качал головой.
   - Как не повезло молодым в наши дни...
   При этих словах Дуджека на Вискиджака  нахлынули  воспоминания.  Короткое
пребывание в Пятой, осада Засеки, потом моттская кампания. Горечь  появилась
с вновь прибывшим в Натилог пополнением. Он видел, как она всаживала  нож  в
трех местных наемников, которых они заключили в тюрьму в Сером Псе.  Они  не
пожелали давать информацию, но, как он вспомнил, передергиваясь,  -  в  этом
только и состояла их вина. Никакой необходимости  убивать  их  не  было.  Он
стоял, пораженный  и  оцепеневший,  пока  Горечь  издевалась  над  ними.  Он
вспомнил и то, как встретился  взглядом  с  Каламом,  и  отчаянный  жест,  с
которым черный человек пошел вперед, обнажив кинжалы. Калам оттолкнул Горечь
и тремя быстрыми движениями перерезал три горла. Потом было то, что  уже  не
раз заставляло сердце сержанта сжиматься: последними словами наемников  были
слова благодарности Каламу.
   А Горечь просто убрала нож и ушла.
   Хотя она уже два года была в отряде, люди вес еще называли ее новобранцем
и будут так называть и  впредь,  пока  живы.  В  этом  был  какой-то  смысл,
Вискиджак это понимал. Новобранец - это не Разрушитель  Мостов.  Это  звание
многое  означает,  оно  подразумевает   определенные   дела.   Горечь   была
новобранцем, поскольку мысль  о  том,  что  она  по  своим  поступкам  может
считаться членом отряда, была для всех них как острый нож  к  горлу.  И  сам
сержант думал так же, как и его люди.
   Все это  промелькнуло  в  голове  сержанта,  его  лицо  по-прежнему  было
непроницаемо. Но в глубине души он  кричал:  "Молодым?  Нет,  молодых  можно
простить, можно удовлетворить все их простые желания, им  можно  смотреть  в
глаза и видеть знакомые вещи. Но она? Нет. Лучше не смотреть в ее  глаза,  в
них нет ничего от молодости, абсолютно ничего".
   - Давайте двигаться, - произнес Дуджск. - По  коням,  -  верховный  кулак
повернулся, чтобы сказать сержанту несколько прощальных слов,  но  выражение
лица Вискиджака отбило у него всякую охоту говорить что-либо.

***

   Два приглушенных удара грома  раздались  в  городе,  пока  заря  заливала
багровым светом небо на востоке.
   Последние капли дождя стекли по водостокам и  теперь  лились  потоком  по
канализационным трубам  на  улицах.  Грязные  лужи  заполнили  вес  впадины,
отражая в себе густую пелену облаков. В узких  улочках  Краелского  квартала
Засеки еще пряталась ночная сырость и тьма.  Кирпичи  и  булыжники  квартала
поглотили раскаты грома, не было слышно даже эха.
   В одним из проходов, ведущих к южной стене, показалась собака величиной с
мула. Ее огромная голова была низко склонена,  на  широких  плечах  и  груди
играли мускулы. Ночной дождь не коснулся ее: собачья серо-черная шкура  была
покрыта сухой пылью.
   На серой морде горели янтарные глаза.
   Гончая, считавшаяся седьмой  в  окружении  Повелителя  Теней  и  носившая
кличку Клык, брала след. Добыча была ловкой, хитрой и  увертливой.  Но  Клык
шел в верном направлении. Он знал, что это не смертный: ни один мужчина и ни
одна женщина не смогли бы ускользать от него так долго.  Поразительно  также
было и еще одно. Клык уже почти поймал добычу. Но  она  вывернулась,  прошла
через Царство Теней, задев самого Повелителя и миновав все расставленные  им
ловушки. Единственной наградой за подобную прыть могла быть только смерть.
   Скоро, Клык знал это, начнут охотиться за ним,  и,  возможно,  ему  будет
трудно выполнить свою задачу. В городе были те, кто чувствовал,  как  рвется
ткань. Спустя минуту после  того,  как  Клык  проскользнул  в  ворота  Пути,
конечности его похолодели, что означало близость магических сил.  Пока  есть
время на поиски. Но времени очень мало.
   Клык молча и с оглядкой бродил в лабиринте хижин и домишек, прижавшихся к
городской стене, не обращая  внимания  на  посторонние  запахи,  наполнившие
посвежевший после дождя воздух. Он молча перешагивал все,  что  загораживало
ему путь. Местные псы, завидев его,  удирали  прочь,  прижав  уши  и  поджав
хвосты.
   Когда Клык завернул за угол каменного дома, в морду  ему  повеяло  свежим
утренним ветерком. Он остановился, внимательно  осматривая  улицу,  лежавшую
перед ними. Кое-где клочьями висел туман. Завернутые в  теплые  плащи  купцы
выкатывали первые повозки с товаром - было уже слишком поздно.
   Глаза Клыка остановились на большом, обнесенном  стеной  доме  в  дальнем
конце улицы. У ворот стояло четверо  солдат,  они  переговаривались  друг  с
другом, не проявляя к проходящим особого  интереса.  Клык  поднял  голову  и
нашел закрытое ставнями окно на третьем этаже.
   Гончая была довольна. След найден. Пес снова опустил морду и двинулся, не
сводя глаз с часовых у ворот.
   Смена караула закончилась. Один из заступивших на пост моряков увидел  не
запертые приоткрытые ворота.
   - Что это такое? - спросил он, глядя на двоих, что стояли здесь ночью.
   - Ну и ночка была, - отозвался один из них. - Такая, что  вопросов  лучше
не задавать.
   Двое новых часовых переглянулись, потом  тот,  что  спрашивал,  кивнул  и
усмехнулся.
   - Знаю я такие ночки. Идите. Вас ждет постель.
   Тот, что был постарше, убрал свою пику и хотел уже уйти. Он посмотрел  на
напарника, но тот вглядывался во что-то в конце улицы.
   - Думаю, уже поздно, - сказал сменившийся часовой, - в смысле, что ничего
уже не произойдет, но если появится женщина  в  форме  Разрушителей  Мостов,
пропустите ее и не спускайте взгляда со стены.
   - Посмотрите на этого пса, - произнес вдруг второй солдат.
   - Я понял тебя, - ответил вновь прибывший. - Жизнь у нас во Второй...
   - Посмотрите же на пса, - повторил солдат.
   Все  остальные  повернулись.  Глаза  того,  что  был   постарше,   широко
раскрылись, он изрыгнул проклятие и схватился за пику. Остальные  не  успели
даже этого, когда Гончая оказалась рядом с ними.
   Порванный Парус без сна лежала на спине в передней комнате. Ее  усталость
достигла такой точки, когда даже сон бежит прочь. Она  смотрела  в  потолок,
размышляя о событиях последней недели. Несмотря на  то,  что  ее  так  и  не
посвятили до конца в планы Разрушителей Мостов, она ощущала волнение.
   Желание использовать свою силу, открыть Путь и бежать, бежать от империи,
от безумия Хохолка, от бесконечной войны,  казалось  теперь  очень  далеким,
порожденным отчаянием, которого она больше не ощущала.
   Но не только проснувшееся в  ней  сострадание  заставило  ее  остаться  и
посмотреть, как пойдут дальше дела у Разрушителей  Мостов  -  они,  в  конце
концов, и сами неплохо могли о себе позаботиться. Нет, она хотела посмотреть
на падение Тайскренна. Желание это ее пугало. Жажда  мести  отравляет  душу.
Казалось, что она уже долгое время жаждет унижения Тайскренна. Она подумала,
что если так будет и дальше, то в  конце  концов  начнешь  смотреть  на  мир
безумными черными глазами Хохолка.
   - Слишком много, - пробормотала она, - слишком много всего сразу.
   Шуршание у двери насторожило ее. Она села.
   - А, - произнесла она, - это ты.
   - Жив и здоров, -  ответил  Хохолок.  -  Жаль  тебя  огорчать,  Парус,  -
марионетка махнула маленькой ручкой в перчатке - дверь, послушная  движению,
захлопнулась. - Сколько страху напустила эта Гончая  Тени,  -  произнес  он,
прыгая в  центр  комнаты  и  переворачиваясь  еще  раз,  прежде  чем  сесть,
расслабив руки и ноги. Он захихикал. - Но в конце концов было только  глупое
и медлительное принюхиванис за каждым деревом. А Хохолка и след простыл.
   Порванный Парус откинулась назад и устало прикрыла глаза.
   - Быстрый Бен будет недоволен твоими выходками.
   - Идиот! - сплюнул Хохолок. - Я позволил ему следить за мной,  я  пытался
объяснить ему, что мои знание и сила принадлежат мне, я иду, куда  хочу.  Он
не смеет командовать мной, эту глупость я пока допускаю, чтобы  потом  месть
была слаще.
   Парус все это уже слышала раньше и знала, что он работает на публику,  то
есть,  на  нее,  пытаясь  запутать.  К  сожалению,  магу  это  удалось.  Она
сомневалась - возможно, Хохолок говорит правду, возможно,  Быстрый  Бен  уже
потерял его след, но еще не знает об этом.
   - Сохрани свою жажду мести для того, кто лишил тебя ног, а потом и  всего
тела, -  негромко  проговорила  Порванный  Парус.  -  Тайскренн  по-прежнему
дурачит тебя.
   - Он первый на очереди! - вскрикнул Хохолок, сползая вниз. - По одному за
раз, -  прошептал  он.  За  окном  раздался  первый  крик.  Порванный  Парус
подскочила, когда Хохолок заорал.
   - Нашел! Меня, должно быть, видели, женщина! Марионетка вскочила на  ноги
и ринулась к своему ящику у стены.
   - Убей Гончую - другого выхода у тебя нет! - Он со скрежетом открыл  ящик
и влез внутрь. Крышка  захлопнулась  за  ним,  появилось  облако,  вызванное
защитными заклинаниями.
   Порванный Парус стояла у кровати, не зная, на что решиться. Внизу  летели
щепки, здание сотрясалось. Люди кричали, бряцало оружие. Чародейка бросилась
к окну, ее конечности от ужаса налились свинцом. "Убить Гончую  Тени?"  Окно
внизу разлетелось от тяжелых ударов, показалось, что несколько тел ввалились
через окно и упали на пол. Потом раздались удары на лестнице, крики смолкли.
   Порванный  Парус  открыла  Путь  Тюр.  Сила  вливалась  в  нее,   отгоняя
парализовавший ее страх. Усталость прошла, она выпрямилась,  но  не  сводила
глаз с двери.  Дерево  затрещало,  потом  проломилось  вовнутрь,  как  будто
разбитое  стенобитным  орудием.  Магический  щит  защищал  Порванный  Парус.
Двойное напряжение сил  размазало  по  стенам  предметы.  У  нее  за  спиной
зазвенело стекло, ставни распахнулись. В комнату ворвался ледяной ветер.
   Появилась Гончая,  ее  желтые  глаза  горели,  под  кожей  перекатывались
мускулы. Сила существа  так  захлестнула  Порванный  Парус,  что  она  стала
хватать ртом воздух.  Гончая  была  стара,  старше  всего,  что  встречалось
чародейке до сих пор. Собака застыла в дверях, принюхиваясь;  на  ее  черных
губах блестела кровь. Потом пес перевел взгляд на металлический ящик у стены
слева от Порванного Паруса. Животное шагнуло к нему.
   - Нет, - приказала чародейка.
   Гончая замерла. Она повернула к ней голову и смерила взглядом,  будто  бы
только сейчас заметив. Ее верхняя губа задралась, обнажая  сияющие  клыки  в
палец длиной.
   "Будь  ты  неладен,  Хохолок!  Мне  нужна  твоя  помощь!  Пожалуйста!"  -
взмолилась Порванный Парус.
   Белая вспышка мелькнула в глазах Гончей. Челюсти щелкнули.
   Нападение было таким быстрым, что Порванный Парус не успела даже  поднять
руки, когда собака уже прорвалась через заслоняющий ее магический щит, будто
бы он был простым воздухом. Но ее личная защита, основанная  на  заклинаниях
Высшей магии, оказалась для Гончей каменной стеной. Она слышала  скрежетание
когтей снаружи, но вскоре когти заскребли по ее рукам и  груди,  на  которых
выступила кровь. Нападение Гончей отбросило  ее  назад  через  всю  комнату.
Магическая защита ослабила удар, когда ее спина соприкоснулась со стеной. Ее
Путь ослабил нападение, на пол покатились обломки кирпичей.
   Гончая упала на брюхо. Помотала головой, потом, подвывая, снова  кинулась
на женщину.
   Порванный Парус, ослабленная первым ударом, подняла  окровавленную  руку,
чтобы прикрыть лицо, больше она ничего не могла сделать.
   Когда Гончая уже оторвалась от пола и разинула пасть,  пытаясь  вцепиться
ей в горло, волна серого света поразила  пса  в  бок,  отбросив  на  кровать
справа  от  Порванного  Паруса.  Дерево  затрещало.  Гончая,  ворча,   снова
поднялась, уставясь в лицо Хохолка, который стоял на верху  своего  ящика  с
поднятыми руками, истекая потом.
   - Ах да, Клык, - с ненавистью прошипел он. - Это я твоя добыча.
   Порванный Парус с  трудом  перекатилась  на  бок,  ее  стошнило.  Пути  в
беспорядке бушевали в комнате,  миазмы,  которые  они  испускали,  заполняли
помещение тошнотворным запахом гнили. От Хохолка запахи исходили волнами, их
было видно, они пульсировали черным и серым цветами.
   Гончая уставилась на Хохолка,  бока  ее  вздымались.  Казалось,  что  она
пытается заставить волны силы  исходить  прямо  из  мозга.  Глухое  ворчание
вырвалось из груди у пса. Он замотал тяжелой головой.
   Порванный Парус сперва ощутила удар в грудь, а потом поняла его значение.
   - Гончая! - вскрикнула она. - Она ищет твою душу! Беги! Уходи!
   Ворчание пса стало громче, но он не двигался.
   Никто из всех троих не заметил, как открылась дверь второй  комнаты  и  в
дверном проеме  появился  капитан  Паран,  завернутый  в  выцветшее  одеяло,
закрывающее его до пят. Бледный и пошатывающийся человек шагнул  вперед,  он
не сводил взгляда с  пса,  в  его  глазах  горел  огонь.  Пока  продолжалась
невидимая битва между Гончей и Хохолком, Паран приблизился.
   Тут его заметила Порванный  Парус.  Она  открыла  рот,  чтобы  выкрикнуть
предупреждение, но Паран опередил ее. Одеяло  распахнулось,  обнажив  боевой
меч, его лезвие сверкнуло, когда капитан сделал резкий выпад.  Меч  вошел  в
грудь пса, человек качнулся назад, вытаскивая лезвие и  разворачивая  его  в
груди. Из горла пса  вырвался  рев.  Гончая  кинулась  на  обломки  кровати,
зализывая рану, из которой фонтаном хлестала кровь.
   Хохолок завопил от ярости и кинулся вперед, стремясь достать до Клыка.
   Порванный Парус подставила бегущей марионетке  ногу;  куклу  отбросило  к
стене.
   Клык завыл. Вокруг него с булькающим звуком появился черный  туннель.  Он
повернулся и исчез в густой тени. Дыра за ним затянулась, оставив после себя
облако холодного воздуха.
   Превозмогая боль, Порванный Парус в изумлении повернулась к Парану, глядя
на окровавленный меч в его руках.
   - Как? - выдохнула она. - Как ты сломил магию Гончей? Твой меч...
   Капитан посмотрел на клинок.
   - Просто повезло, я полагаю.
   - Опонны! - прошипел Хохолок, вскакивая на  ноги  и  сверкая  глазами.  -
Проклятье Худа на головы Шутов! А тебе,  женщина,  я  этого  не  забуду!  Ты
заплатишь, клянусь!
   Порванный Парус отвернулась и вздохнула. На ее губах появилась улыбка, ей
вспомнились слова, уже сказанные ранее, но теперь у них был иной смысл.
   - Ты будешь слишком занят тем, чтобы выжить, Хохолок, тебе  будет  не  до
меня. У Повелителя Теней есть  над  чем  подумать.  И  ты  пожалеешь  о  том
внимании, которое будет оказано тебе,  кукла.  Опровергни  эти  слова,  если
посмеешь.
   - Я возвращаюсь в коробку, - заявил Хохолок, скрежеща зубами. -  Ожидайте
Тайскренна с минуты на минуту. Ты ничего не расскажешь ему, чародейка, -  он
полез внутрь. - Ничего, - крышка захлопнулась.
   Порванный Парус улыбнулась  еще  шире,  вкус  крови  у  нее  во  рту  был
молчаливым и очевидным предзнаменованием, предупреждением Хохолку о том, что
будет потом, предупреждением, которое, как она знала, он не видел. От  этого
вкус был почти сладок.
   Она попыталась сдвинуться с места, но ее конечности сковал  холод.  Перед
ее мысленным взором поплыли картины, но прежде, чем  она  смогла  разобрать,
что там  изображено,  их  поглотила  тьма.  Она  почувствовала,  что  теряет
сознание.
   Мужской Голос где-то рядом спросил настойчиво:
   - Что ты слышишь?
   Она нахмурилась, стараясь сосредоточиться. Потом улыбнулась.
   - Вращающуюся монету. Я слышу звон вращающейся монеты.

КНИГА ВТОРАЯ
ДАРУДЖИСТАН

   Что за ураган взбудоражил наш разум?
   Дикая буря, разверзшая
   Озерную гладь,
   Закрутила столбом тени дня,
   Подобная колесу, что катит
   Нас от зари до заката,
   Покуда мы бредем своим путем...
   Что за сила смела последние предостережения?
   Там, среди милых сердцу холмов,
   Отринувших нас
   И не принявших наш путь,
   Подобный венчику цветка,
   Который должен обратиться в прах
   Под багровыми лучами заката...
   Родившийся слух.
   Фишер Келтас (род.?)

Пятая глава

   Если перед мысленным взором этого человека
   Появляешься ты на фоне вечернего пейзажа,
   Болтающийся на толстом суку,
   Тень твоя, одетая в колпак висельника,
   Висит с затянутой на шее петлей,
   А обдувающий тебя ветер
   Раскачивает одеревеневшие конечности,
   Сообщая им подобие движения...
   Родившийся слух.
   Фишер Келтас (род.?)

907 год Третьего тысячелетия.
Время Фендри года Пяти Задач.
Две тысячи лет с момента постройки города Даруджистана

   В своих снах маленький кругленький человечек,  направляющийся  в  сторону
заходящего солнца, увидел себя покидающим город  Даруджистан  через  Воловьи
ворота. Потрепанные полы его красного  выцветшего  пальто  распахивались  на
ходу. Он не представлял себе, сколько придется идти. Ноги у него уже  начали
ныть.
   В мире существовали невзгоды, а вместе с ними страданье.  В  те  моменты,
когда он бывал честен сам с  собой,  он  ставил  невзгоды  мира  выше  своих
собственных. "К счастью, подобные моменты редки, и сейчас, - сказал он себе,
- не один из них".
   "Увы, один и тот же сон заставляет двигаться усталые  ступни  и  дрожащие
колени. - Он вздохнул. - Все тот же сон". Так оно и  было.  Он  видел  перед
собой солнце, заходящее  за  вершину  дальнего  холма,  медно-красный  диск,
застланный дымом от горящего дерева. Его путь лежал  вниз,  в  трущобы,  где
обитали Гадроби, на грязную улицу, по  обеим  сторонам  которой  выстроились
покосившиеся  мрачные  хижины  и  хибары.  Пожилые  мужчины,  завернутые   в
назойливо-желтые лохмотья прокаженных, сидящие на  корточках  у  очагов  для
приготовления еды, провожали его молчаливыми взглядами. Точно так же  одетые
женщины, стоявшие у грязного колодца, прекращали свое бесконечное макание  в
него кошек, шокирующее занятие, символичность  которого  снижалась  по  мере
удаления прохожего.
   Он прошел по мосту через реку Мейтен, миновал приходящие в упадок  лагеря
Гадроби и вышел на  открытую  дорогу,  ведущую  к  виноградникам.  Здесь  он
задержался на некоторое время, размышляя о том, какое вино получится из этих
сочных виноградин. Он размечтался, думы текли сами по себе.
   Он знал, что его мысли бегут, оставляя позади обреченный город,  оставляя
тьму и столб дыма в небесах, оставляя, прежде всего, все,  что  он  знал,  и
все, чем он был.
   Талант, которым обладали маги, позволял находить смысл в том, как ложатся
кости, толковать изгибы лопаток или видеть  Крыло  Дракона.  Что  до  самого
Круппа, он не нуждался ни в одном из подобных  ухищрений.  Дар  предсказания
был ему присущ, он не мог отказаться от него, как бы он ни старался.  Внутри
него звучали колокола пророчеств, отдаваясь эхом в сознании.
   Он тихонько пробормотал:
   - Конечно, это мечта, сновидение. Может быть, на этот  раз  действительно
удастся сбежать. В конце концов, никто не смог бы  назвать  Круппа  дураком.
Разжиревшим лентяем и безалаберным - да; склонным к эксцессам -  пожалуйста;
неуклюже обращающимся с миской супа - наверняка. Но не дураком. Сейчас такие
времена, когда  человек  мудрый  должен  выбирать.  Разве  это  не  мудро  -
осознать,  что  жизни  других  людей  гораздо  менее  ценны,   нежели   твоя
собственная? Разумеется, мудро, и весьма.
   Да, Крупп мудр.
   Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Холмы и солнце перед ним  были  все
так же далеко, как и мечты, похожие на стремление юности повзрослеть и стать
на тот путь, с которого уже не дано свернуть, но кто  вспоминает  юность?  В
особенности, одну только юность?
   "Только не мудрый Крупп! Его сознание тащится еле-еле (Крупп  великодушно
простил себе  эту  метафору),  страдая  от  боли  в  ногах.  Наверняка,  уже
появились  мозоли.  Ступни  буквально  молят  о  согревающем,  болеутоляющем
бальзаме. Их голоса сливаются в хор. Что за литания! Что за вопли  отчаяния!
Прекратите ваши жалобы, дорогие крылья  для  полета.  В  конце  концов,  где
солнце? Прямо за холмами, Крупп уверен. Не дальше. Совершенно точно. Да, это
так же  верно,  как  и  то,  что  последняя  монета  всегда  закатывается  в
единственную щель в полу, но кто тут говорил о