орван, волосы - если не выжжены, то пропитаны кровью. Кровь тянулась за
ним чернильным следом по полу, показывая, как он полз мимо трупа  Оспри  -
оттуда, из глубины, где чернела огромная туша дракона.
     Дракон  лежал  мерцающей  грудой  обсидиановых  ножей.  Распластанный
ничком, он был чуть выше пояса Дженни  -  блистающая  черная  змея  сорока
футов в длину, окутанная белой дымкой  ядовитого  пара  и  темной  магией;
гарпуны торчали  из  него,  как  стрелы.  Передняя  лапа  еще  тянулась  в
последнем усилии к Джону - сухая, словно рука скелета. Воздух  вокруг  был
отягощен нежным, ясным пением, проникавшим, казалось, прямо в мозг.  Песня
на незнакомом  Дженни  языке,  песня  о  холоде,  о  звездах,  о  восторге
затяжного броска сквозь вечную тьму. Мелодия была полузнакомой, как  будто
Дженни уже слышала когда-то давным-давно отдельные ее такты, являвшиеся ей
потом во сне.
     Затем дракон Моркелеб приподнял голову, и глаза их встретились.
     Две серебряные лампы, кристаллический белый калейдоскоп,  холодный  и
нежный, тлеющий, как сердцевина угля.  И  Дженни  отшатнулась,  пораженная
чувством, что она смотрит в глаза мага - такого же,  как  она  сама.  Было
что-то ужасное и притягательное в этих глазах; пение в ее мозгу  зазвучало
громче, словно некий голос  обращался  к  ней,  и  слова  становились  все
понятнее и понятнее. И она ощутила с новой остротой  тот  вечный  душевный
голод, которого не утолить.
     Отчаянным усилием Дженни вырвалась из  мерцающей  пропасти  и  отвела
взгляд.
     Теперь она знала, почему все легенды предостерегали, что  ни  в  коем
случае нельзя смотреть в глаза дракону. Дело вовсе не в  том,  что  дракон
может взглядом лишить тебя воли и ударить врасплох.
     Просто, даже вырвавшись, ты оставляешь часть души в  глубине  ледяных
кристаллических глаз.
     Дженни  повернулась,   готовая   бежать   сломя   голову   от   этого
всепонимающего взгляда, от пения, проникающего в мозг, но споткнулась  обо
что-то, лежащее на полу. И, лишь  уставившись  на  простертого  у  ее  ног
мужчину, она заметила наконец-то, что раны его еще кровоточат.



                                    10

     - Он  не  может  умереть!  -  Гарет  бросил  охапку  свеженаломанного
хвороста и обратил к Дженни умоляющие глаза. Как будто с той властью,  что
оставалась в ее усталом израненном разуме, она могла еще что-то сделать!
     Не отвечая, Дженни склонилась над закутанным в шкуры и пледы  Джоном,
коснулась ледяного лица. Чувства  ее  были  притуплены  отчаянием,  как  у
заблудившегося путника, в который уже раз оказавшегося  на  той  же  самой
поляне.
     Ведь знала же, знала еще при первой их встрече, что именно так все  и
кончится! Вот и кончилось. Никогда  уже  не  поглядеть  ей  в  эти  карие,
мальчишески озорные глаза...  Зачем  она  не  прогнать  его  тогда,  зачем
послушалась слабого, идущего из сердца  шепота:  "Я  больше  не  могу  без
друга..."
     Дженни  выпрямилась,  отряхнула  юбку,  зябко  закуталась   в   плед,
накинутый поверх овечьей куртки. Гарет следил за  ней  собачьими  глазами,
больными и жалобными. Стоило ей двинуться к скарбу, как он  тут  же  пошел
следом.
     ...А любовников она бы себе нашла. Переспать с ведьмой - приключение,
да и примета есть, что после этого станешь  счастливым...  Почему  она  не
прогнала его утром и говорила с  ним  весь  день,  словно  забыв,  что  он
мужчина  -  враг,  норовящий  лишить  свободы!  Зачем  она  позволила  ему
коснуться своей души, как позволила коснуться тела!..
     В оцепенелой тишине ночи висела белая ущербная  луна.  Ее  призрачный
свет вылеплял из мрака руины городка в Долине. Полено просело в  умирающем
костре; алый отблеск лег на погнутые звенья кольчуги Джона, клейко блеснул
на вывернутой ладонью вверх обожженной руке, и Дженни показалось, что тело
ее - сплошная открытая рана.
     "Мы изменяем все, до чего ни дотронемся", - в отчаянии подумала она.
     ...Зачем она позволила ему изменить себя! Магия - единственный ключ к
магии, и он знал это с самого начала. Но  ведь  и  Дженни  знала,  кто  он
такой. Человек, отдающий жизнь за ближних, и если бы только за ближних!
     А послушайся он Зиерн...
     С яростным омерзением она отбросила эту мысль, прекрасно понимая, что
Зиерн - та в самом деле могла бы своим колдовством спасти Джона. Весь день
Дженни хотелось заплакать от бессилия что-либо поправить - и в прошлом,  и
в настоящем.
     Жалобный ребяческий голос Гарета вывел ее из слепого круга  ненависти
к самой себе.
     - Неужели ты больше ничего не можешь сделать?
     - Я уже сделала все, что могла, - устало отозвалась  она.  -  Промыла
раны, зашила, наложила заклинания... Кровь дракона  ядовита,  а  своей  он
потерял очень много...
     - Но должно же быть хоть что-нибудь... - В беглом  блике  костра  она
увидела, что Гарет плачет.
     - Ты просишь меня об этом уже десятый раз за вечер, - сказала Дженни.
- Но это не в моих силах... не в моей власти...
     Теперь она пыталась убедить себя, что, не полюби она  Джона,  потрать
все силы и время на магию - ничего бы в итоге не изменилось.
     Посвяти она каждое утро медитации и изматывающим  упражнениям  вместо
того, чтобы болтать с Джоном, лежа в постели, - смогла бы она уберечь его?
     Нет, не смогла бы... Просто стала бы чуть сварливее, чуть  скучнее...
Как Каэрдин...
     Но даже с ее жалкой школярской магией,  прилежно  выводящей  руну  за
руной, - надо было что-то делать. Дженни попыталась  сосредоточиться  и  с
новым отчаянием осознала, что исцелить Джона  ей  не  по  силам.  Что  там
говорила Мэб о врачевании?..
     Дженни  сгребла  обеими  руками  тяжелые  волосы,  приподняла.  Плечи
сводило судорогой от усталости; она не спала уже вторую ночь.
     - Самое большее, что мы можем сейчас сделать - это нагревать камни  в
костре и обкладывать ему бока, - сказала она наконец. - Иначе  его  добьет
холод.
     Гарет сглотнул и шмыгнул носом.
     - И все?
     - Пока все. Если к утру он будет выглядеть чуть  покрепче,  попробуем
увезти его отсюда...
     Но в глубине души Дженни прекрасно понимала, что  до  утра  Джону  не
дожить. Снова припомнилось видение в чаше воды. Надеяться было не на что.
     Поколебавшись, Гарет предложил:
     - Врачи есть в Халнате. Там Поликарп, он сам врач...
     - И армия у стен города? - Голос ее звучал  глухо  и  безразлично.  -
Если он доживет до утра... Мне бы не хотелось посылать тебя в когти Зиерн,
но утром тебе все-таки придется взять Молота Битвы и съездить в Бел.
     Услышав имя Зиерн, Гарет даже осунулся  -  образ  колдуньи  наверняка
возник перед ним вновь. Справившись с собой, юноша хмуро кивнул, и  Дженни
внезапно всмотрелась в его лицо. Надо же, не убежал... Не бросил...
     - Явишься в тот дом и приведешь сюда Мэб, - продолжала она. -  Где-то
здесь, в Бездне, должны быть лекарства гномов... - Дженни осеклась.  Потом
повторила медленно: - Лекарства гномов...
     Как иголка, вонзившаяся в онемелую руку, прошила болью новая надежда.
     - Гарет, где карты Джона?
     Гарет моргал непонимающе, слишком еще напуганный  возможностью  новой
встречи с Зиерн. Потом вздрогнул, лицо его исказилось радостью, и он издал
вопль, слышимый, должно быть, и в Беле.
     - Пещеры Целителей! - Гарет кинулся  к  Дженни  и  обхватил  длинными
руками, чуть не свалив с ног. - Я же знал!  -  захлебывался  он,  став  на
секунду прежним  восторженным  Гаретом.  -  Я  знал,  что  ты  обязательно
что-нибудь придумаешь! Ты можешь...
     - О том, что я могу, ты ничего не  знаешь.  -  Дженни  высвободилась,
злясь на него за всплеск тех самых чувств, что  уже  расходились  и  в  ее
крови подобно глотку крепкого бренди. Повернулась и быстро пошла к  Джону,
пока  Гарет,  сделавшись  сразу  похожим  на  радостного  большого  щенка,
раскидывал скарб в поисках карты.
     "Лучше  уж  безысходность,  чем   надежда,   -   думала   Дженни.   -
Безысходность хотя бы не требует от тебя никаких действий..."
     Она откинула со лба Джона рыжеватую прядь, кажущуюся почти черной  на
обескровленной коже, и, напрягая память, попыталась восстановить то, о чем
когда-то говорила Мэб: эссенции,  замедляющие  и  укрепляющие  прерывистое
сердцебиение; мази, ускоряющие исцеление тела; фильтры, выводящие  яды  из
вен и вливающие очищенную кровь. И еще там должны быть  магические  книги,
заклинания,  привязывающие  душу  больного   к   телу,   пока   плоть   не
восстановится... "Ты найдешь их, - говорила она себе. - Ты  должна..."  Но
первое же воспоминание о том, что поставлено  на  карту,  лишило  ее  сил.
Усталость была чудовищной, и Дженни подумала даже, что умри он сейчас -  и
ей не пришлось бы продолжать  эту  безумную,  безнадежную  борьбу  за  его
жизнь.
     Держа его  ледяные  руки  в  своих,  она  соскользнула  на  минуту  в
исцеляющий транс, нашептывая Джону его настоящее имя. Но отзыва так  и  не
прозвучало - душа Джона была уже очень далеко.
     Зато прозвучало иное, от чего сердце  Дженни  сжалось:  металлический
скрежет чешуи по камню и дрожь напоенного музыкой воздуха.
     Дракон был жив.
     - Дженни! -  Гарет  возник  снова  с  беспорядочной  охапкой  грязной
бумаги. - Я нашел их, но... Пещер Целителей там не обозначено. - Глаза его
за расколотыми дурацкими очками были полны тревоги. - Я бы увидел...
     Трясущимися руками Дженни взяла у него карты. При  свете  костра  она
разбирала  названия  туннелей,  пещер,  подземных  рек   -   все   четкими
руническими буквами, начертанными твердой рукой Дромара. И - россыпь белых
пятен, непомеченных и неназванных. Дела гномов...
     Вне себя Дженни отшвырнула бумагу.
     - Будь он проклят  с  его  секретами!  -  злобно  прошептала  она.  -
Конечно, Пещеры Целителей это  и  есть  Сердце  Бездны,  которым  они  все
клянутся!
     - Но... - Гарет запнулся на миг. - Разве ты  не  можешь...  найти  ее
как-нибудь?
     Ярость утраченной надежды,  страх  и  ненависть  к  упрямству  гномов
захлестнули на минуту Дженни.
     - В этом муравейнике? - крикнула она.
     Потом вспомнила о драконе, залегшем в Бездне, и  чуть  не  застонала.
Еще секунда - и она бы вызвала молнию - выжечь весь этот мир дотла.
     Молнию... Чтобы вызвать молнию, надо быть Зиерн.  Дженни  взяла  один
кулак в другой и прижала к губам, ожидая, когда уйдут страх  и  ярость.  И
они ушли, оставив ей пустоту и беспомощность. Как будто оборвался вопль  -
и оглушила страшная тишина склепа.
     Глаза Гарета все еще выпрашивали ответа. Дженни сказала тихо:
     - Я попробую. Мэб кое-что рассказала мне...
     Мэб рассказала лишь то, что человека, сделавшего неверный  шаг,  ждут
внизу безумие и голодная смерть.
     Услышь это Джон, что бы он сказал ей? "Божья Праматерь, Джен, да ты и
проголодаться не успеешь, как дракон тебя слопает!"
     Ах, Джон... И всегда-то он заставлял ее смеяться в самый неподходящий
момент...
     Дженни встала; холод пронизал  до  костей.  Медленно,  как  столетняя
старуха, она снова двинулась к груде вещей. Гарет шел по пятам, кутаясь  в
свой алый плащ и не переставая возбужденно говорить о чем-то. Она  его  не
слышала.
     И лишь когда Дженни повесила на плечо большую лекарскую сумку и взяла
алебарду, юноша наконец-то ощутил всю тяжесть ее молчания.
     - Дженни, - внезапно встревожась, сказал он  и  ухватил  ее  за  край
пледа. - Дженни... Но ведь дракон - мертв? Я имею в виду: яд подействовал,
так ведь? Он  должен  был  подействовать!  Ты  же  вынесла  оттуда  Джона,
значит...
     - Нет, - тихо сказала Дженни и удивилась своему злобному равнодушию к
самой себе. Даже при встрече с шептунами в лесах Вира она боялась  больше,
нежели теперь. Шагнула было вниз, к утопленным во тьме руинам городка,  но
Гарет забежал спереди, схватил за руку.
     - Но... Дракон ведь отравлен... Он, наверное, скоро...
     Она покачала головой.
     - Нет. Не скоро. - Дженни отвела его руку. Она уже на  все  решилась,
хотя и знала, что на успех рассчитывать нечего.
     Гарет сглотнул с трудом, его худое лицо исказилось в тусклом багровом
отсвете костра.
     - Давай я пойду, - вызвался он. - Ты расскажешь мне,  что  искать,  и
я...
     Несмотря на всю свою угрюмую решимость, она рассмеялась - нет, не над
ним, а над бледной галантностью,  подвигнувшей  его  на  такую  нелепость.
Конечно, законы баллад требовали, чтобы в подземелья пошел сам  Гарет.  Но
он бы, наверное, и не понял даже,  какую  нежность  почувствовала  к  нему
Дженни именно за абсурдность этого предложения.  Такую  нежность,  что  не
засмейся она сейчас - она бы заплакала.
     Дженни  приподнялась  на  цыпочки  и,  притянув  Гарета   за   плечи,
поцеловала его в худую щеку.
     - Спасибо, Гарет, - пробормотала она. - Но  ты  не  умеешь  видеть  в
темноте и не разбираешься в зельях...
     - Нет, серьезно... - настаивал он, явно не зная, то ли ему облегченно
вздохнуть, услышав отказ, то ли прийти в отчаяние, то  ли  успокоить  себя
мыслью, что Дженни и впрямь лучше подходит для этого  дела,  чем  он  сам,
несмотря на все его рыцарство.
     - Нет, - сказала она ласково. - Смотри только, чтобы  Джон  не  мерз.
Если я не вернусь... - Дженни запнулась,  вспомнив  о  том,  что  ее  ждет
впереди: либо дракон, либо голодная смерть в лабиринте. Сделав  над  собой
усилие, она договорила: - Тогда  делай  то,  что  сочтешь  нужным.  Только
постарайся не шевелить его хоть некоторое время.
     Замечание  было  бесполезным,  и  Дженни  это  знала.  Она   пыталась
вспомнить, что ей говорила Мэб  о  темном  царстве  Бездны,  но  в  памяти
вставали лишь алмазно мерцающие глаза  дракона.  Просто  нужно  было  хоть
чем-то ободрить Гарета. И удостовериться самой, что, пока Джон жив,  Гарет
лагеря не покинет.
     Дженни сжала на прощанье руку юноши и двинулась  в  путь.  Кутаясь  в
плед, она шла туда, где над смутными руинами громоздился Злой Хребет,  еле
вырисовываясь на фоне тусклого смоляного  неба.  Оглянувшись  в  последний
раз, она увидела, как слабый отсвет умирающего костра очертил на мгновение
профиль Джона.


     Пение зазвучало задолго до того, как  Дженни  достигла  Внешних  Врат
Бездны. Оскальзываясь на покрытых инеем и омытых  луной  камнях,  она  уже
чувствовала всю его печаль и ужасающую красоту, лежащую  за  пределами  ее
понимания.  Пение  вторгалось  в  старательно  припоминаемые  ею   обрывки
рассказов Мэб о Пещерах Целителей и даже в мысли о  Джоне.  Казалось,  оно
плывет в воздухе,  хотя  Дженни  сознавала,  что  это  вселяющее  дрожь  и
заставляющее резонировать каждую косточку пение на самом деле звучит  лишь
в ее мозгу. Когда она остановилась в проеме Врат, глядя  на  свою  смутную
тень в потоке лунного света, врывающегося в черноту Рыночного Зала,  пение
усилилось, ошеломило.
     Беззвучное,  оно  уже  пульсировало  в  ее  крови.  Образы  настолько
сложные,  что  она  не  могла  ни  полностью   осмыслить   их,   ни   даже
почувствовать, переплетались  в  ее  сознании  -  обрывки  воспоминаний  о
звездной бездне, куда не проникает солнечный свет, об усталости от  любви,
способ  и  мотивы  которой  были  ей  странны;   что-то   из   математики,
устанавливающей причудливые связи между не  известными  ей  вещами.  Пение
потрясало мощью, совсем  не  похожее  на  то,  что  когда-то  звучало  над
оврагом, где был убит Золотой Дракон Вира.  Огромная  власть  и  мудрость,
накопленные за бесчисленное  количество  лет,  пели  в  непроглядной  тьме
Рыночного Зала.
     Дженни еще не видела самого дракона, но по скрипу чешуи догадывалась,
что он должен лежать где-то на пороге Большого Туннеля, ведущего в Бездну.
Затем во мраке мягко вспыхнули отраженным лунным светом его  глаза  -  две
серебряные лампы;  пение  в  мозгу  поплыло,  сверкающие  узоры  сплелись,
скрутились в смерч с сияющей сердцевиной. И в сердцевине этой складывались
слова:
     "Ищешь лекарств, колдунья? Или надеешься этим оружием, что  несешь  с
собой, достичь того, чего не достигла с помощью яда?"
     Музыка была зримой. Казалось, понятия рождаются прямо в мозгу Дженни.
"Проникни они чуть глубже, - испуганно подумала она, - и станет больно".
     - Я иду за лекарствами, -  сказала  Дженни,  и  голос  ее  отозвался,
раздробившись эхом, в источенных водой каменных  клыках.  -  Власть  Пещер
Целителей известна повсюду.
     "Да, я знаю. Место, куда приносили  раненых.  Там  пряталась  горстка
гномов. Дверь была низкая, но я проломился  внутрь,  как  волк,  когда  он
проламывается в кроличью нору. Я  питался  ими  долго,  пока  они  все  не
кончились. Они тоже хотели отравить меня. Думали, я не замечу,  что  трупы
начинены ядом. Это, должно быть, то место, которое ты ищешь".
     Зримая музыка драконьей речи сплелась в подробный образ долгого  пути
в темноте, похожий на обрывок ускользающего сна, и Дженни, на  миг  обретя
надежду, попыталась запомнить эту стремительную череду картин.
     Колдовским своим зрением она различала его, распростертого в  темноте
на самом пороге Туннеля. Он уже вырвал гарпуны из горла и брюха, и теперь,
почерневшие от ядовитой крови, они валялись в отвратительном месиве  слизи
и золы на каменном полу. Лезвия чешуи на спине и боках дракона поникли, их
бритвенные края лунно мерцали во тьме, но шипы, защищающие  позвоночник  и
суставы, еще топорщились грозно, а огромные крылья были изящно  сложены  и
прижаты к телу. Голова его, больше всего чарующая Дженни, длинная и узкая,
слегка напоминающая птичью, была заключена в броню из костяных пластин. Из
этих-то пластин и росла  густая  грива  тонких  роговых  лент,  путаясь  с
пучками длинных волос, как могли  бы  перепутаться  папоротник  и  вереск.
Длинные нежные усы, все в мерцающих гагатовых шишечках, бессильно опали на
пол. Он лежал, как пес, уронив голову между передними  лапами,  и  тлеющие
глаза его были глазами мага и в то же время глазами зверя.
     "Я заключу с тобой сделку, колдунья".
     Похолодев, но нисколько  не  удивившись,  Дженни  поняла,  о  чем  он
собирается просить, и сердце ее забилось - не то от страха, не то от некой
не ведомой ей надежды.
     - Нет, - сказала она, но что-то в душе ее сжалось при  мысли  о  том,
что столь прекрасное и столь могущественное создание должно умереть. "Он -
зло", - говорила себе Дженни и сама в это верила. И все  же  было  в  этих
певучих серебряных глазах что-то, не дающее ей уйти.
     Властно изогнув шею, дракон приподнял голову над полом. Кровь  капала
с его спутанной гривы.
     "Полагаешь, что даже ты, колдунья, умеющая видеть в  темноте,  можешь
распознать пути гномов?"
     И перед глазами Дженни прошла  новая  череда  картин  -  бесконечный,
черный, сырой лабиринт Бездны. Сердце ее упало:  с  горсткой  разрозненных
образов, вырванных из речи дракона, и скудных  упоминаний  Мэб  о  Пещерах
Целителей Дженни показалась себе ребенком, вообразившим,  что  несколькими
камушками он может поразить льва.
     Все же она ответила:
     - Мне рассказали, как найти дорогу.
     "И ты поверила? Гномы  редко  говорят  правду,  когда  дело  касается
Сердца Бездны".
     Дженни вспомнила пробелы, оставленные Дромаром на карте.
     - Как и драконы, - угрюмо возразила она.
     Сквозь истощение и боль, терзающие его разум, она почувствовала вдруг
изумление, словно тонкая струйка прохладной воды влилась в кипяток.
     "А что такое правда, колдунья? Правда,  видимая  драконом,  неприятна
для людских глаз, какой бы странной и непонятной она им ни казалась. И  ты
это знаешь".
     Дженни видела, что он чувствует ее  очарованность.  Серебряные  глаза
манили ее, разум дракона касался разума Дженни, как соблазнитель  касается
женской руки. А она все никак не могла  отдернуть  руку,  и  он  это  тоже
понимал. Дженни старалась вырваться: вспоминала Джона,  вспоминала  детей,
пытаясь памятью о них защититься  от  этой  власти,  влекущей,  как  шепот
бесформенной ночи.
     Отчаянным усилием он