и послал в отдаленную лавку чудовищный счет. Моя
репутация была подорвана, и я взял расчет. Мы снова  вернулись  в  Усть-Кут.
Стояла лютая  зима,  морозы  доходили  до  44  градусов  по  Реомюру.  Ямщик
рукавицей  сдирал  льдины  с  лошадиных  морд.  На  коленях  у   меня   была
десятимесячная девочка. Она дышала через меховую трубу, сооруженную  над  ее
головой. На каждой остановке мы с тревогой извлекали девочку из ее оболочек.
Путешествие прошло все же благополучно. Но в Усть-Куте мы  пробыли  недолго.
Через несколько  месяцев  губернатор  разрешил  нам  переселиться  несколько
южнее, в Верхоленск, где были друзья.
   Аристократию ссылки  составляли  старики  народники,  которые  успели  за
долгие годы так или иначе устроиться. Молодые  марксисты  составляли  особый
слой. При мне уже потянулись на север рабочие-стачечники, случайно вырванные
из массы, часто малограмотные. Для  этих  рабочих  ссылка  была  незаменимой
школой политики и общей культуры. Идейные разногласия, как всегда  в  местах
принудительного скопления  людей,  осложнялись  дрязгами.  Личные,  особенно
романические конфликты принимали  нередко  характер  драмы.  На  этой  почве
случались  и  самоубийства.  Одного  киевского  студента  мы   сторожили   в
Верхоленске по очереди. Я заметил блестящие  металлические  стружки  на  его
столе. Потом уж выяснилось, что он строгал из свинца  пули  для  охотничьего
ружья. Мы не уберегли его.  Направив  ствол  на  сердце,  он  спустил  курок
пальцем ноги. Мы молча хоронили его на возвышенности.  Речей  мы  тогда  еще
стеснялись,  как  фальши.  Во  всех  больших  колониях  ссылки  были  могилы
самоубийц. Некоторые ссыльные растворялись в окружающей  среде,  особенно  в
городах. Другие спивались. Только напряженная работа  над  собой  спасала  в
ссылке, как в тюрьме. Нужно сказать, что теоретически работали почти  только
марксисты.
   На большой ленской дороге я познакомился в те годы с Дзержинским, Урицким
и другими молодыми революционерами,  которым  предстояло  в  будущем  играть
крупную роль. Каждую новую партию мы  ждали  с  жадностью.  Темной  весенней
ночью, у костра, на берегу широко разлившейся Лены  Дзержинский  читал  свою
поэму на польском языке. Лицо и голос были прекрасны, но поэма  была  слаба.
Сама жизнь этого человека стала суровейшей из поэм.
   Вскоре по прибытии в Усть-Кут я  стал  сотрудничать  в  иркутской  газете
"Восточное обозрение". Это был  легальный  провинциальный  орган,  созданный
старыми ссыльными-народниками, но захватывавшийся эпизодически  марксистами.
Я начал с деревенских корреспонденций, ждал в волнении появления  первой  из
них, был поддержан редакцией, перешел к литературной критике и публицистике.
Чтоб найти псевдоним, я раскрыл наудачу итальянский словарь -  выпало  слово
antidoto, и в течение  долгих  лет  я  подписывал  свои  статьи  Антид  Ото,
разъясняя в шутку друзьям,  что  хочу  вводить  марксистское  противоядие  в
легальную печать. Газета неожиданно для меня повысила мой гонорар с двух  до
четырех копеек за строку. Это было  высшим  выражением  успеха.  Я  писал  о
крестьянстве, о русских классиках, об Ибсене, Гауптмане и Ницше, Мопассане и
Эстонье, о Леониде Андрееве  и  Горьком.  Я  просиживал  ночи,  черкая  свои
рукописи вкривь и вкось, в поисках нужной мысли или  недостающего  слова.  Я
становился писателем.
   С 1896 г., когда я пытался отбиваться от революционных идей, и с 1897-го,
когда я уже вел революционную работу, но еще отбивался от теории  марксизма,
я проделал изрядную часть пути. Ко времени ссылки марксизм окончательно стал
для меня основой миросозерцания и методом  мышления.  Теперь,  в  ссылке,  я
попытался подойти под усвоенным мною углом зрения к так называемым  "вечным"
вопросам человеческой жизни: любви, смерти, дружбе, оптимизму, пессимизму  и
пр. В разные эпохи и в разной социальной среде человек  любит,  ненавидит  и
надеется по-разному. Как дерево через корни питает свои цветы и плоды соками
почвы, так личность находит питание для своих чувств и  мыслей,  хотя  бы  и
самых "высоких", в экономическом  фундаменте  общества.  В  своих  тогдашних
статьях о литературе я разрабатывал, по существу, почти  одну  только  тему:
личность и общество. Не так давно эти статьи вышли отдельным томом. Если б я
их писал сегодня, я написал бы их, разумеется, иначе.  Но  по  существу  мне
ничего изменить в них не пришлось бы.
   Официальный или легальный русский марксизм переживал в это время жестокий
кризис.  Теперь  я  увидел  уже  на  живом  опыте,  как  бесцеремонно  новые
социальные  потребности  создают  для   себя   идейное   обмундирование   из
теоретического сукна, предназначенного совсем для другой цели. До девяностых
годов русская интеллигенция коснела в огромной своей части в  народничестве,
с его отрицанием капитализма и идеализацией крестьянской общины.  Между  тем
капитализм стучался во все двери,  обещая  интеллигенции  в  будущем  всякие
материальные  блага  и  крупную  политическую  роль.  Острый  нож  марксизма
понадобился   буржуазной   интеллигенции   для   того,   чтобы    перерезать
народническую пуповину, связывавшую ее с постылым прошлым. Отсюда быстрое  и
победоносное распространение  идей  марксизма  в  последние  годы  прош-лого
столетия. Но едва теория Маркса выполнила эту свою задачу, как она уже стала
стеснять   интеллигенцию.   Диалектика   была   хороша,    чтобы    доказать
прогрессивность капиталистических методов развития. Но там,  где  начиналось
революционное   отрицание   самого   капитализма,   диалектика   оказывалась
стеснительной и объявлялась устарелой. На рубеже двух столетий - это совпало
для меня с годами тюрьмы и  ссылки  -  русская  интеллигенция  прошла  через
полосу повальной критики  марксизма.  Она  усваивала  из  него  историческое
оправдание  капитализма,  отбрасывая  его  революционное  отрицание.  Такими
обходными  путями  анархически-народническая  интеллигенция  превращалась  в
либерально-буржуазную.
   Европейская критика марксизма находила  теперь  в  России  широкий  сбыт,
совершенно независимо от  своих  качеств.  Достаточно  сказать,  что  Эдуард
Бернштейн  стал  одним  из  популярных   путеводителей   от   социализма   к
либерализму.  Нормативная  философия   все   более   победоносно   вытесняла
материалистическую  диалектику.  Формирующемуся  буржуазному   общественному
мнению нужны были несгибаемые нормы не только против произвола самодержавной
бюрократии, но и против необузданности революционных масс. Опрокинув Гегеля,
Кант, однако, недолго удержался на ногах. Русский либерализм пришел поздно и
жил  с  самого  начала  на  вулканической  почве.  Категорический  императив
оказался для  него  слишком  абстрактной  и  ненадежной  страховкой.  Против
революционных   масс   нужны   были   более   сильнодействующие    средства.
Трансцендентальные идеалисты превращались в православных христиан. Профессор
политической экономии Булгаков начал с ревизии марксизма в аграрном вопросе,
перешел к идеализму, а закончил тем, что надел рясу священника. Впрочем,  до
рясы дело дошло лишь несколько лет спустя.
   В первые годы столетия Россия  представляла  собой  огромную  лабораторию
общественной идеологии. Моя работа над  историей  франкмасонства  достаточно
вооружила меня для того, чтоб понимать служебную функцию идей в историческом
процессе. "Идеи не падают с неба", - повторял я вслед за стариком Лабриолой.
Теперь дело шло уже не о чисто научном интересе, а  о  выборе  политического
пути. Ревизия марксизма, шедшая по всем направлениям,  помогла  мне,  как  и
многим другим молодым революционерам, собраться с мыслями и острее  отточить
свое оружие. Нам марксизм нужен был не только для того, чтобы разделаться  с
народничеством, которое лишь чуть задело нас,  но  прежде  всего  для  того,
чтобы открыть непримиримую борьбу  против  капитализма  на  его  собственной
территории. Борьба против ревизии закаляла нас не только теоретически, но  и
политически. Мы становились пролетарскими революционерами.
   В тот же период мы  столкнулись  с  критикой  слева.  В  одной  из  более
северных колоний, кажется, в  Вилюйске,  проживал  ссыльный  Махайский,  имя
которого вскоре затем  приобрело  довольно  широкую  известность.  Махайский
начал   с   критики   социал-демократического   оппортунизма.   Первая   его
гектографированная тетрадь, посвященная разоблачению  оппортунизма  немецкой
социал-демократии, имела в ссыльных колониях большой успех.  Вторая  тетрадь
была посвящена критике экономической  системы  Маркса  и  подводила  к  тому
неожиданному выводу, что социализм есть общественный  строй,  основанный  на
эксплуатации  рабочих  профессиональной   интеллигенцией.   Третья   тетрадь
посвящена была отрицанию политической борьбы в духе  анархо-синдикализма.  В
течение нескольких  месяцев  работа  Махайского  стояла  в  центре  внимания
ленских  ссыльных.  Она  послужила  для  меня  серьезной  прививкой   против
анархизма, очень размашистого в словесном отрицании, но безжизненного и даже
трусливого в практических выводах.
   С живым анархистом я впервые встретился в московской пересыльной  тюрьме.
Это был народный учитель  Лузин,  замк-нутый,  неразговорчивый,  жесткий.  В
тюрьме он все время тяготел к уголовным и с интересом слушал их рассказы  об
убийствах и грабежах. В теоретические рассуждения  пускался  неохотно.  Лишь
однажды, когда я стал сильно наседать на него с  вопросом  о  том,  как  при
автономных общинах будут  управляться  железные  дороги,  Лузин  ответил:  а
какого черта я стану при анархизме разъезжать  по  железным  дорогам?  Этого
ответа было для меня вполне достаточно. Лузин пробовал перетягивать на  свою
сторону рабочих, и у нас шла глухая борьба, не свободная от враждебности. Мы
с ним вместе проделывали путь в  Сибирь.  Во  время  половодья  Лузин  решил
переехать через Лену на  лодке.  Он  был  нетрезв  и  бросил  мне  вызов.  Я
согласился отправиться вместе с ним. По  разлившейся  реке  несло  бревна  и
трупы животных,  было  немало  водоворотов.  Переезд  мы  совершили  не  без
волнений,  но  благополучно.  Лузин  угрюмо  выдал  мне  какое-то  словесное
свидетельство: хороший товарищ  или  что-то  в  этом  роде.  Наши  отношения
смягчились. Скоро его, впрочем, отправили дальше  на  север.  Там  он  через
несколько месяцев пырнул исправника ножом. Исправник был  неплохой,  и  рана
была неопасная. На суде Лузин заявил, что против исправника лично ничего  не
имел, но хотел в его лице поразить государственный  произвол.  Он  попал  на
каторжные работы.
   В то время как по далеким занесенным  снегом  сибирским  колониям  ссылки
страстно обсуждались вопросы  о  дифференциации  русского  крестьянства,  об
английских тред-юнионах, от отношении категорического императива к классовым
интересам, о дарвинизме и марксизме, в  правительственных  сферах  шла  своя
идеологическая борьба. Святейший  синод  отлучил  в  феврале  1901  г.  Льва
Толстого от церкви. Послание синода печаталось  во  всех  газетах.  Толстому
вменялось в вину шесть преступлений: 1) "отвергает личного живого  бога,  во
святой троице славимого"; 2) "отрицает Христа бого-человека, воскресшего  из
мертвых"; 3) "отрицает бессеменное зачатие  и  девство  до  рождества  и  по
рождестве  пречистой  богородицы";  4)  "не  признает  загробной   жизни   и
мздовоздания";  5)  "отвергает  благодатное  действие  святого   духа";   6)
"подвергает  глумлению  таинство   евхаристии".   Бородатые   и   седовласые
митрополиты,  Победоносцев,  их   вдохновляющий,   и   все   другие   столпы
государства, считавшие нас, революционеров, не только  преступниками,  но  и
безумными фанатиками, а себя - представителями трезвой мысли, опирающейся на
исторический  опыт  всего  человечества,  эти  люди  требовали  от  великого
художника-реалиста веры в бессеменное зачатие и в святой  дух,  передающийся
через хлебные облатки. Мы читали и перечитывали перечень лжеучений  Толстого
каждый раз со свежим изумлением и мысленно говорили себе: нет, на опыт всего
человечества опираемся мы; будущее представляем мы, а там, наверху, сидят не
только преступники, но и маньяки. И мы чувствовали наверняка, что  справимся
с этим сумасшедшим домом.
   Старое государственное здание трещало во всех углах. Роль застрельщиков в
борьбе еще играло студенчество. Гонимое нетерпением, оно стало  прибегать  к
террористическим актам. После выстрелов Карповича  и  Балмашова  вся  ссылка
встрепенулась, как бы заслышав трубный  сигнал  тревоги.  Возникли  споры  о
тактике  террора.  После  единичных  колебаний  марксистская  часть   ссылки
высказалась против терроризма. Химия взрывчатых веществ  не  может  заменить
массы, говорили мы. Одиночки сгорят в героической борьбе, не подняв на  ноги
рабочий класс. Наше дело - не убийство царских  министров,  а  революционное
низвержение царизма. По этой линии пошел водораздел между социал-демократами
и  социалистами-революционерами.  Если  тюрьма  была   для   меня   временем
теоретического  формирования,  то  ссылка   стала   временем   политического
самоопределения.
   Так прошло два года жизни. За это время много  воды  утекло  под  мостами
Петербурга, Москвы и Варшавы. Из  подполья  движение  начало  выливаться  на
улицы   городов.   В   кое-каких   губерниях   зашевелилось    крестьянство.
Социал-демократические  организации  возникали  и  в  Сибири,  вдоль   линии
железной дороги. Они вошли со мною в связь. Я  писал  для  них  воззвания  и
листовки. После трехлетнего перерыва я снова примкнул к активной борьбе.
   Ссыльные не хотели больше оставаться на своих местах.  Началась  эпидемия
побегов. Приходилось устанавливать очереди. Почти во всяком селе встречались
отдельные крестьяне,  еще  мальчиками  подвергшиеся  влиянию  революционеров
старшего поколения. Они тайно увозили политиков в лодке, на телеге, в санях,
передавая из рук  в  руки.  Сибирская  полиция  была,  в  сущности,  так  же
беспомощна, как и мы. Огромные пространства  были  ее  союзником,  но  и  ее
врагом. Поймать бежавшего ссыльного было трудно. Больше шансов было  на  то,
что он утонет в реке или замерзнет в тайге.
   Раздавшись   вширь,   революционное    движение    оставалось,    однако,
разрозненным. Каждая область, каждый город вели свою особую  борьбу.  Царизм
имел   огромный   перевес   единства   действий.   Необходимость    создания
централизованной партии сверлила в то время многие мозги. Я написал  на  эту
тему реферат, который в копиях ходил по колониям и усердно  обсуждался.  Нам
казалось, что наши единомышленники  в  стране  и  в  эмиграции  недостаточно
думают об этом вопросе. Но они думали и действовали. Летом 1902 г. я получил
через Иркутск книги, в переплет которых были заделаны последние  заграничные
издания на тончайшей бумаге. Мы узнали, что за границей создана марксистская
газета  "Искра",  поставившая  своей   задачей   создание   централизованной
организации профессиональных революционеров, связанных железной  дисциплиной
действия. Пришла изданная в Женеве  книжка  Ленина  "Что  делать?",  целиком
посвященная тому же вопросу. Мои  рукописные  рефераты,  газетные  статьи  и
прокламации  для  Сибирского  Союза  сразу  показались  мне   маленькими   и
захолустными пред лицом новой, грандиозной задачи. Надо было искать  другого
поприща. Надо было бежать.
   У нас были в это время уже две  девочки;  младшей  шел  четвертый  месяц.
Жизнь в сибирских условиях была нелегка. Мой побег должен был  возложить  на
Александру Львовну двойную ношу. Но она отводила этот вопрос  одним  словом:
надо. Революционный долг покрывал для нее все другие соображения,  и  прежде
всего личные. Она первая подала мысль о моем побеге, когда  мы  отдали  себе
отчет в новых больших задачах. Она устранила все  сомнения,  возникавшие  на
этом пути. В течение нескольких дней после побега  она  успешно  маскировала
мое отсутствие от полиции. Из-за границы я едва мог  переписываться  с  ней.
Для нее наступила затем вторая ссылка. В дальнейшем  мы  встречались  только
эпизодически. Жизнь развела нас, сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу.
   Глава Х
   ПЕРВЫЙ ПОБЕГ
   Надвигалась осень, и угрожала распутица. Чтоб ускорить мой побег,  решено
было соединить две очереди в одну.  Приятель-крестьянин  брался  вывести  из
Верхоленска меня вместе с Е.Г., переводчицей Маркса. Ночью в поле  он  укрыл
нас на телеге сеном и рогожей, как кладь. В то же время, чтоб  выиграть  дня
два у полиции, на моей квартире  укрыли  одеялом  чучело  мнимого  больного.
Ямщик вез нас по-сибирски, т.е. со скоростью до  двадцати  верст  в  час.  Я
считал спиною все ухабы и слышал сдержанные стоны соседки.  Лошадей  в  пути
сменяли  раза  два.  Не  доезжая  до  железной  дороги,  мы   с   попутчицей
разделились, чтоб не помножать взаимно  наши  промахи  и  опасности.  Я  без
приключений сел в вагон, куда  иркутские  друзья  доставили  мне  чемодан  с
крахмальным бельем, галстуком и прочими атрибутами цивилизации.  В  руках  у
меня был Гомер в русских гекзаметрах Гнедича. В кармане  -  паспорт  на  имя
Троцкого, которое я сам наудачу вписал, не предвидя,  что  оно  станет  моим
именем на всю жизнь. Я ехал по сибирской линии на запад. Вокзальные жандармы
равнодушно пропускали меня мимо себя. Рослые сибирячки выносили  на  станцию
жареных кур и поросят,  молоко  в  бутылках,  горы  печеного  хлеба.  Каждая
станция походила на выставку сибирского изобилия. На  всем  протяжении  пути
весь вагон пил чай, заедая дешевыми сибирскими пышками. Я читал гекзаметры и
мечтал о загранице. В побеге не оказалось ничего романтического: он  целиком
растворился в потоке чаепития.
   Я остановился в Самаре, где был сосредоточен в то время внутренний,  т.е.
не эмигрантский, штаб "Искры". Во  главе  его,  под  конспиративной  кличкой
Клэр, стоял инженер Кржижановский, нынешний председатель Госплана. Он и  его
жена были друзьями Ленина по социал-демократической работе  в  Петербурге  в
1894-1895 гг. и по сибирской ссылке. Вскоре после поражения  революции  1905
г. Клэр, вместе с многими тысячами других, отошел от партии  и,  в  качестве
инженера,  занял  очень  видное  место  в  промышленном  мире.   Подпольщики
жаловались, что он отказывает даже в той  помощи,  которую  оказывали  ранее
либералы. После перерыва в 10-12 лет Кржижановский вернулся в партию,  когда
она завоевала власть. Это путь очень широкого  слоя  интеллигентов,  которые
являются сейчас важнейшей опорой Сталина.
   В Самаре я, так сказать, официально примкнул к  организации  "Искры"  под
данной  мне  Клэром  конспиративной  кличкой  "Перо":  это  была  дань  моим
сибирским успехам журналиста. Организация  "Искры"  строила  заново  партию.
Первому съезду, собравшемуся в марте 1898 г. в Минске,  не  удалось  создать
централизованную партийную организацию.  Повальные  аресты  разбили  молодой
аппарат, под которым еще не было необходимой базы на  местах.  Революционное
движение  стало   после   того   расти   разрозненными   очагами,   сохраняя
провинциальный характер. Одновременно с этим снижался его идейный уровень. В
борьбе за массу  социал-демократы  отодвигали  политические  лозунги  назад.
Сложилось так называемое экономическое направление, которое питалось  бурным
торгово-промышленным и стачечным подъемом. К самому концу столетия  открылся
кризис, который обострил все антагонизмы в стране и дал толчок политическому
движению. "Искра" повела решительную борьбу  с  провинциалами-"экономистами"
за создание централизованной  революционной  партии.  Главный  штаб  "Искры"
находится за границей, обеспечивая идейную устойчивость организации, которая
подбиралась  из  так  называемых  профессиональных   революционеров,   тесно
связанных единством теории и практических  задач.  В  то  время  искровцы  в
большинстве своем еще были интеллигенты. Они боролись за завоевание  местных
социал-демо-кратических комитетов и  за