утехам некий мистический характер, и так как он умел, когда  хотел  этого,
быть  "веселым,  легким,  ласковым   и   обаятельным".   Жюльетта,   вновь
очарованная, согласилась, чтобы они втроем провели  "испытательный  срок",
после которого Гюго должен определить свой выбор. На это отводилось четыре
месяца (начиная с фатального дня 29 июня), что  обеспечивало  герою  драмы
приятный период отсрочки, в течение которого он мог свободно встречаться с
обеими  женщинами.  Леони  предъявляла  свои  права,  Жюльетта  "придавала
значение только любви".

   Жюльетта Друэ - Виктору Гюго, 9 сентября 1851 года:
   "Я счастливее той особы, которая писала тебе вчера, мой любимый:  я  не
предъявляю никаких прав на тебя, и девятнадцать лет моей жизни, которые  я
отдала тебе, не стоят даже капли твоего покоя, счастья, уважения".

   22 сентября 1851 года:
   "До сих пор не могу понять, что  могло  тебя  заставить  отказаться  от
женщины, которую  ты  находишь  очаровательной,  молодой,  одухотворенной,
возвышенной, женщины, любовь которой, верность и преданность не вызывают в
тебе сомнения, отвергнуть ее из-за какого-то жалкого созданья, не  идущего
с нею  ни  в  какое  сравнение...  Ради  такого  ничтожества  ты,  человек
справедливый,  добрый  по  натуре,  великодушный,  человек  высокого  ума,
намерен отвергнуть бедную молодую женщину, которая любит тебя до смерти  и
за семь лет близости приобрела права на тебя, у которой есть и настоящее и
будущее, -  неужели  ты  можешь  всем  этим  пренебречь  ради  несчастного
существа, которое плачет горькими слезами, думая о своем прошлом,  и  удел
которой - неизбывное отчаянье, в настоящем и в будущем".

   Нужно  было  чувствовать  себя  еще  достаточно  сильной,   чтобы   так
разговаривать с Гюго. Для Гюго же испытание состояло в том, что он  должен
был "провести обеих женщин по висячему мосту  любви,  чтобы  испытать  его
прочность", - то было сладостное покаяние. По утрам  он  работал  в  своем
кабинете, а в это время Жюльетта переписывала у себя дома "Жана Вальжана",
затем она  встречалась  с  Гюго  на  паперти  собора  Нотр-Дам-де-Лорет  и
сопровождала его, когда он ходил по своим делам. Обедал он  дома  в  кругу
семьи, вечер проводил  с  Леони,  о  чем  на  следующий  день  рассказывал
Жюльетте с обидным для  нее  оживлением.  Испытание  должно  было  длиться
четыре месяца, однако судьба распорядилась иначе,  заставив  Гюго  принять
решение ранее назначенного срока, оказав  на  него  воздействие  косвенным
путем, подчинив его непредвиденным обстоятельствам.
   Для Гюго наступил тогда исключительно трудный момент в его общественной
деятельности. С февраля 1851 года  он  стал  выступать  в  Законодательном
собрании не только против правительства, но и против самого Луи-Наполеона.
"Голосуя за Наполеона, мы не  имели  в  виду  былой  славы  Наполеона,  мы
голосовали за человека, зрелого политика, сидевшего  в  тюрьме,  писавшего
замечательные книги в  защиту  бедных  классов...  Мы  возлагали  на  него
надежды. Мы обманулись в  своих  надеждах..."  [Виктор  Гюго.  Речь  от  6
февраля 1851 г. ("Дела и речи", "До изгнания")]
   Он признавался, что долго не решался выступать  за  Республику.  Затем,
видя, что ее "предательски схватили, связали, сковали, заткнули ей  кляпом
рот", он "склонился перед ней". Ему говорили: "Берегитесь, вы разделите ее
судьбу". Он отвечал:  "Тем  более!  Республиканцы,  расступитесь,  я  хочу
встать в ваши ряды". Разве это  только  слова?  Разве  это  сказано  назло
врагу? В какой-то мере, возможно, и так, но прежде всего тут отвращение  к
"имущим классам", бесстрашие перед  опасностью  и  святой  гнев.  У  ворот
Бурбонского дворца уже звякали солдатские штыки. Законодательное  собрание
готовилось покончить жизнь самоубийством. Оно терпело  кабинет  министров,
составленный из "мамелюков"; оно  передало  принцу-президенту  все  рычаги
управления. Собрание знало,  что  этот  авантюрист,  лишенный  права  быть
избранным вторично, вот-вот  совершит  государственный  переворот,  и  оно
допустило, чтобы он отстранил Шангарнье от  командования  войсками,  тогда
как только Шангарнье мог защитить Собрание. "Кого захочет погубить Юпитер,
того он разума лишает..." Законодательное  собрание  уже  давно  дошло  до
состояния безумия.
   Окружение президента, предводители его шайки желали совершить переворот
силой. Луи-Наполеон одобрительно относился  к  этому  замыслу,  но  боялся
рисковать, не будучи уверенным в полном успехе. Ему  нужно  было  посадить
префектом полиции своего человека - Мопа, военным министром  -  Сент-Арно,
губернатором  Парижа  назначить  Маньяна.  Выжидая  момента,  когда  будут
выполнены его предписания, он вел переговоры, пытаясь  разрешить  проблему
законным путем: добиться пересмотра конституции, с тем,  чтобы  обеспечить
за собой власть на десять лет и установить гражданский  статут,  достойный
статута императора. Ведь его дядя шел именно  по  этому  пути.  Всем  было
известно, что он вел страну к Империи.  Но  для  того  чтобы  пересмотреть
конституцию, заговорщики должны были получить в  Законодательном  собрании
две трети голосов. А ведь многие роялисты возлагали надежды на  1852  год.
Луи-Наполеон требовал от Собрания миллионы франков и продления  полномочий
ка годы. Тьер  отвечал:  "Ни  одного  су,  ни  одного  дня".  Разрыв  стал
неминуем.
   Семнадцатого июля Виктор Гюго  решительно  выступил  против  пересмотра
конституции, и правые вели себя во  время  его  речи  издевательски.  Шум,
хохот, оратора прерывали - все было пущено в ход против великого писателя.
Бесспорно,  он  осудил  тогда  как  принцип  наследственной,  "легитимной"
монархии, так и "монархию славы", как называли бонапартисты Империю.

   "Вы говорите - "монархия славы". Вот как! У вас  есть  слава?  Покажите
нам  ее!  Любопытно,  о  какой   славе   может   идти   речь   при   таком
правительстве!.. Только потому, что жил человек, который выиграл битву при
Маренго и потом  взошел  на  престол,  хотите  взойти  на  престол  и  вы,
выигравший только битву при Сатори!.. Как? После Августа - Августул!  Как?
Только потому, что у нас был  Наполеон  Великий,  нужно,  чтобы  мы  имели
Наполеона Малого?" [Виктор Гюго. Речь в  Законодательном  собрании  от  17
июля 1851 г. "Пересмотр конституции" ("Дела и речи", "До изгнания")]

   Впервые в Законодательном собрании осмелились произнести  такие  слова.
Этот гневный протест, разумный по существу, смущал стыдливых заговорщиков,
ведь монархисты, такие, как Монталамбер, тайно примкнули к Империи.  Левые
аплодировали, правые горланили. Шум стоял "невыразимый",  как  сообщал  об
этом "Монитор". Один из представителей правых подошел к подножию трибуны и
заявил:

   "- Мы не желаем больше слушать эти рассуждения. Дурная литература ведет
к дурной политике. Мы протестуем  во  имя  французского  языка  и  во  имя
французской трибуны. Отправляйтесь  с  вашими  речами  в  Порт-Сен-Мартен,
господин Виктор Гюго.
   - Вам известно мое имя, - воскликнул Гюго, - а я вот  не  знаю  вашего.
Как вас зовут?
   - Бурбуссон.
   - Это превосходит все мои ожидания. (Смех.)"

   Проект пересмотра конституции был отвергнут. Так как легальный путь был
закрыт, подражатель Наполеона загорелся желанием совершить  насильственный
переворот. Если это ему удастся, то, как говорил  когда-то  генерал  Мале,
его поддержит  вся  Франция,  измученная  парламентскими  распрями.  Гюго,
ставший на сторону  обреченной  Республики,  не  боялся  навлечь  на  себя
бедствия. Неправедное правосудие тотчас подвергло преследованию редакторов
"Эвенман". Франсуа-Виктора Гюго приговорили к девяти  месяцам  тюрьмы,  на
такой же срок приговорили Поля Мериса, Огюста Вакери -  на  шесть  месяцев
(Шарль Гюго уже был в  это  время  за  решеткой).  Газета  "Эвенман"  была
запрещена, но стала выходить новая газета -  "Авенман  дю  Пепль".  Виктор
Гюго ежедневно навещал своих сыновей и своих друзей, заключенных в  тюрьму
Консьержери. Он пил с ними красное вино, купленное в лавке для арестантов.
Вскоре, несомненно, наступит и его  черед.  Впереди  -  "крестный  путь  и
терновый венец". В этом образе он  находил  горестное  утешение.  С  одной
стороны, это освобождало его совесть "от угрызений,  вызываемых  рабством,
которое он терпел с отвращением", с другой - "мысль об изгнании уже  давно
занимала его воображение". Много  раз  мотив  изгнания,  то  грустный,  то
торжественный, был лейтмотивом его жизни: Лагори  -  изгнанник,  Эрнани  -
изгнанник, Дидье  -  изгнанник,  Наполеон  Великий  -  изгнанник.  "О,  не
нагоняйте никого, изгнание - бесчестье!" Для обыкновенных смертных  -  это
истина, но для поэта-мечтателя  не  является  ли  изгнание  освобождением,
уходом, способом разрешения проблем, величественным и романтическим, столь
привлекательным для него?
   Нужно было все кончить и в личной жизни. Испытание чувств завершилось в
пользу Жюльетты. Леони д'Онэ, развенчанная  за  свой  проступок,  утратила
свои позиции. Любовь Жюльетты  была  более  драматичной.  Паломничество  к
могилам усопших. Клятва в вечной верности во имя  двух  ангелов-хранителей
(Леопольдины и Клер). Тайные свидания с Жюльеттой на  улице  Тур-д'Овернь,
поцелуи и ласки почти на глазах у супруги. "Я не виню тебя  ни  в  чем,  я
лишь полна к тебе любви. Если мой образ померк в твоем воображении,  я  не
хочу этого видеть, мое сердце всецело заполнено тобой..." Осенью, с 20  по
24 октября, было совершено паломничество  в  лес  Фонтенбло:  "Мое  сердце
покрылось опавшими листьями моих иллюзий. Но я  чувствую,  как  сок  жизни
течет по моим жилам, он поднимается в ожидании тебя, чтобы появилось яркое
цветение". Вслед за тем возникли великолепные стихи  Виктора,  посвященные
Жюльетте:

   Пускай к тебе придет - на смену горьких лет -
   Заря - сестра ночей, любовь - скорбей сестра.
   Пускай сквозь тьму пробьется свет,
   Сквозь плач - улыбка - луч добра...
   [Виктор Гюго, "Созерцания". XXIV]

   И наконец, письмо от 12 ноября  1851  года,  достойное  стиля  Жюли  де
Леспинас.

   Жюльетта Друэ - Виктору Гюго:
   "Я преисполнена истинной любви,  и  поэтому  во  мне  нет  ни  капельки
эгоизма. Я собираю свое счастье по зернышкам, где бы ни  находила  их:  на
всех углах улиц и в канавах, днем и ночью, я его оберегаю  и  молю  о  нем
бога во весь голос с душераздирающей настойчивостью; я протягиваю руку,  и
мое сердце ждет хоть малого подаяния от вашего  милосердия,  я  бесконечно
вам благодарна за него, каким бы способом вы ни  оказывали  его  мне.  Мое
достоинство и моя гордость состоят в том, чтобы любить вас больше всего на
свете; без хвастовства могу сказать, что достаточно преуспеваю в этом. Мое
честолюбие выражается лишь в том, что я хотела бы умереть ради вас..."

   Леони д'Онэ не проявляла такой сердечности. Великая любовь  победоносно
выдержала испытание. Судьба ускорила развязку.



4. МУЖЕСТВЕННЫЕ ЛЮДИ

   Страна, которая может быть спасена
   только каким-нибудь героем, не сможет
   долго  так  существовать,   даже  при
   помощи этого героя;  более того,  она
   не заслуживает, чтобы ее спасали.
   Бенжамен Констан

   В  декабре  1851  года  государственный  переворот   стал   неизбежным.
Луи-Наполеон  хотел  сохранить  власть,  банда   сообщников   решила   его
поддержать. Но не для того, чтобы  восторжествовали  какие-либо  идеи  или
мнения, - хозяин и его подручные поставили перед собой единственную  цель:
пожить на  широкую  ногу,  и  притом  как  можно  дольше.  Законодательное
собрание отказало им  в  дотации  и  в  продлении  полномочий  президента.
Оставалось одно - прибегнуть к силе. А сила у них была.  Армия  повинуется
приказам,  а  Собрание  своим  безумным  решением  подчинило  командующего
парижским  гарнизоном  президенту.  Кто  же  стал  бы  защищать   свободу?
Монархисты? Выборы, предстоящие в мае 1852 года, внушали им страх.  Народ?
Июньские дни отделили его от либеральной буржуазии. Начиная с  осени  1851
года заговорщики безнаказанно могли совершать  государственный  переворот.
Но военный министр Сент-Арно советовал подождать, пока в Париже  соберутся
все члены Национального собрания, и тогда арестовать их ночью, вытащив  из
постелей. К тому же 2 декабря -  годовщина  Аустерлица  и  день  коронации
Наполеона - были для бонапартистов особо торжественны. Они избрали  именно
этот день.
   Гюго понимал, что ему грозит опасность.  Сыновья  его  были  в  тюрьме.
Верная Жюльетта ловила слухи, чтобы не пропустить "момент государственного
переворота", и была поглощена мыслью, как спасти своего  возлюбленного.  2
декабря Гюго проснулся в восемь часов утра и, лежа в постели, писал стихи.
С испуганным видом вошел слуга.
   - Представитель народа пришел... Хочет поговорить с вами.
   - Кто такой?
   - Господин Версиньи.
   - Просите.
   Версиньи, мужественный и  проницательный  человек,  вошел  и  рассказал
следующее: Бурбонский  дворец  был  оцеплен  ночью,  квесторы  арестованы,
председатель Законодательного собрания Дюпен оказался трусом, прокламация,
извещавшая  о  государственном  перевороте,  расклеена  на   всех   углах.
Депутаты, решившиеся оказать  сопротивление,  должны  собраться  на  улице
Бланш, 70, в доме баронессы Коппен.
   В  то  время   как   Гюго   поспешно   одевался,   пришел   безработный
столяр-краснодеревщик Жирар, один из тех, кому он помогал.  Жирар  побывал
на улицах. Гюго спросил его:
   - Что говорит народ?
   Народ безмолвствовал. Люди читали прокламации и шли на работу. Какие-то
господа, находившиеся возле каждого плаката, объясняли:
   - Реакционное большинство разогнано.
   Прохожие удивлялись. Гюго сказал:
   - Начнется борьба.
   Затем он вошел в комнату жены, она, лежа в постели, читала газету. Гюго
объяснил, что происходит. Она спросила:
   - Что ты собираешься делать?
   - Исполню свой долг.
   Она поцеловала его и сказала:
   - Иди!
   Она держалась мужественно, а ведь у нее два сына  сидели  в  тюрьме,  и
государственные перевороты не щадят женщин. Однако Адель всегда отличалась
смелостью.
   В доме N_70 на улице Бланш Гюго  встретил  Мишеля  де  Буржа  и  других
депутатов, среди них Бодана и Эдгара  Кине.  Вскоре  гостиная  заполнилась
народом. Гюго говорил первым, предложив сейчас же начать  уличную  борьбу,
на удар ответить ударом. Де Бурж был против.
   - Теперь не 1830 год, - сказал  он.  -  Выступившие  тогда  депутаты  -
двести двадцать один  человек  -  действительно  являлись  представителями
народа. Сейчас Законодательное собрание непопулярно.
   Необходимо дать народу время, чтобы он разобрался.  Гюго,  как  всегда,
хотел верить лишь собственным глазам. Он  направился  к  бульварам.  Около
заставы Порт-Сен-Мартен собралась  огромная  толпа.  На  бульвар  вступила
колонна пехоты во главе с барабанщиками. Один  из  рабочих  узнал  Гюго  и
спросил, что нужно делать.
   -  Срывайте  крамольные  прокламации  о  государственном  перевороте  и
кричите: "Да здравствует конституция!"
   - А если в нас будут стрелять?
   - Вы прибегнете к оружию...
   Раздались громкие возгласы:
   - Да здравствует конституция!
   Один из друзей Гюго, пришедший с ним, убеждал его быть благоразумнее  и
не давать солдатам Луи-Наполеона повод расстреливать толпу.
   Он возвратился на улицу Бланш, рассказал  обо  всем  своим  коллегам  и
предложил  опубликовать  немногословную  прокламацию.  Десять  строк.   Он
продиктовал: "К народу: Луи-Наполеон  Бонапарт  -  предатель.  Он  нарушил
конституцию. Он - клятвопреступник. Он вне закона... Пусть народ  выполнит
свой долг. Республиканские депутаты пойдут  во  главе  народа..."  [Виктор
Гюго, "История одного преступления"]. Полиция следила за  домом.  Депутаты
перешли в другое место - к Лафону, в дом N_2 по улице  Жемап.  Был  избран
комитет из левых представителей Законодательного  собрания:  Карно,  Флот,
Жюль Фавр, Мадье де Монжо, Мишель де Бурж, Гюго. Кто-то предложил  назвать
его Комитетом восстания...
   - Нет, - сказал Гюго, -  Комитет  сопротивления.  Мятежник  -  это  Луи
Бонапарт.
   Вскоре Прудон вызвал Гюго на улицу и сказал ему:
   - Как друг я должен вас предупредить. Вы заблуждаетесь. Народ в стороне
от борьбы. Он не шевельнется.
   Гюго отстаивал свою позицию. Он хотел, чтобы  борьба  началась  уже  на
следующий день. Наступила полночь. Куда идти?  Молодой  человек,  Роельри,
предложил ему ночлег. Госпожа Роельри уже  спала,  но  она  встала,  чтобы
принять его, "восхитительная блондинка, бледная, с распущенными  волосами,
в капоте, очаровательная, свежая, взволнованная событиями, но, несмотря на
это, любезная". Как только в дело  вступала  женщина,  он  и  в  опасности
находил нечто романтическое. Ему приготовили постель на  слишком  коротком
диване. Ночью он почти не спал. Рано утром направился к себе. Изидор,  его
слуга, воскликнул:
   - Ах, это вы,  господин  Гюго?  Сегодня  ночью  приходили,  хотели  вас
арестовать!
   Третье декабря было днем баррикад. Бодэн погиб на баррикаде,  произнеся
знаменитые слова:  "Вы  сейчас  увидите,  как  умирают  за  двадцать  пять
франков". Депутаты, еще находившиеся на свободе, приняли декрет, где  было
сказано, что его заслуги перед  родиной  велики  и  он  будет  погребен  в
Пантеоне. Нужно отметить, что эти депутаты рисковали своей головой.  В  то
время как Гюго  на  площади  Бастилии  в  пламенной  речи  убеждал  группу
офицеров и полицейских, к нему подошла Жюльетта, не оставлявшая его в  эти
дни. Сжав его руку, она сказала:
   - Вы добьетесь того, что вас расстреляют.
   Четвертое  декабря,  решающий  день,  стало  днем   массовых   убийств.
Сопротивление,  оказанное  буржуазно-либеральными  кругами,  было  жестоко
подавлено. В Париже погибло не менее четырехсот человек.  Гюго  утверждал,
что убито было тысяча  двести  человек;  Вьель-Кастель  говорит,  что  две
тысячи. Для цензуры очень просто - дать ложные сведения о количестве жертв
подавленного вчера восстания. Как во времена  "белого  террора",  "ультра"
требовали  от  президента  "не  проявлять  милосердия  и   жалости,   быть
несгибаемым, изваянным из бронзы" и пройти наш век  с  "карающим  мечом  в
руке". В этом кровавом хаосе Жюльетта непрестанно следила  за  Гюго.  Было
что-то патетическое  и  возвышенное  в  этой  женщине,  еще  красивой,  но
поблекшей и  уже  седой,  женщине,  которая  повсюду  следует  за  любимым
человеком, чтобы в нужный момент броситься вперед и грудью  заслонить  его
от пули. Подвергаясь опасности, она теряла его и вновь находила.  "Госпожа
Друэ делала все,  всем  жертвовала  для  меня,  -  пишет  Виктор  Гюго,  -
благодаря ее поразительной преданности я остался в живых в декабрьские дни
1851 года. Я обязан ей  жизнью".  Восемь  лет  спустя,  в  1860  году,  на
корректурных оттисках "Легенды веков", которые Гюго подарил  Жюльетте,  он
написал в качестве посвящения:

   "Если я не был схвачен, а затем и расстрелян, если я жив  и  поныне,  -
этим  я  обязан  Жюльетте  Друэ,  которая,  рискуя  собственной  жизнью  и
свободой, ограждала меня от преследований, опасностей, неустанно оберегала
меня, всегда умела подыскать для меня  надежное  убежище  и  спасла  меня,
проявив такую исключительную находчивость, рвение, героическую  храбрость,
о которых один Господь Бог знает, и он вознаградит  ее!  Она  бодрствовала
днем и ночью, одна  бродила  во  мраке  по  парижским  улицам,  обманывала
часовых, сбивала со следа шпионов, бесстрашно переходила бульвары во время
перестрелки, постоянно угадывала, где я нахожусь, и, когда речь шла о моем
спасении, всегда находила меня...
   Она не желает, чтоб об этом говорили, но тем не менее необходимо, чтобы
эти факты были известны".

   Шестого декабря Жюльетта привела его в дом  N_2  по  улице  Наварен,  к
госпоже Саразен де Монферье, с которой она познакомилась в Метце.  Супруги
Монферье,  люди  крайне  правых  взглядов,  пять  дней  укрывали  у   себя
мятежника.