таким образом. Через полгода Адель возвратится в "Отвиль"; теперь ее
будут называть не мадемуазель, а мадам Адель, вот и все. Она уже  в  таком
возрасте, когда можно быть дамой, а не барышней, и нам незачем  давать  по
этому поводу какие-либо объяснения...  Пусть  только  она  освободится  от
этого скверного человека, пусть вернется, - остальное я беру на себя.  Она
все забудет, она выздоровеет. Бедное  дитя,  она  еще  не  знала  в  жизни
счастья. Теперь для этого наступило время. В ее честь  я  буду  устраивать
празднества в "Отвиль-Хауз". Я приглашу на них интереснейших  людей.  Буду
посвящать Адели свои книги. Я увенчаю ею свою  старость.  Я  прославлю  ее
изгнание, я возмещу ей все. Если какой-то  проходимец  может  обесчестить,
Виктор Гюго сможет прославить! А потом, когда она исцелится и  повеселеет,
мы  выдадим  ее  замуж  за  достойного  человека.  И   забудем   об   этом
солдафоне..."

   "Солдафон" стал оправдываться,  заявил,  что  он  "никогда  не  нарушал
принципов чести, никогда не внушал несбыточных  надежд  мадемуазель  Гюго,
никогда не просил ее руки" и что в Галифаксе  он  отказался  встретится  с
нею. Дважды через третье лицо он умолял ее вернуться домой. Чтобы у нее не
оставалось никаких  иллюзий,  он  даже  проехал  в  экипаже  перед  окнами
затворницы  вместе  с  миссис  Пинсон.  Но  Адель  отказывалась   покинуть
Галифакс, и дело кончилось тем, что  она  уверовала  в  свое  воображаемое
замужество: дни и ночи ждала прихода супруга.
   Так как она захватила с  собой  лишь  свои  драгоценности,  Гюго  решил
предоставить ей небольшой  пенсион:  сто  пятьдесят  франков  в  месяц.  В
течение нескольких лет Адель аккуратно расписывалась в получении пенсиона.
Она не хотела, чтобы  ее  разыскивали,  почти  ничего  не  тратила,  и  ей
"нравилась эта спокойная жизнь"; она верила, что ее мечты сбылись, в  этом
и заключалось  ее  своеобразное  безумие.  Трижды  она  сообщала  о  своем
возвращении, а затем снова откладывала отъезд sine die [на  неопределенное
время (лат.)]. В глазах своей семьи она превратилась в  страшный,  далекий
призрак, тайна которого напоминала им о других семейных трагедиях.
   Шарль Гюго, похожий на своего деда,  генерала  Гюго,  жизнерадостный  и
чувственный человек, не мог больше переносить жизнь на Гернси, где  легкие
победы над женщинами были редки и где патриарх захватил себе все охотничьи
угодья. С 1862 года он объявил о "своем отделении". В этом году положенный
ему отпуск заканчивался в октябре, но вместо возвращения на Гернси он,  не
предупредив отца, поселился в Париже.

   Виктор Гюго - госпоже Гюго:
   "Шарль напрасно  действует  против  моей  воли  и  становится,  как  ты
выражаешься, фрондером".

   Госпожа Гюго - Виктору Гюго:
   "Дорогой друг, позавчера Шарль сказал мне: "Я очень люблю отца и  боюсь
его огорчить, но я желал бы, чтоб он понял меня,  -  ведь  мне  необходимо
переменить обстановку"..."

   Достигнув тридцатишестилетнего возраста, Шарль обвинил  своего  отца  в
том, что он "установил над сыном  почти  полицейский  надзор".  Обвинитель
даже осмелился направить ему список своих обид.

   Виктор Гюго - Шарлю Гюго, 25 февраля 1862 года. Конфиденциально:
   "Дорогой мой сын, твою ноту мы получили, мы читали  ее  всей  семьей  -
мать, Виктор и я, и ничего не могли понять. Дорогое мое  дитя,  выкинь  из
головы чудовищную фантасмагорию о шпионаже, недостойную и тебя и нас.  Все
перечисленные тобою факты, на которые ты жалуешься, - полнейшая  для  меня
неожиданность... Мне очень хочется, чтобы  ты  изгнал  смешной  и  нелепый
призрак "отцовской полиции", якобы окружающей  тебя.  Я  люблю  тебя  всем
сердцем, я полон заботы о тебе, жизнь моя принадлежит тебе... Я так занят,
что у меня нет ни одной лишней минуты. Я  прервал  свою  работу  лишь  для
того, чтобы наспех написать тебе несколько слов. Скоро к тебе приедет мама
и проведет с тобой целый месяц. Я завидую ей..."

   В конце 1864 года Шарль уехал из Парижа, чтобы обосноваться в Брюсселе.
17  октября  1865  года  он  венчался  в  церкви  Сент-Иоссе-тен-Нооде  на
крестнице   Жюля   Симона   -   Алисе   Леаэн,   хорошенькой   и   кроткой
восемнадцатилетней девушке. Она была сирота и воспитывалась у своего  дяди
по матери, Виктора Буа, известного инженера и строителя железных дорог.
   Франсуа-Виктор, неустанно трудившийся над  переводом  полного  собрания
сочинений Шекспира, скучал меньше, чем другие, и он остался  бы  со  своим
отцом,  если  бы  внезапное  горе  не  заставило  его  поспешно   покинуть
англо-нормандский остров. Он уже давно был помолвлен с  молодой  девушкой,
уроженкой Гернси, Эмили Патрон, дочерью архитектора, который работал и для
Виктора Гюго; последний одобрял этот брак. К несчастью, Эмили была  больна
чахоткой.  Незадолго  до  свадьбы  она  стала  таять  на  глазах,  болезнь
прогрессировала со страшной быстротой. Гюго пришел навестить больную.  Она
сказала с улыбкой: "Мне не хочется умирать..." Но 14 января 1865 года  она
умерла, и скорбь Франсуа-Виктора была  так  велика,  что  испуганный  отец
заставил  его  покинуть  остров  еще  до  похорон,  на  которых   произнес
прочувствованную речь.

   Записная книжка Виктора Гюго:
   "Я сообщил семье Патрон, которая хочет,  чтобы  часть  моей  речи  была
выгравирована на могильной плите мисс  Эмили,  что  я  поручу  высечь  эту
надпись золотыми буквами на гернсийском граните".

   Госпожа Гюго поехала вместе со своим сыном в Брюссель. На этот раз  она
отсутствовала целых два года. С января 1865 года до января 1867  года  она
не появлялась в "Отвиль-Хауз". Старый волшебник остался  теперь  на  своей
скале почти в одиночестве. Приехала его свояченица, чтобы вести хозяйство.
Жюли Фуше вышла замуж  за  гравера  Поля  Шене,  но  отношения  у  них  не
ладились. Одна Жюльетта была верна своему долгу. Чем больше  членов  семьи
покидало pater familias, тем больше он принадлежал своей верной любовнице.
"Если бы я осмелилась, - говорила Жюльетта, - я молила бы небеса  продлить
наше пребывание здесь до конца дней наших". Время от времени, в  священные
даты их любви возникали стихи, призванные запечатлеть ее навеки.

   Нет счастья большего, чем жить вблизи тебя,
   Любимым быть, любить и стариться любя.
   О как за наш союз я небу благодарен!
   Он, жар утратив свой, как прежде, лучезарен.
   Любовь! Из двух сердец ты сделала одно,
   Где живо посейчас минувшее давно,
   Могли б существовать мы разве друг без друга?
   Жюльетта, жизнь твоя срослась с моей, подруга!
   Союз наш дарит нам всю радость бытия:
   Как встарь влюбленные, - мы, сверх того, друзья
   [Виктор Гюго. 22 сентября 1854 года ("Все струны лиры")].

   В 1863 году появилась книга, над которой так  долго  трудилась  госпожа
Гюго, - "Виктор Гюго в рассказах свидетеля его жизни". Какова доля участия
самого Виктора Гюго в этих "рассказах"? Запись Франсуа-Виктора дает  ответ
на этот вопрос:

   "Госпожа  Гюго   расспрашивала   мужа   во   время   завтрака,   обычно
начинавшегося и в "Марин-Террас", и в "Отвиль-Хауз" около 11  часов  утра.
Виктор Гюго подробнейшим образом рассказывал  обо  всем,  что  она  желала
знать, и беседа их зачастую продолжалась до конца трапезы. После  завтрака
госпожа Гюго поднималась  в  свою  комнату  и  бегло  записывала  то,  что
слышала. На следующее утро она вставала рано, просила  раздвинуть  тяжелые
занавеси  на  окнах  своей  спальни  и  принести   пюпитр,   который   она
устанавливала  на  кровати;  сидя  в  постели  с  чашкой   шоколада,   она
просматривала  сделанные  заметки,  затем  принималась  за   окончательный
вариант впоследствии опубликованного повествования".

   Жюльетта (высшее вознаграждение за смиренную жизнь!) получила экземпляр
этих рассказов с собственноручной дарственной  надписью  автора:  "Госпоже
Друэ,  написанное  в  изгнании,  подаренное  в   изгнании.   Адель   Гюго,
"Отвиль-Хауз", 1863 г.". С того времени, как  женщина,  носившая  почетное
звание супруги Гюго, перестала  жить  вместе  со  своим  "дорогим  великим
другом", она несколько смягчила свою многолетнюю жестокость в обращении  с
наложницей, которая тоже приближалась уже к шестидесяти годам.
   В 1864 году на Рождество госпожа Гюго, во время короткого пребывания на
Гернси, устроила, как это делалось  каждый  год,  елку  для  бедных  детей
острова и впервые пригласила в "Отвиль-Хауз" Жюльетту Друэ:

   "Мадам, сегодня мы отмечаем день Рождества. Рождество - праздник детей,
а стало быть, и праздник наших детей. Было бы очень  хорошо,  если  бы  вы
согласились присутствовать  на  этом  маленьком  празднике,  приятном  для
вашего сердца..."

   Жюльетта весьма тактично и гордо отказалась:

   "Ваше приглашение - вот праздник для  меня.  Письмом  своим  вы  щедрой
рукой дали мне утешение и  наполнили  сладостным  чувством  мою  душу.  Вы
знаете, что я привыкла жить в уединении, и, думаю, не  посетуете,  если  я
сегодня просто порадуюсь вашему письму.  Это  немалое  счастье.  Позвольте
сказать вам, что, и оставшись в тени, я буду благословлять всех вас, когда
вы будете заняты вашим добрым делом..."

   Она не приняла и  приглашения  самого  Виктора  Гюго,  когда  во  время
отсутствия жены он пригласил ее посетить его дом 9 мая 1865 года:

   "Позволь мне  отказаться  от  этого  счастья  и  чести  и  не  нарушать
осторожности,  деликатности  и  уважения,  с  которыми  я   тридцать   лет
относилась и к твоему и к моему собственному дому.  Если  когда-либо  (что
мне представляется невозможным) я буду приглашена  тобою,  то  это  должно
быть сделано не случайно, но обдуманно, с согласия всей  семьи,  -  только
так я должна появиться в твоем доме. Позволь мне не нарушать  нравственных
убеждений  всей  моей  жизни  и  сохранять  достоинство  и  святость  моей
любви..."

   Княгиня Негрони слишком хорошо изучила последнюю роль своей жизни.



2. "ОТВЕРЖЕННЫЕ"

   Гюго был гораздо хуже епископа Бьенвеню.
   Я в этом убежден. Но при всех своих кипучих
   страстях этот сын земли,  однако,  способен
   создать образ  святого,  возвышающийся  над
   человеком.
   Ален

   В течение тридцати лет Виктор Гюго обдумывал и писал большой социальный
роман. Несправедливость наказаний, помилование осужденных, картины нищеты,
влияние истинно святого человека на оступившегося - все эти темы  занимали
его воображение уже в то время, когда он  писал  повести  "Последний  день
приговоренного к смерти", "Клод Ге" и такие стихи,  как  "За  бедных".  Он
собирал материалы о каторге, о епископе города Диня  монсеньере  Мьоли,  о
каторжнике Пьере Морене, о стекольном производстве в  Монрейль-сюр-Мер,  о
богатом мерзавце, сунувшем горсть снега за ворот несчастной проститутке. К
1840 году он набросал план этого романа: "Нищета". История одного святого.
История мужчины. История  женщины.  История  куклы..."  Это  было  в  духе
времени: Жорж Санд, Эжен Сю, даже Александр Дюма и Фредерик  Сулье  писали
романы о страданиях  народа.  Успех  "Парижских  тайн",  вероятно,  оказал
влияние  на  содержание  "Отверженных".  Но  автором  руководили  и   свои
собственные, искренние побуждения.

   Любовь к отверженным во мне жива,
   Как брат, я сердцем с ними;
   Но как помочь толпе, бурлящей и гонимой?
   Как защитить ее права?
   Для утешенья как найти слова?
   И боль, и нищета, и тяжкий труд -
   Меня вопросы эти вечно жгут
   [Виктор Гюго, "К Луи С." ("Все струны лиры")].

   Эти стихи выражают и постоянство, и силу его чувств. С 1845 по 1848 год
он почти всецело посвятил себя написанию романа  "Нищета",  который  в  то
время назывался "Жан Трежан".
   Работа эта была  прервана  "вследствие  революции".  Поток  "Возмездия"
всецело увлек поэта. Затем его поглотили безграничные мистические мечтания
и "Маленькие эпопеи". 26 апреля 1860  года  -  день,  когда  он  решил  не
покидать больше свой скалистый остров, - он открыл  железный  сундук,  где
хранились заметки и рукопись "Нищеты"; во время изгнания и путешествий  по
морю этому сундуку не раз грозила опасность пойти ко дну.

   "Я потратил семь месяцев на  то,  чтобы  постигнуть  в  целостном  виде
представшее моему воображению произведение, чтобы создать  единство  между
частями, написанными двенадцать лет тому назад, и  теми  главами,  которые
мне предстоит написать. Впрочем, все было сделано  основательно.  "Provisa
res" [заранее изучив предмет (лат.)] сегодня  я  вновь  начинаю  (чтоб  уж
больше, как я надеюсь, не отрываться от него) труд над книгой,  прерванный
21 февраля 1848 года".

   Как известно, в  "Отверженных"  реальные  факты  составляют  бесспорную
основу произведения. Монсеньер  Мьолис,  выведенный  под  именем  Мириэля,
действительно существовал, было в действительности и то, что  говорится  о
нем  в  романе.  Бедность  этого  святого  прелата,  его   аскетизм,   его
милосердие, наивное величие его речей  вызывали  восхищение  всех  жителей
Диня. Некий каноник Анжелен, служивший  секретарем  у  Мьолиса,  рассказал
историю Пьера Морена, отбывшего срок каторжника, которого не пускали ни  в
одну из гостиниц, потому что он предъявлял "волчий паспорт"; человек  этот
пришел к епископу и был принят в его доме с распростертыми объятиями,  так
же как и Жан Вальжан. Но Пьер Морен не украл  серебряные  канделябры,  как
это сделал Жан Вальжан; епископ отправил  его  к  своему  брату,  генералу
Мьолису, и тот был настолько доволен бывшим каторжником,  что  сделал  его
своим вестовым. Реальная жизнь дает нам зыбкие и смутные образы,  художник
по своему усмотрению распределяет свет и тени.
   Далее романист воспользовался  опытом  личной  жизни.  В  "Отверженных"
появляются аббат Роган,  издатель  Райоль,  матушка  Саге,  сад  монастыря
фельянтинок, молодой Виктор Гюго - под именем Мариуса и генерал Гюго - под
именем Понмерси. Мариус совершает прогулки  с  Козеттой,  как  это  делали
Виктор и Адель. Мариус три дня  дулся  на  Козетту  потому,  что  ветер  в
Люксембургском саду до колен поднимал  ее  священное  платье.  В  политике
взгляды Мариуса меняются, как и у автора романа. В записи,  относящейся  к
1860 году, говорится:

   "Совершенно изменить образ Мариуса, заставить его судить о Наполеоне  и
его истинном  значении.  Три  периода:  1.  Роялист.  2.  Бонапартист.  3.
Республиканец".

   Жюльетта предоставила интересные материалы для рассказа о жизни Козетты
в монастыре, от нее осталась тетрадь  под  названием  "Подлинная  рукопись
бывшей  пансионерки  монастыря   св.Магдалины",   часть   которой   в   ее
первозданном  виде   была   любовно   переплетена   вместе   с   рукописью
"Отверженных". На Гернси Гюго дополнил роман множеством глав:  студенты  и
гризетки; битва при Ватерлоо, описать которую ему помогла прекрасная книга
его друга, полковника Шарраса; Тенардье, обворовывавший трупы на поле боя;
монастырь Пти-Пикпюс; побег  в  гробу;  1817  год;  друзья  театра  "АВС";
Луи-Филипп и еще другие главы.
   На протяжении всего этого длительного периода работы Жюльетта оказывала
ему помощь. Она страстно любила эту книгу и  с  наслаждением  переписывала
ее. После двенадцатилетней  разлуки  она  встретила  Козетту,  как  своего
друга.

   "Спешу вновь увидеть эту бедную маленькую девочку и узнать о судьбе  ее
прекрасной куклы. Сгораю от нетерпения узнать - потерял  ли  это  чудовище
Жавер след несчастного и благородного каторжника, господина мэра".

   В мае 1861 года ей была оказана особая честь - на два месяца ее  увезли
в Мон-Сен-Жан и поместили в гостиницу "Колонм". Виктор Гюго хотел написать
на месте сражения  главы,  посвященные  Ватерлоо.  Она  следовала  за  ним
повсюду, собирала васильки, маргаритки, маки и, будучи шовинисткой, делала
из них трехцветные кокарды. Иногда  Гюго  оставлял  ее  одну  и  уезжал  в
Брюссель,  чтоб  повидаться  со  своей  семьей.  Тогда   она   "занималась
перепиской" его рукописей, этой панацеей от  всех  бед...  Самое  приятное
занятие, которое я люблю больше всего на  свете,  кроме  тебя...".  Затем,
когда Гюго возвращался, они вместе продолжали осматривать ужасный сад, где
каждая яблоня была пробита или пулей, или  картечью.  "Английская  гвардия
истреблена,  изрублены  двадцать   французских   батальонов   из   сорока,
составлявших  корпус  Рейля;  в  одних  только  развалинах  замка  Гугумон
изрублены саблями, искрошены, задушены, расстреляны,  сожжены  три  тысячи
человек, - и все это лишь для того, чтобы ныне какой-нибудь крестьянин мог
сказать путешественнику: "Сударь, дайте мне три франка, и, если хотите,  я
расскажу вам, как было дело при Ватерлоо" [Виктор Гюго, "Отверженные"].
   Наконец книга была окончена.

   Виктор Гюго - Огюсту Вакери:
   "Сегодня, 30 июня 1861 года, в половине  девятого  утра,  при  чудесном
солнце, которое светило мне в окно, я закончил  "Отверженных".  Знаю,  что
эта новость представляет для вас  некоторый  интерес,  и  хочу,  чтобы  вы
узнали ее от меня самого.  Считаю  своим  долгом  известить  вас  об  этом
кратким письмецом. Вам полюбилось это произведение, и вы упомянули о нем в
вашей  превосходной  книге  "Профили  и  гримасы".   Итак,   знайте,   что
новорожденный чувствует себя хорошо.  Я  пишу  вам  эти  несколько  строк,
пользуясь последней каплей чернил, которыми была написана книга".

   Виктор Гюго сознавал, что он написал превосходную книгу, что ее прочтет
множество читателей, и  поэтому  хотел  получить  за  нее  такой  гонорар,
который навсегда обеспечил бы  его  семью.  Какому  же  издателю  поручить
роман?  Он  любил  своего  друга  Этцеля,  но  не   считал   его   хорошим
коммерсантом.  Молодой  бельгийский  издатель   Альбер   Лакруа,   "хилый,
низенький,  бойкий,  влюбленный   в   литературу,   весьма   образованный,
чрезвычайно энергичный, с подвижным лицом, густыми рыжими  бакенбардами  и
лукавыми глазами, глядевшими сквозь пенсне, которое он поминутно поправлял
на своем горбатом и длинном носу", предложил свои услуги и принял  условия
автора: триста тысяч франков за  исключительное  право  издания  романа  в
течение двенадцати лет. Гюго впервые получал такую сумму; до этого времени
Ламартин, Скриб, Дюма-отец, Эжен Сю зарабатывали значительно  больше  его.
Лакруа обладал смелостью, но не деньгами, банкир Оппенгеймер дал ему ссуду
в двести тысяч франков. Многие газеты добивались разрешения печатать роман
по частям - "фельетонами". Гюго отказал им, желая предоставить всю  выгоду
издателю, к тому же он считал, что  произведение  искусства  разрезать  на
куски не следует. Лакруа предложил сделать купюры в  главах,  где  имеются
философские рассуждения. Снова отказ. "Легкая, стремительно  развивающаяся
драма будет  пользоваться  успехом  двенадцать  месяцев,  глубокомысленная
драма - двенадцать лет".
   Верный  друг  Поль  Мерис  занял,  по  обыкновению,  командный  пост  в
подготовке общественного мнения в Париже. В этом деле ему помогали госпожа
Гюго, Огюст Вакери и Шарль Гюго.

   Поль Мерис - Виктору Гюго, 6 июля 1862 года:
   "Вот уже шесть дней  Париж  лихорадочно  читает  "Отверженных".  Первые
устные отзывы и заметки в газетах предвещают огромный успех, который легко
было предвидеть. Люди восхищены и  увлечены!  Больше  не  услышишь  мелких
замечаний и уклончивых  отговорок.  Это  целостное  произведение  поражает
своим  величием,   идеями   справедливости,   высокого   милосердия,   оно
возвышается над всем и непреодолимо захватывает читателей".

   Полный триумф.  Лакруа,  уплативший  за  роман  триста  тысяч  франков,
получил на его издания в течение 1862-1868 годов пятьсот семнадцать  тысяч
франков чистого дохода. В  честь  "Отверженных"  в  Брюсселе  был  устроен
банкет.
   Критика отнеслась к  роману  менее  восторженно.  Политические  страсти
наложили свой отпечаток на характер суждений.  Кювелье-Фери  поносил  Гюго
как  "первого  демагога  Франции".  Барбе  д'Орвильи  говорил  о   "нудной
софистике", называл Гюго "скучным, изуродованным П