. -  У
них сейчас своих мертвецов хватает - ешь не хочу.
     Юноша сглотнул, борясь с тошнотой, хотя сам видел орудия, лежавшие на
столе в доме мьюинков, и не сомневался в  том,  что  они  могли  для  него
означать.
     По настоянию Дженни после бегства они перенесли  лагерь  подальше  от
пещерной темноты  лесов.  Рассвет  застал  их  на  краю  болота.  Покрытая
ледяными рубцами вода среди черных камышей отражала стальное небо.
     Дженни работала холодно и устало, налагая заклятия на  лагерь,  затем
раскрыла свою лекарскую сумку, поручив  Джону  заняться  завтраком.  Гарет
порылся в своем багаже, ища искривленные треснувшие очки, чудом выжившие в
памятной битве среди руин на севере, и теперь они косо и  печально  сидели
на кончике его носа.
     - Раньше они были тихим народцем,  -  продолжал  Аверсин,  подходя  к
скарбу, на котором сидел юноша,  в  то  время  как  Дженни  бинтовала  его
порезанные колени. - Но когда королевские войска ушли из  Уинтерлэнда,  их
селения стали грабить бандиты - забирали все подчистую.  Для  вооруженного
мужчины мьюинки никогда не были противниками, но  всей  деревней  запросто
могли кого-нибудь обмануть,  а  еще  лучше  -  подождать,  пока  уснет,  и
перерезать горло спящему. В голодные времена одной бандитской лошадью  вся
деревня могла питаться неделю. Я думаю, началось это именно с лошадей.
     Гарет снова сглотнул; вид у него был, как у больного.
     Джон взялся обеими руками  за  обложенный  металлическими  пластинами
пояс.
     - Обычно они нападают перед рассветом, когда спишь  без  задних  ног.
Поэтому я и переменил стражу - чтобы они имели  дело  не  с  тобой,  а  со
мной... Тебя ведь шептун выманил из лагеря, так?
     - Я... Да, наверное. - Гарет уставился в землю,  тень  легла  на  его
осунувшееся лицо. - Я не знаю. Это было что-то...
     Дженни почувствовала, как он содрогнулся.
     - Да я сам их видел всего раз или два... Джен?
     - Раз, - коротко ответила  она,  ненавидя  память  об  этих  хнычущих
тварях, крадущихся из темноты.
     - Они принимают любую форму, - сообщил Джон, садясь на землю рядом  с
ними и обхватив руками колени. - Так вот, один из них  прикинулся  Дженни;
хорошо  еще,  что  она  спала   рядом...   Полиборус   говорит   в   своих
"Аналектах"...  если,  конечно,  тот  обрывок  не  был  из   Теренса,   "О
призраках"...  что они  влезают  в  мечты  человека  и  принимают  образы,
которые там видят. Так вот из Теренса (или все-таки из Полиборуса?.. но не
Кливи - для Кливи это было бы слишком точно!) ...словом, я понял так,  что
кем бы они ни были, а раньше встречались реже.
     - Я не знаю, - тихо сказал Гарет. - Я, например, о них вообще  ничего
не слышал. Как и о мьюинках.  Оно  заманило  меня  в  лес  и  напало...  Я
побежал... но дорогу в лагерь уже не нашел... а потом увидел свет  в  этом
доме... - Он замолчал и передернул плечами.
     Дженни закончила перевязку. Раны  были  неглубокие,  как  и  те,  что
усеивали  руки  и  лицо  Джона,  но  среди  ножевых   порезов   попадались
подковообразные оттиски человеческих зубов - оружия не менее опасного, чем
отравленные стрелы, во всяком  случае,  в  этом  климате.  Дженни  и  сама
получила  несколько  укусов,  кроме  того,  мышцы  ее  сводило   судорогой
усталости - вот о чем, надо полагать, ни разу не поминали баллады  Гарета.
А опустошенность после убийства -  словно  только  что  сплела  заклинание
смерти! Об этом, конечно, тоже ни слова... В балладах положено  убивать  с
безмятежной, благородной храбростью...
     Сегодня она умертвила по меньшей мере четыре существа, виноватые лишь
в том, что родились  и  выросли  в  людоедском  племени,  а  скольких  еще
искалечила... Эти тоже обречены - либо загниют раны, либо добьют  свои  же
собратья.
     Чтобы выжить в Уинтерлэнде, ей пришлось стать весьма умелой  убийцей.
Но чем больше занималась она целительством, чем больше  узнавала  магию  и
жизнь, из которой магия возникла, тем большее отвращение испытывала она  к
искусству убийства. Слишком часто видела она, что смерть  делает  с  теми,
кто убивает небрежно и без колебаний.
     Серые болотные воды светлели, отражая заоблачный  рассвет.  С  мягким
взмахом сотен крыльев поднялись с ночевок дикие гуси - снова искать дорогу
в бесцветных небесах. Дженни вздохнула, усталая до последней степени. Пока
они не пересекли великую реку Уайлдспэ, об отдыхе можно только мечтать.
     Гарет сказал тихо:
     - Аверсин... лорд Джон... Я... сожалею. Я не понимал, что происходит.
- Он вскинул серые глаза, утомленные и несчастные за треснувшими  стеклами
очков. - И вас я тоже не понимал. Я... я  ненавидел  вас  за  то,  что  вы
оказались совсем другим...
     - Тоже мне новость! - осклабившись, сказал Джон. - Просто меня это не
интересовало... Меня интересовало, чтобы ты остался жив в этих  землях.  А
что я оказался другим... Ну, ты знал только то, что ты  знал,  а  знал  ты
песенки. Я думаю, то же самое было  и  с  Полиборусом,  и  с  Кливи,  и  с
прочими... Кливи, например, пишет, что медвежата рождаются  бесформенными,
а медведица как бы вылепляет их языком, облизывая. Но я-то ему не  поверю,
потому что видел новорожденных медвежат... Хотя насчет львов он,  пожалуй,
прав, что они рождаются мертвыми...
     - Ничего подобного, - сказал  Гарет.  -  Отец  однажды  завел  ручную
львицу, когда я был маленький,  все  львята  родились  живыми.  Похожи  на
больших котят. И пятнистые.
     - Серьезно? - Аверсин был бесконечно рад добавить еще один  клочок  к
своей  сорочьей  коллекции  знаний.  -  Нет,  я  не  говорю,  что  древние
драконоборцы не были героями. Может быть, и Селкитар, и Антара Воительница
в самом деле скакали на дракона с мечами, в золотой броне,  в  плюмажах...
Просто сам я действовал по-другому. А если бы  у  меня  был  выбор,  я  бы
вообще не  стал  драться  ни  с  каким  драконом,  просто  меня  никто  не
спрашивал. - Он ухмыльнулся и добавил: - Ты уж прости, что так вышло.
     Гарет ухмыльнулся в ответ.
     -  Я,  наверное,  родился  под  несчастливой  звездой,  -  сказал  он
несколько смущенно. Затем поколебался, явно решаясь в чем-то признаться. -
Аверсин, послушайте... - Тут он запнулся и вдруг  закашлялся,  потому  что
ветер сменил направление и обдал гарью всех троих.
     - Божья Праматерь, лепешка! - Аверсин вскочил  и  кинулся  к  огню  с
ужасающими проклятиями. - Джен, я не виноват...
     - А кто? - Дженни  куда  менее  торопливо  подошла  к  костру  помочь
отскоблить последние черные комки со сковороды. -  Хотя  ты  прав  -  сама
виновата, нашла кому поручить. Займись лучше лошадьми...
     Она зачерпнула в чашку муки. И хотя лицо ее хмурилось,  но  взглядами
они встретились - как поцеловались.



                                    4

     Следующие несколько дней Дженни с интересом присматривалась  к  тому,
как меняется отношение Гарета к ней и к Джону. Казалось, юноша вернулся  к
дружеской доверчивости, установившейся было между ним  и  ею  сразу  после
избавления от  бандитов  в  развалинах  города,  пока  он  не  узнал,  кем
доводится Аверсину его избавительница. Однако кое-что в его поведении было
новым. Гарет явно нервничал, внезапно замолкал посреди разговора. Если  он
и солгал о чем-то в Холде, то теперь горько сожалел об  этом,  хотя  и  не
настолько, чтобы во всем признаться.
     Как бы там ни было, но Дженни  еще  в  день  освобождения  Гарета  от
мьюинков почувствовала, что скоро все выйдет  наружу.  Джон  уехал  вперед
разведать  разрушенный  каменный  мост,   перекрывающий   бурное   течение
Змеи-реки, оставив их одних с запасными лошадьми и  мулами  среди  хмурого
молчания зимних лесов.
     - Насколько шептуны материальны? - спросил негромко Гарет и  поглядел
через плечо, словно ожидая увидеть  ужас  вчерашней  ночи,  вытаивающий  в
дневную реальность из тумана между деревьями.
     - Достаточно материальны, чтобы убить человека, - сказала  Дженни.  -
Если они, конечно, смогут выманить его из лагеря. Раз пьют кровь - значит,
нуждаются в пище. Но большего о них никто тебе не  скажет.  Ты  выкрутился
чудом.
     - Знаю, - пробормотал он, глядя в смущении на  свои  руки.  Они  были
голые и потрескавшиеся, - плащ и перчатки пропали в доме мьюинков.  Позже,
зимой (Дженни была в этом уверена),  мьюинки  сварят  их  и  съедят  кожу.
Теперь на плечи юноши поверх камзола и заемной куртки был  накинут  старый
плед Джона. С жидкой прядью, прилипшей к  треснувшей  линзе  очков,  Гарет
мало напоминал придворного щеголя, явившегося в Холд несколько дней назад.
     - Дженни, - поколебавшись, сказал он.  -  Спасибо  тебе  еще  раз.  Я
сожалею, что вел себя по отношению к тебе... Просто... - Голос его вильнул
неопределенно.
     - Я подозреваю, - мягко сказала Дженни, - что ты ошибся, спутав  меня
с кем-то, кого ты знал раньше.
     Краска хлынула на щеки юноши. Ветер застонал в голых деревьях.  Гарет
вздрогнул, затем со вздохом повернулся к Дженни.
     - Дело в том, что ты рисковала жизнью, спасая меня, а я,  как  дурак,
втягивал вас в историю. Мьюинки казались мне такими безобидными... И я все
равно никогда не покинул бы лагерь, но...
     Дженни улыбнулась  и  покачала  головой.  Дождь  прекратился,  и  она
откинула капюшон, позволив ветру ворошить свои длинные волосы.  Коснувшись
пятками боков Чалой Тупицы, она  медленно  двинулась  вперед,  увлекая  за
собой весь караван.
     - Это трудно, - сказала она, - не поверить  иллюзиям  шептунов.  Даже
если те, кого ты видишь за пределами магического круга, заведомо не  могут
там быть, не могут выкрикивать  твое  имя,  -  все  равно  что-то  в  тебе
требует, чтобы ты пошел на зов...
     - Какой... какой образ они принимали для тебя?  -  сдавленно  спросил
Гарет.
     Память была недоброй, и Дженни перед  тем,  как  ответить,  помедлила
минуту. Потом сказала:
     - Моих сыновей. Яна и Адрика.
     Видение было тогда настолько реальным,  что,  даже  вызвав  образы  в
магическом кристалле Каэрдина и убедившись,  что  мальчишки  в  целости  и
сохранности обретаются в Холде, Дженни так и не смогла  преодолеть  страха
за них. После небольшого раздумья она добавила:
     - У них злой обычай принимать именно тот образ, который больше  всего
тебя тревожит. Им ведомы не только твоя любовь, но и грехи, и желания...
     Гарет откачнулся и стал смотреть в сторону. Некоторое время  он  ехал
молча, потом спросил:
     - Откуда они знают?
     Она покачала головой.
     - Может быть, читают мысли. А может быть, они - всего  лишь  зеркало,
не сознающее, что оно отражает. И  заклятиями  мы  их  связать  не  можем,
потому что не знаем их сущности.
     Он нахмурился, озадаченный.
     - Их - чего?..
     - Их сути, их внутреннего бытия. - Она натянула поводья как раз перед
длинной извилистой  вмятиной,  где  вода  лежала  среди  деревьев,  словно
мерцающая змея. - Вот, например, кто ты, Гарет из рода Маглошелдонов?
     Он вздрогнул, и она снова прочла страх и вину в его глазах.
     - Я... -  заговорил  он,  запинаясь.  -  Я  -  Гарет  из...  из  рода
Маглошелдонов. Это такая провинция в Белмари...
     Дорогу заливали вечные лесные сумерки. Дженни пристально взглянула  в
глаза юноши.
     - А если бы ты родился не в этой провинции, был бы ты Гаретом?
     - Э... Конечно, я бы...
     - А если бы ты не был Гаретом? - с нажимом продолжала она,  не  давая
ему отвести взгляд. - Мог бы ты  стать  собой?  Если  бы  ты  искалечился,
заболел проказой, лишился бы признаков пола - кто бы ты был тогда?
     - Я не знаю...
     - Ты знаешь.
     - Перестань! - Он попытался  вырваться  -  безуспешно.  Ее  мысленная
хватка стала жестче, Дженни уже проникала в его разум, предъявляя ему  его
самого: живой калейдоскоп заемных  образов  из  тысяч  баллад,  обжигающие
желания юности, незажившие раны от каких-то  горчайших  измен  и  -  самое
главное - клубящуюся тьму едва выносимого  страха.  Она  двинулась  в  эту
темноту. За неясной ложью, сказанной  в  Холде,  скрывался  некий  больший
грех. "В самом деле преступление, - удивилась она, - или  нечто  кажущееся
ему преступлением?"
     - Перестань! - снова закричал Гарет. Отчаяние и ужас  звучали  в  его
голосе. На секунду она увидела его глазами саму себя: безжалостные голубые
глаза, лицо - белое, как костяной клин, вбитый между двух  черных  потоков
волос. Она вспомнила, как Каэрдин впервые проделал с ней то  же  самое,  и
поспешно  отпустила  Гарета.  Он  отвернулся,  прикрывая  лицо,  тело  его
сотрясала дрожь.
     После некоторого молчания Дженни сказала мягко:
     - Извини. Но это и есть сердцевина магии, ключ к  любому  заклятию  -
понять сущность, назвать настоящее имя. Вот тебе правда  о  шептунах  и  о
ведьмах в придачу.
     Дженни тронула лошадь, и они снова двинулись  вперед;  копыта  месили
чайного цвета ил. Она продолжала:
     - Все, что ты можешь сделать, это спросить себя, - а может  ли  такое
быть, чтобы зовущий тебя действительно оказался в лесу.
     - В том-то и дело, - сказал Гарет. - Она вполне могла. Зиерн... -  Он
остановился.
     - Зиерн? - Это было то самое имя,  которое  он  бормотал  в  полусне,
отшатнувшись в Холде от прикосновения Дженни.
     - Леди Зиерн, - после некоторого колебания  сказал  он.  -  Любовница
короля.
     Сквозь полосы грязи и дождя его лицо стало гвоздично-розовым.  Дженни
вспомнила странный смутный сон, темноволосую женщину и ее звонкий смех.
     - Ты ее любишь?
     Гарет покраснел еще больше. Придушенным голосом он повторил:
     - Это любовница короля. Но не королева. Они не венчаны.
     "Как  мы  с  Джоном",  -  подумала  Дженни,  внезапно  поняв  причину
неприязни Гарета к ней.
     - В каком-то смысле, -  спустя  момент  продолжил  Гарет,  -  мы  все
влюблены в нее. Это первая леди двора, самая прекрасная... Мы пишем  о  ее
красоте сонеты...
     - А она тебя  любит?  -  продолжала  допытываться  Дженни,  но  Гарет
замолчал на время, направляя  коня  вверх  по  каменистому  склону  на  ту
сторону впадины.
     В конце концов он сказал:
     - Я... я не знаю. Иногда мне кажется... - Он тряхнул головой.  -  Она
пугает меня, - добавил он. - Кроме того, она ведьма, видишь ли...
     - Да, - мягко сказала Дженни. - Я это предполагала, когда ты  говорил
о ней в Холде... Так ты боялся, что я похожа на нее?
     Казалось, он поражен сказанной ею нелепостью.
     - Но ты совсем на нее не похожа.  Она...  так  прекрасна...  -  Гарет
оборвал фразу, покраснел всерьез, и Дженни рассмеялась.
     - Не беспокойся. Я уже привыкла к тому, что вижу в зеркале.
     - Да нет, ты тоже красива, - запротестовал он. -  Но...  может  быть,
прекрасна - не совсем точное слово...
     - Да ты скажи - безобразна. - Дженни улыбнулась. - Будет куда точнее.
     Гарет упрямо потряс  головой.  Честность  не  позволяла  назвать  ему
Дженни прекрасной, а выразить галантно  то,  что  он  хотел  сказать,  ему
мешала неопытность.
     - Красота... Да дело даже не в красоте, - сказал он наконец. - Просто
она  совсем  другая.  Она  искусна  в  колдовстве,  бесчувственна,  ее  не
интересует ничего, кроме ее власти.
     - Тогда она похожа на меня, - сказала Дженни. - Я тоже кое-что смыслю
в своем ремесле, а бесчувственной меня называли  еще  девчонкой,  когда  я
вместо того, чтобы играть с другими детьми, сидела вечерами перед свечой и
вызывала образы в пламени. Что до остального... - Она вздохнула. - Ключ  к
магии - магия. Чтобы быть магом, ты должен быть им. Так обычно говорил мой
учитель. Жажда власти забирает все, что  у  тебя  есть,  не  оставляет  ни
времени, ни сил, ничего. Мы уже рождаемся  с  зерном  власти  внутри,  нас
гонит голод, которого не утолить. Знания... власть... узнать, что за песню
поют звезды, собрать  все  силы  творения  в  одной  руне,  начертанной  в
воздухе, - вот наша жизнь. И мы всегда одиноки, Гарет...
     Некоторое время они ехали в молчании.  Железноствольные  леса  вокруг
были исполосованы ржавчиной умирающего года. В убывающем свете  дня  Гарет
выглядел старше своих лет: он заметно осунулся,  приключения  и  усталость
оставили землистые следы под глазами. В конце концов он повернулся к ней и
спросил:
     - А маги вообще способны любить?
     Дженни снова вздохнула.
     - Говорят, что жена колдуна - все равно что вдова.  Женщина,  носящая
ребенка мага, должна знать, что ей придется растить его одной: муж  бросит
ее, как только  магия  позовет  его  невесть  куда.  Вот  почему  ни  один
священник не обвенчает колдуна и  ни  один  флейтист  не  сыграет  на  его
свадьбе. А если забеременеет ведьма - это и вовсе жестоко...
     Он покосился недоверчиво, сбитый с толку и словами, и холодностью  ее
голоса, как будто то, что она говорила, не касалось ее совершенно.
     - Ведьма всегда больше заботится об умножении  своей  власти,  чем  о
своем ребенке  или  о  каком-либо  мужчине.  Она  или  покинет  дитя,  или
возненавидит его за то, что оно отбирает у нее время, такое необходимое  -
для медитации, учения, совершенствования своего искусства... Ты знал,  что
мать Джона была ведьмой?
     Гарет уставился на нее, пораженный.
     - Она была шаманом Ледяных Наездников, отец Джона взял ее в битве.  В
твоих балладах ничего об этом не говорится?
     Гарет помотал головой.
     - Фактически ничего. В Гринхайтовом варианте баллады  об  Аверсине  и
Золотом Драконе Вира рассказывается только о его прощании с матерью  в  ее
тереме перед битвой с драконом... Но теперь мне  кажется,  что  эта  сцена
очень похожа на балладу у того же Гринхайта о Селкитаре Драконьей Погибели
и на поздний  Халнатский  вариант  песни  об  Антаре  Воительнице.  Честно
говоря, я просто думал, что все драконоборцы ведут себя похоже...
     Улыбка тронула ее губы, затем исчезла.
     - Она была первым моим наставником на путях власти,  когда  мне  было
всего шесть лет. О ней говорили то же, что и обо мне:  приворожила  лорда,
запутала его в своих долгих волосах... Я тоже так думала, пока не увидела,
как она рвется на волю. В ту пору она уже родила,  но,  когда  Джону  было
пять лет, они ушли в пургу и не вернулись - она и волк с ледяными глазами,
ее единственный друг. Больше их в Уинтерлэнде не видели. А я...
     Наступило долгое молчание, нарушаемое только мягким чавканьем  грязи,
дробью дождя да редким ударом копыта о копыто  засекающегося  мула  Кливи.
Когда  Дженни  заговорила  снова,  ее  голос  был  негромок,  словно   она
беседовала сама с собой:
     - Он хотел, чтобы матерью его детей была я, хотя знал, что я  никогда
не буду жить с ним как жена, не посвящу жизнь дому. Я это  тоже  знала.  -
Она вздохнула. - Львица рожает львят и снова уходит на  охоту.  Я  думала,
что со мной будет то же самое. Всю жизнь меня называли бессердечной -  так
оно, наверное, и было. Я и сама не думала, что полюблю их...
     За деревьями показались обвалившиеся  башни  моста  через  Змею-реку,
вздувшаяся желтая вода  бурлила  под  обрушенными  арками.  Темная  фигура
всадника маячила на хмурой дороге;  очки  блеснули,  как  кругляши  талого
льда, в холодном дневном свете, словно сообщая, что опасности впереди нет.


     В тот день они добрались до руин Эмбера, бывшей  столицы  Вира.  Мало
что осталось от города: рябой каменистый курган да распадающийся фундамент
крепостной стены. Развалины были знакомы Дженни с той давней  поры,  когда
они с Каэрдином искали здесь похороненные в подвалах книги. Дженни  хорошо
помнила, как старик влепил ей пощечину, когда она заговорила  о  том,  как
красивы граненые камни, торчащие из темной заброшенной земли...
     Лагерь они разбили  с  внешней  стороны  крепостного  вала  -  уже  в
сумерках. Дженни собрала кору бумажной березы для растопки  и  сходила  за
водой к ближайшему источнику. Стоило ей вернуться, как Гарет тут же бросил
свои дела и подошел к ней с самым решительным видом.
     - Дженни... - начал он, и она взглянула на него снизу вверх.
     - Да