых офицеров. Многие из них, по собственным словам, еще два  года  тому
назад считали умеренных либералов крайними  революционерами,  большевики  же
относились для них к области четвертого  измерения.  "Поистине  мы  были  бы
слишком низкого мнения о себе и нашей партии, -  писал  я  против  тогдашней
оппозиции, - о нравственном могуществе нашей  идеи,  о  притягательной  силе
нашей революционной морали, если бы мы думали, что не способны  притянуть  к
себе тысячи и тысячи специалистов, в том числе и военных". Не без трудностей
и трений, но в конце концов нам это несомненно удалось.
   Коммунисты нелегко входили в военную работу. Тут понадобились и  отбор  и
воспитание. Еще из-под Казани, в августе 1918 г., я  телеграфировал  Ленину:
"Коммунистов  направлять  сюда  таких,  которые  умеют  подчиняться,  готовы
переносить лишения и согласны умирать. Легковесных агитаторов тут не нужно".
Через год на Украине, где анархия, даже и  в  рядах  партии,  была  особенно
велика,  я  писал  в  приказе  по  14-й  армии:  "Предупреждаю,  что  каждый
коммунист,  делегируемый  партией  в  ряды   армии,   является   тем   самым
красноармейцем, имеет те же права и обязанности, что и всякий солдат Красной
Армии.  Коммунисты,  уличенные   в   проступках   и   преступлениях   против
революционного воинского долга будут караться вдвойне, ибо, что  может  быть
прощено темному несознательному человеку, того нельзя простить члену партии,
стоящей во главе рабочего класса  всего  мира".  Ясно,  что  на  этой  почве
возникало немало трений и в недовольных недостатка не было.
   К военной оппозиции принадлежал,  например,  Пятаков,  нынешний  директор
Государственного банка. Он примыкал вообще ко всем и всяким оппозициям, чтоб
кончить  чиновников.  Года  три-четыре  тому  назад,   когда   Пятаков   еще
принадлежал к одной со мною группировке, я, шутя, предрекал,  что  в  случае
бонапартистского переворота Пятаков возьмет на другой день свой  портфель  и
пойдет в канцелярию. Теперь я должен более серьезно прибавить, что если  это
не произойдет, то разве за  отсутствием  бонапартистского  переворота,  т.е.
никак не по вине самого  Пятакова.  На  Украине  Пятаков  имел  значительное
влияние, и не случайно:  это  довольно  образованный  марксист,  особенно  в
экономической области, и несомненный администратор, с запасом воли. В первые
годы у Пятакова  была  и  революционная  энергия,  которая  быстро,  однако,
переродилась в  бюрократический  консерватизм.  Борьбу  с  полуанархическими
взглядами Пятакова на строительство армии я повел тем способом, что дал  ему
сразу ответственное назначение, которое вынуждало  его  от  слов  перейти  к
делу. Способ этот не нов, но во многих случаях  незаменим.  Административный
смысл скоро подсказал ему,  что  надо  применять  те  самые  методы,  против
которых он вел словесную войну. Таких превращений было  немало.  Все  лучшие
элементы военной оппозиции вскоре  втянулись  в  работу.  Наряду  с  этим  я
предложил наиболее непримиримым построить по их принципам несколько  полков,
обещая предоставить им все необходимые ресурсы. Только одна  уездная  группа
на Волге приняла  вызов  и  построила  полк,  ничем  особенным,  однако,  не
отличающийся от других полков. Красная Армия побеждала на  всех  фронтах,  и
оппозиция в конце концов сошла на нет.
   Особое место в Красной Армии и военной  оппозиции  занимал  Царицын,  где
военные работники  группировались  вокруг  Ворошилова.  Здесь  революционные
отряды  возглавлялись  чаще  всего  бывшими  унтер-офицерами   из   крестьян
Северного Кавказа. Глубокий антагонизм между казаками и крестьянами придал в
южных степях исключительную  свирепость  гражданской  войне,  которая  здесь
забиралась глубоко в каждую деревню и приводила  к  поголовному  истреблению
целых  семейств.  Это  была  чисто  крестьянская  война,  глубокими  корнями
уходившая в местную почву и мужицкой свирепостью своей далеко превосходившая
революционную борьбу в других частях страны.  Эта  война  выдвинула  большое
число крепких партизан, которые были вполне на  высоте  в  стычках  местного
масштаба,  но  оказывались  обычно   несостоятельными,   когда   приходилось
приступать к более широким военным задачам.
   Биография  Ворошилова  свидетельствует  о  жизни  рабочего-революционера:
руководство стачками, подпольная работа,  тюрьма,  ссылка.  Но,  как  многие
другие  в  руководящем  ныне  слое,  Ворошилов   был   только   национальным
революционным демократом из рабочих, не  более.  Это  обнаружилось  особенно
ярко сперва в империалистической войне, затем  в  Февральской  революции.  В
официальных биографиях Ворошилова годы 1914-1917  образуют  зияющий  пробел,
общий, впрочем, большинству нынешних руководителей. Секрет  пробела  в  том,
что во время войны эти люди были в большинстве патриотами и прекратили какую
бы то ни было революционную работу. В Февральской революции Ворошилов, как и
Сталин, поддерживал правительство Гучкова - Милюкова слева. Это были крайние
революционные  демократы,  отнюдь  не  интернационалисты.  Можно  установить
правило: те большевики, которые во время  войны  были  патриотами,  а  после
февраль-ского  переворота  -  демократами,  являются   теперь   сторонниками
сталинского национал-социализма. Ворошилов не составляет исключения.
   Хотя Ворошилов был  из