вду; я не смею больше жить. Этот страх и породил во мне желание,
потребность покончить с собой..."

   Потом, поскольку сердце у Гюго было умнее его гордыни, он раскаивался и
возвращался к Жюльетте.  Любуясь  на  уснувшую  возлюбленную,  он  однажды
написал ей.

   "Ты найдешь у  себя  на  одеяле  эту  записку,  сложенную  вчетверо,  и
улыбнешься мне, правда? Я хочу, чтобы в прекрасных твоих  глазах,  которые
столько пролили слез, засияла улыбка.  Спи,  моя  Жюльетта;  пусть  снится
тебе, что я тебя люблю; пусть тебе снится, что я у твоих ног;  пусть  тебе
снится, что ты моя всецело; пусть тебе снится, что я всецело  твой;  пусть
тебе снится, что я не могу без тебя жить, что думаю о  тебе,  что  я  пишу
тебе. А проснувшись, ты увидишь, что  сон  тебя  не  обманул.  Целую  твои
маленькие ножки и твои большие глаза..."

   Он повез ее в окрестности Парижа  и  показал  ей  свою  любимую  долину
Бьевры, полную ленивой неги и зелени. 3 июля 1834 года они провели ночь  в
гостинице "Щит Франции", в деревне Жуи-ан-Жоза. Незабываемую ночь.

   "Мой дорогой, мой любимый, я все еще  взволнована  после  вчерашнего...
Вчера, 3 июля 1834 года, в половине одиннадцатого вечера, в гостинице "Щит
Франции", я, Жюльетта, была самая счастливая и  самая  гордая  женщина  на
свете; заявляю еще, что до сих пор я не чувствовала всей  полноты  счастья
любить  тебя  и  быть  тобой  любимой.  Настоящее  письмо,  имеющее  форму
протокола, является документом, устанавливающим  состояние  моего  сердца.
Этот документ, составленный нынче, действителен до  конца  моей  жизни  на
земле; в тот день, час и минуту, когда он мне будет  предъявлен,  обязуюсь
вернуть вышеупомянутое сердце в том самом состоянии, в каком  оно  сегодня
находится, то есть наполненным  одной-единственной  любовью  -  любовью  к
тебе, и одной-единственной мыслью - мыслью о тебе. Составлено в Париже,  4
июля 1834 года, в три часа дня. Жюльетта. Подписали в качестве  свидетелей
тысячи поцелуев, коими я покрыла сие письмо".

   Уже подходило время выезда семейства  Гюго  на  лето  в  замок  Рош,  и
влюбленные стали вместе искать для Жюльетты комнату где-нибудь  неподалеку
от усадьбы Бертенов; они нашли ее на вершине высокого лесистого  холма,  в
деревне Мете, в низком белом сельском домике с зелеными ставнями,  обвитом
одичавшей виноградной лозой, у  супругов  Лабюсьер,  и  те  сдали  им  эту
комнату за девяносто два франка в год, каковую сумму Гюго заплатил вперед.
Потом они вернулись в Париж.

   Виктор Гюго - Жюльетте Друэ, 9 июля 1834 года:
   "Любимая моя, ангел мой! Нет  ничего  более  упоительного,  чем  песня,
исходящая из твоих уст, кроме поцелуя, который срываешь с них. Никогда  не
забывай те строки, которые написаны в твоей постели,  когда  ты,  нагая  и
прелестная, была в моих объятиях и пела мои песни  голосом,  хватающим  за
душу. Простенькие песенки, которые ты  делала  очаровательными.  Я  сложил
стихи, а ты вложила в них поэзию..."

   19  июля  она  рассталась  с  улицей  Эшикье,  унося  с  собою  "вечное
воспоминание о той комнате, где мы были так счастливы и так несчастны",  и
поселилась в крошечной квартирке в доме N_4  на  улице  Парадиз.  "О,  эта
улица правильно названа, моя Жюльетта! Само небо  будет  за  нас  на  этой
улице, в этом доме, в этой спаленке, в этой кровати..."
   Однако в августе 1834 года сладостный рай стал адом.  Свора  кредиторов
напала на след  и  принялась  лаять  так  громко,  что  Жюльетте  пришлось
признаться любовнику, как велика сумма ее долгов. Двадцать тысяч франков?!
Сын генерала Гюго, получавший в отрочестве на свои расходы только два су в
день, пришел в неописуемую ярость: он кричал, что постепенно все  заплатит
сам,  хотя  бы  это  стоило  ему  здоровья  и  даже  жизни,  но   обещания
перемежались жесточайшими упреками. Что же она натворила?  Страстная  сила
ее угрызений совести наводит на мысль о каких-то  серьезных  провинностях.
Она писала Гюго: "Ах, оставь, никогда ты не знал любви более  чистой,  чем
моя любовь, более искренней, более прочной, и все же я презренная женщина.
Чего ты потребуешь от меня? Чем я могу исправить, искупить преступление, в
котором я не виновата, ибо оно произошло не знаю как и я  не  была  в  нем
сообщницей ни душой, ни телом! Скажи,  произнеси  приговор.  Я  подчинюсь,
претерплю любую кару, лишь бы не умерла наша любовь..."
   И она бежала со своей маленькой дочкой в Бретань, где жила в Сен-Ренане
ее сестра Рене (госпожа Кох). В разлуке  оба  любовника  поняли  всю  меру
своего безумия. Ну что такое деньги, что такое долги в сравнении с великой
любовью? Гюго пустил в ход  "и  ноги,  и  руки,  и  когти",  чтобы  спасти
Жюльетту от ближайшей опасности. Он дошел до того, что  воззвал  к  Прадье
(которого он называл "князем Фюрстенбергским"  -  по  названию  улицы,  на
которой жил скульптор) и потребовал, чтобы тот по  крайней  мере  взял  на
себя  расходы  по  содержанию  своей  дочери  Клер,  но  Прадье  от  этого
отказался. Он заявил, что может сделать это  только  в  том  случае,  если
Виктор  Гюго  выхлопочет  для  него  заказ  на  скульптурную  группу   для
Триумфальной арки. Циничный торг. А Жюльетта  с  дороги  слала  письмо  за
письмом:

   "Виктор, я умираю без тебя... Неужели правда, что ты  меня  ненавидишь,
что я тебе противна, что ты  презираешь  меня?..  Я  сделаю  все,  что  ты
потребуешь; я сделаю все, Боже мой! Только скажи, хочешь ли  еще  быть  со
мной?"

   Он очень хотел быть с нею и делал все, чтобы ей помочь:

   "Виделся сегодня с господином Прадье. Я затронул его за живое.  Он  вел
себя так, как должно, и теперь решено, что отец твоего ребенка и я сделаем
все,  чтобы  тебя  спасти.  Если   понадобится,   он   возьмет   на   себя
обязательства, так же как и я, но для этого надо, чтобы ты была в  Париже.
Прадье держится такого же мнения. Твое присутствие необходимо,  ты  должна
всем руководить и все распутать. Я со своей стороны, только что  выцарапал
когтями тысячу франков. Видишь, что может совершить любовь. Сейчас  побегу
на почтовую станцию. Если захвачу место в дилижансе, выеду во вторник, и в
пятницу ты меня увидишь... Больше суток не ел ничего, но  это  пустяки,  я
люблю тебя..."

   Оставив Адель и детей в  усадьбе  Рош,  Гюго  помчался  в  Бретань.  Он
встретился с Жюльеттой в Бресте, под голубым  небом,  у  голубого  моря  -
после туманов и непогоды наступили  прекрасные  дни.  Любовники  поклялись
больше не причинять друг другу страданий.
   На пути к своей возлюбленной Гюго успокаивал жену:

   Виктор Гюго - Адель Гюго, Ренн, 7 августа 1834 года:
   "Прощай, дорогая Адель. Я люблю тебя. До  скорого  свидания.  Пиши  мне
почаще, и, конечно, длинные письма. Ты радость и честь моей  жизни.  Целую
твое прекрасное чело и твои прекрасные глаза..."

   Для Адели, которая могла теперь  совершенно  свободно  прогуливаться  с
Сент-Бевом под густыми деревьями по берегу Бьевры, не  составило  большого
труда и не было с ее стороны большой заслугой ответить любезным письмом на
снисходительное смирение мужа.

   "Я не хочу говорить ничего такого, - писала она, - что  могло  бы  тебя
опечалить, когда ты вдалеке, а я не  могу  быть  возле  тебя.  Впрочем,  я
думаю, что и при всех этих обстоятельствах ты, в сущности, любишь меня,  а
раз не спешишь возвращаться, значит, тебе весело, и уверенность в том и  в
другом делает меня счастливой..."

   Равнодушие порождает снисходительность.
   Жюльетта и  Гюго  возвращались  не  спеша,  короткими  перегонами,  она
дремала в дилижансах, положив голову ему на плечо, он не  упускал  в  пути
ничего примечательного, видел каторжников в  Бресте,  менгиры  в  Карнаке,
осматривал старинные церкви, в Туре ходил в театр  на  "Лукрецию  Борджа".
Потом, 2 сентября. Жюльетта вновь поселилась в своей  комнатке  в  деревне
Мете, а Гюго в усадьбе де Рош, и для  них  началась  простая,  бесподобная
жизнь, длившаяся полтора месяца. В доме тетушки Лабюсьер (куда  Антуанетта
Ланвен, подруга Жюльетты, служившая посредницей между ней и Прадье,  часто
привозила маленькую Клер) мадемуазель Друэ сама убирала и стряпала, ела  в
кухне;  у  нее  было  только  два  платья   -   одно   шерстяное,   другое
линон-батистовое в розовую  и  белую  полосочку;  но  сама  эта  бедность,
жестяные   ложки,   грубые   башмаки,   отсутствие   всяких    развлечений
свидетельствовали о ее покорности и любви. Поэтому Гюго,  в  котором  этот
аскетизм, соблюдавшийся Жюльеттой по его требованию, удовлетворял странное
желание властвовать, преподнес ей экземпляр повести "Клод Ге",  сделав  на
титульном листе такую надпись: "Моему ангелу, у которого отрастают крылья.
- Мете, 2 сентября 1834 г.". Ежедневно Гюго приходил к  ней  пешком  через
лес. Адель была сообщницей, Луиза Бертен наперсницей. Старым  девам,  если
они добры, нравится аромат  любви.  По  большей  части  Жюльетта  выходила
навстречу возлюбленному и ждала его в лесной  чаще  под  старым  каштаном;
"стройная, с  высокой  грудью,  румяная,  с  прелестной  лукавой  улыбкой,
приоткрывавшей губы, она казалась чудным цветком,  поднявшимся  из  грубой
чаши,  которую  образовало  дуплистое  дерево".  Завидев  любовника,   она
выпрыгивала на дорожку, обнимала его в прозрачной дымке лесных испарений и
увлекала в густые заросли, где мох устилал землю мягким ковром.
   Любовь и природа создают дивную гармонию.  "Веселый  щебет  в  гнездах,
таящихся под сенью  леса",  сливался  со  вздохами  любовников.  Они  были
счастливы. Гюго, который любил объяснять и мир, и Бога, и  все  на  свете,
нашел в раскаявшейся прекрасной грешнице восхищенную и  покорную  ученицу.
Однажды их застала в лесу гроза, они  укрылись  от  нее  в  дупле  старого
каштана, и это происшествие стало для них дорогим воспоминанием.  Жюльетта
дрожала от холода, он пытался согреть ее; капли дождя падали с  его  волос
на ее шею. Но он говорил ей: "Всю жизнь я буду помнить твои слова,  полные
нежной заботы и ума". Жюльетта Друэ была из тех женщин, которые благодарны
мужчине, если он восхваляет не только их красоту, но и благородство  души.
Жюльетта, которую  осуждали  так  строго  и  которая  сама  осуждала  свое
прошлое, жаждала услышать ласковые слова:

   Когда поэзия моя, людьми гонима,
   Так сладостно прильнув к тебе, вкусит покой.
   Тобой душа моя печальная хранима,
   Как огонек свечи заботливой рукой;

   Когда сидим вдвоем среди цветов долины,
   Когда душа твоя засветится в глазах,
   И, как изгнанница, глядит она с чужбины
   На подвиги земли, на звезды в небесах
   [Виктор Гюго, "На берегу моря" ("Песни сумерек")].

   Она любила, когда он говорил, что надо надеяться на Бога, любила, когда
ее возлюбленный становился проповедником.

   Страданье, ангел мой, нам за грехи дано.
   А ты молись, молись! И может быть. Творец,
   Благословив святых - и грешных заодно, -
   И нам с тобой грехи отпустит наконец!
   [Виктор Гюго, "Надежда на Бога" ("Песни сумерек")]

   Как же она, наверно, была  счастлива  и  горда,  когда  26  октября  он
положил для нее в дупло каштана, служившее им почтовым ящиком,  в  который
она приносила иногда по пять записок в день,  листок  бумаги  со  стихами,
посвященными ей: "Вам, кого я чту, тебе, кого люблю. В.". Стихи эти носили
заглавие: "В старой церкви"; они  были  созданы  поэтом  однажды  вечером,
когда он и Жюльетта после прогулки  зашли  в  маленькую  церковку  деревни
Бьевры и долго пробыли там:

   Тяжелый, низкий свод, печаль камней...
   И в церковь мы вошли.
   А целых триста лет - кто плакал в ней,
   Склоняясь до земли?..

   Здесь тишина и грусть на склоне дня.
   И в церковь мы вошли.
   Пустой алтарь, как сердце без огня,
   Пустой алтарь в пыли...
   [Виктор Гюго, "В старой церкви" ("Песни сумерек")]

   Должно быть, она там молилась; там поведала она богу, в которого верила
всей душой, свое отчаяние, отчаяние одинокой женщины, у  которой  нет  "ни
веселого домашнего очага, ни ласковой семьи", а между тем "она в  холодном
и суровом мире  никому  не  причинила  зла";  там  милый  друг,  утешая  и
успокаивая ее, сказал, что своей "задумчивостью строгой и  кротостью  души
она достойна  быть  в  обители  святой".  Благодаря  искренности  чувства,
простоте тона, плавному  развертыванию  строф,  тесному,  словно  природой
данному, слиянию мысли и ритма эти стихи - одно из лучших  творений  Гюго.
Но жалобы Жюльетты, которые она передала так гармонично,  доказывали,  что
при всей их взаимной любви эта связь не дала ей счастья.



4. ОЛИМПИО

   Ничто так не говорит в пользу Гюго,
   как нерушимая нежная  любовь,  которую
   дарила   ему   прелестная   женщина  -
   Жюльетта Друэ.
   Поль Клодель

   И вот началась удивительная жизнь, какую вряд ли согласилась  бы  вести
женщина, отнюдь не  связанная  монашескими  обетами.  Виктор  Гюго  обещал
простить и забыть прошлое, но поставил для  этого  определенные  и  весьма
суровые условия. Жюльетта, вчера  еще  принадлежавшая  к  числу  парижских
холеных красавиц, вся в кружевах и драгоценностях, теперь должна была жить
только для него, выходить из дому куда-нибудь только с ним, отказаться  от
всякого кокетства, от всякой роскоши - словом, наложить на себя  епитимью.
Она приняла условие и выполняла  его  с  мистическим  восторгом  грешницы,
жаждавшей "возрождения в любви". Ее повелитель и возлюбленный  выдавал  ей
каждый месяц  небольшими  суммами  около  восьмисот  франков,  и  она  все
благоговейно записывала:

   Дата ........................................ Франки Су
   1-е .. Деньги, заработанные моим обожаемым ..... 400
   4-е .. Деньги, заработанные моим Божеством ...... 53
   6-е .. Деньги на питание моего Тото ............. 50
   10-е . Деньги, заработанные моим возлюбленным .. 100
   11-е . Деньги на питание моего дорогого ......... 55
   12-е . Деньги, заработанные моим любимым ........ 50
   14-е . Деньги из кошелька моего обожаемого ....... 6 4
   24-е . Деньги из кошелька моего миленького Тото . 11
   30-е . Деньги из кошелька моего миленького Тото .. 3

   Из этих денег  она  прежде  всего  обязана  была  погашать  свои  долги
кредиторам, платить за квартиру и в пансион, где обучалась  ее  дочка.  На
жизнь ей оставалось мало. По большей части она не  топила  камин  в  своей
комнате и, если там было очень холодно, оставалась в постели, мечтала  или
вела запись расходам, которую ее повелитель ежевечерне тщательно проверял.
Жюльетта питалась молоком, сыром и  яйцами.  Каждый  вечер  -  яблоко.  Ни
одного нового платья,  она  переделывала  старые.  Гюго  твердил  ей,  что
"туалет ничего не прибавляет к природной прелести хорошенькой женщины". Он
спрашивал у нее  разъяснений,  почему  куплена  коробка  зубного  порошка,
откуда взялся новый передник (который она сделала из старой  шали).  Можно
считать чудом, что она принимала  жизнь  затворницы  и  рабыни  не  только
весело, но с благодарностью: "Не знаю, отчего я так любила  делать  долги!
Боже мой! Ведь это и гадко и унизительно! Как ты великодушен и благороден,
мой драгоценный, что любишь меня, несмотря на мое прошлое..."
   В свободные часы она переписывала  рукописи  своего  возлюбленного  или
чинила его одежду. Это тоже было ей приятно. Тягостная сторона жизни  была
в том, что, поскольку ей  не  дозволялось  где-нибудь  бывать  одной,  она
иногда по нескольку дней ждала его, глядя, как птица в клетке, на  голубое
небо. Когда Гюго бывал свободен, он провожал  ее  в  Сен-Манде,  где  Клер
Прадье училась в пансионе, или в Дом Инвалидов, где доживал свой век  дядя
Жюльетты, или ходил с ней по лавкам старинных вещей.  Он  любил  маленькую
Клер и писал ей: "Раз ты немножко думаешь, бедняжечка Клер, о своем старом
друге Тото, я хочу с тобой поздороваться. Учись хорошенько, расти  большая
и умная, будь такой же благородной и хорошей, как твоя  мама..."  Если  он
долго не появлялся, для Жюльетты становилась пыткой эта жизнь в заточении,
при которой она не имела права "даже воздухом подышать", то есть  пройтись
по бульвару, и она жаловалась: "Я по глупости своей  позволила,  чтобы  со
мной обращались, как с дворовым псом: похлебка, будка и  цепь  -  вот  моя
участь! Но ведь есть собаки, которых хозяин водит с  собой!  На  мою  долю
такого счастья не выпало! Цепь ноя так крепко приклепана,  что  вам  и  не
вздумается снять ее..."
   Единственной надеждой на независимость, несмотря на  все  неудачи,  для
нее оставался театр. Виктор Гюго только что закончил новую пьесу в прозе -
"Анджело, тиран  Падуанский".  В  сущности,  это  была  мелодрама  в  духе
"Лукреции  Борджа":  куртизанка,  возрожденная  высоким   чувством   любви
(Тизбе), и кроткая женщина, спасенная  ею  от  смерти  (Катарина);  полный
набор эффектов - "узнавание", потайные ходы, склянки с ядом и "крест  моей
матушки", - но построена пьеса  была  хорошо,  и  в  Комеди-Франсез  ее  с
восторгом приняли к постановке. А Жюльетта состояла в труппе этого театра.
Разве  не  могла  она  надеяться  получить  одну  из   двух   ролей?   Она
догадывалась, что  Гюго  опасается  доверить  свою  пьесу  актрисе  весьма
спорного таланта, к тому  же  подстерегаемой  закулисными  кознями,  и  не
осмеливается сказать ей это. Великодушная  женщина  стушевалась.  "Отделим
друг от друга наши судьбы в театре", - сказала она ему. Это  значило,  что
она отказывается от своей надежды. Она вышла из труппы, так ни разу  и  не
сыграв на сцене  Комеди-Франсез;  две  главные  роли  достались  известным
актрисам: одна - мадемуазель Марс, другая - мадам Дорваль.
   Это была высшая степень самоуничижения для актрисы и постоянная причина
страхов для влюбленной женщины: волнующее кокетство и  роковое  очарование
мадам Дорваль были общеизвестны. Дорваль покорила "джентльмена" - Альфреда
де Виньи и не была ему  верна;  Жюльетта  нисколько  не  сомневалась,  что
кокетка поведет атаку на молодого и красивого поэта. Жюльетта писала Гюго:
"Я ревную тебя  к  вполне  реальной  сопернице,  -  ведь  это  неслыханная
распутница, а сейчас она бывает с тобой  каждый  день,  смотрит  на  тебя,
говорит с тобой, прикасается к тебе. Ах, как же мне не ревновать к ней!  И
как мне больно,  как  я  страдаю!.."  Премьера  "Анджело"  (рукоплескания,
вызовы,  восторг,  бешеный  успех,  в  значительной  мере  благодаря  двум
исполнительницам главных женских ролей - они обе были любимицами  публики)
оказалась для Жюльетты настоящей пыткой, но ее  преданность  возлюбленному
взяла верх. "Если бы ты знал, как часто я аплодировала мадам Дорваль, тебе
стыдно было бы чем-нибудь обидеть нынче вечером мое бедное сердце,  и  так
уже немного уязвленное сознанием, что не я, а другая передает публике твои
возвышенные мысли. Ну вот, поневоле загрустишь и будешь волноваться, когда
знаешь, что эта женщина возле тебя..." В похвалах исполнительнице роли она
угадывала "своего рода брачный союз двух душ - актрисы  и  автора",  и  ей
было горько, что не  она,  Жюльетта,  "передает  публике  его  возвышенные
мысли".
   Она имела право на награду и получила ее, - сначала в  виде  прекрасных
стихов:

   О, если я к устам поднес твой полный кубок,
   И побледневшим лбом приник к твоим рукам,
   И часто из твоих полураскрытых губок
   Твое дыханье пил, душистый фимиам;
   И было мне дано делить с тобою грезы,
   Все тайные мечты и помыслы делить,
   И твой услышать смех, твои увидеть слезы,
   Со взором взор сливать, уста с устами слить;
   И если надо мной звезда твоя сияла
   Так ласково и все ж - так грустно далека!
   И роза белая нечаянно упала
   На мой тернистый путь из твоего венка, -
   То я могу сказать: "О годы, мчитесь мимо!
   Ваш бег не страшен мне! Я не состарюсь, нет!
   Увянуть все цветы должны неотвратимо,
   Но в сердце у меня не вянет вешний цвет.
   Все так же он душист и свеж... Ни на мгновенье
   Не иссякает ключ, что жизнь ему дарит.
   Душа полна любви, не знающей забвенья,
   И вам не погасить огонь,