ностью  или
злиться на него за легкомысленные речи о том, что  для  нее  и  для  сотен
других людей означало бессонные, наполненные ужасом ночи,  или  же  просто
пожалеть наивного мальчика, всерьез полагающего, что можно выйти  с  тремя
футами стального клинка  против  двадцати  пяти  футов  шипастой  огненной
смерти.
     - Никакого меча не было, - сказала она. - Джон прыгнул на него сверху
(кстати, в овраг, а ни в какую не  в  пещеру  -  пещер  у  нас  здесь  нет
вообще). Сначала  ударил  по  крыльям,  чтобы  тварь  не  могла  взлететь.
Собственно, отравленные гарпуны были нужны, чтобы сделать дракона вялым, а
добивать его пришлось уже топором.
     - Топором?! - закричал Гарет. - Это... это самая отвратительная вещь,
какую я когда-либо слышал! Где же здесь великолепие? Где честь? Это же все
равно что подсечь противнику сухожилия на дуэли!
     - Это была не дуэль, - заметила Дженни.  -  Если  дракон  поднялся  в
воздух - противнику конец.
     - Но это бесчестно! - страстно настаивал юноша, видно,  полагая  этот
довод решающим.
     - Сражайся он  с  человеком,  вызвавшим  его  на  поединок,  -  тогда
конечно. Но с таким благородством Джон еще ни разу в жизни не сталкивался.
Бандиты всегда норовят ударить  в  спину,  даже  если  ты  в  меньшинстве.
Кстати, Джон, как единственный  здесь  представитель  королевской  власти,
всегда в меньшинстве. А дракон, Гарет, превышает двадцать футов в длину  и
может убить человека одним взмахом  хвоста.  И  потом  ты  сам  сказал,  -
добавила она с улыбкой, - что  есть  ситуации,  в  которых  понятие  чести
неприменимо...
     - Это совсем другое! - ответил несчастный, лишенный  доброй  половины
иллюзий юноша, и некоторое время они ехали молча.
     Склон под копытами  коней  становился  все  круче,  туманный  коридор
кончился. Засеребрились вдали круглогорбые, слабо различимые холмы. Стоило
путникам выехать из леса, как на них накинулся ветер, треплющий  одежду  и
лижущий щеки, как плохо обученный  пес.  Откинув  охапку  залепивших  лицо
волос, Дженни бросила взгляд на озирающегося с недоумением  Гарета.  Юноша
явно  не  предполагал  найти  своего  героя  в  этом  блеклом  бездорожье,
состоящем из мха, воды и камней.
     Что до Дженни, то ее, как всегда,  странным  образом  возбуждал  этот
скудный мир. Вересковые  пустоши  тянулись  на  сотни  миль  к  северу  до
оправленных в лед берегов океана, и Дженни знала здесь  каждую  трещину  в
граните, любое торфяное болотце, низинку,  где  вереск  разрастался  летом
особенно густо. Они читала на снегу следы зайцев, лис, сумчатых мышей  вот
уже три  десятилетия.  Старый  Каэрдин,  полусвихнувшийся  над  книгами  и
легендами  о  Старых  Королях,  помнил  еще  дни,  когда  войска  покинули
Уинтерлэнд и ушли на юг - расправляться  с  непокорными  лордами.  Каэрдин
ужасно злился,  когда  Дженни  говорила  об  очаровании  Уинтерлэнда  и  о
серебряном слиянии ветра и камней. Но временами  и  она  тоже  чувствовала
горечь и обиду  за  родной  край  -  когда  пыталась  помочь  деревенскому
ребенку, чей недуг лежал за пределами ее знаний, а книги,  которые  у  нее
были, ничего не говорили о том, как спасти его жизнь.  Или  когда  Ледяные
Наездники, переправившись лютой зимой на  льдинах,  жгли  с  таким  трудом
построенные амбары и резали еле поднятый на скудных  кормах  скот.  И  это
чувство беспомощности заставляло ее ценить  маленькие  радости  и  скудные
красоты в  однообразной  череде  жизни  и  смерти.  Дженни  не  смогла  бы
объяснить это ни Каэрдину, ни этому юноше, никому.
     В конце концов она сказала мягко:
     - Джон никогда бы не пошел на дракона,  Гарет,  будь  у  него  другой
выход. Но тан Алин Холда и лорд Вира - единственный мужчина в Уинтерлэнде,
обученный военному ремеслу. Собственно,  это  и  значит  быть  лордом.  Он
дрался с драконом точно так же, как дрался бы с волком или с  какой-нибудь
другой тварью, убивающей его подданных. У него не было выбора.
     - Дракон не тварь! - запротестовал Гарет.  -  Это  самый  почетный  и
величайший вызов лучшим рыцарям из рода человеческого.  Ты,  должно  быть,
ошибаешься. Он не мог биться просто по обязанности! Он не мог!
     Отчаяние звучало в его голосе, и это заставило  Дженни  взглянуть  на
него с любопытством.
     - Да, конечно, - согласилась она. - Дракон не тварь. А тот дракон был
поистине прекрасен.
     Воспоминание  смягчило  ее  голос.  Воспоминание,  в  котором  сквозь
отуманивающий страх сияла угловатая неземная красота..
     - Он был вовсе не золотой - это в твоих песнях его так окрестили.  Он
был скорее янтарный, с такой, знаешь, коричневатой  дымкой  на  хребте,  а
брюхо у него как из слоновой кости. Узор чешуи по бокам -  вроде  бисерной
вышивки на туфлях: похоже на ирисы - все оттенки пурпурного и голубого.  И
голова у него тоже как  цветок.  Глаза  и  челюсти  обведены  чешуей,  как
цветными лентами, с пурпурными шипами и пучками белых и  черных  волос.  У
него усы, как  у  рака,  но  усаженные  жемчужными  шишечками.  Надо  быть
мясником, чтобы убить такую красоту.
     Они обогнули каменистую вершину. Под ними подобно разлому в гранитном
хаосе тянулась ломаная линия глинистых полей, туман лежал на  них  пасмами
грязной шерсти, цепляясь  за  жнивье.  Чуть  поодаль  лепилась  неопрятная
тесная деревушка, испятнанная голубыми древесными дымками.  Ледяной  ветер
донес до них  вонь  жилья:  где-то  варили  жгучее  щелочное  мыло,  гнили
отбросы, сладковатый запах  солода  вызывал  тошноту.  Лай  собак  плыл  в
воздухе подобно церковному благовесту. Посредине деревни оседала  чуть  ли
не на глазах неуклюжая башня - остаток родового замка.
     - Дракон был прекрасным созданием, Гарет, - сказала Дженни. -  Но  он
унес девчонку, а ей было  всего  пятнадцать.  Джон  даже  не  разрешил  ее
родителям взглянуть на тело...
     Она коснулась пятками боков Лунной Лошадки и послала ее вниз по сырой
глине дороги.


     - И в этой деревне ты живешь? - спросил Гарет, когда они приблизились
к стенам.
     Дженни покачала головой,  все  еще  стараясь  выбраться  из  горькой,
смутной путаницы воспоминаний об убийстве дракона.
     - У меня свой дом милях в шести отсюда на Мерзлом Водопаде. Хотя  моя
магия невелика, она требует тишины и одиночества, - нехотя добавила она. -
Впрочем, мне многого и не надо. Я  -  целительница  и  повивальная  бабка,
единственная в землях лорда Аверсина.
     - А что... мы скоро въедем в его земли?
     Его голос дрожал, и Дженни, посмотрев с  беспокойством  на  спутника,
увидела, как бледно его лицо. Несмотря на холод, по впалым  щекам  Гарета,
покрытым золотистым  пушком,  катился  пот.  Слегка  удивленная  вопросом,
Дженни сказала:
     - Это земли лорда Аверсина.
     Пораженный, он вскинул голову.
     - Так эта... это селение тоже принадлежит лорду Аверсину?
     - Это Алин Холд, - сухо ответила Дженни.
     Копыта застучали по гулкому деревянному мосту.
     Городишко  жался  внутри  крепостной  стены,  возведенной  еще  дедом
нынешнего  лорда,  старым  Джеймсом  Стэндфастом,  в  качестве  временного
укрепления. Пережившая пятьдесят зим стена напоминала теперь руины. Сквозь
бревенчатый туннель в коренастой сторожевой башне  были  видны  неряшливые
домишки, толпящиеся вокруг самого  Холда,  как  будто  отпочковавшиеся  от
громоздкого  строения.  Они  были  кое-как  сложены  из  дикого  камня  на
фундаменте древних стен, покрыты речным тростником и источены временем. Из
бойницы башни высунулась старая Пэг,  ее  полуседые  косы  свесились,  как
разлохмаченные веревки.
     - Повезло  тебе,  -  окликнув  Дженни,  произнесла  она  с  гортанным
северным выговором. - Лорд-то прошлой ночью с дозора вернулся! Где-то  тут
бродит.
     - Это она не о... Это она о лорде  Аверсине?  -  шепнул  шокированный
такой фамильярностью Гарет.
     - Другого лорда у нас нет.
     - О... - Он моргнул, делая еще одну мысленную поправку. - Сам ездит в
дозор?
     - Охрана границ. Он объезжает свои земли - в основном только  этим  и
занят. Он и добровольцы из ополчения. - Глядя на опрокинутое лицо  Гарета,
она добавила нежно: - Вот это и значит быть лордом.
     - Да нет же! - сказал Гарет. - Ты же сама знаешь, что это не так. Это
- доблесть, это - благородство...
     Но они уже выехали из полумрака бревенчатого  туннеля  на  освещенную
негреющим солнцем площадь.
     Гам, сплетни, убожество - и все-таки селение  Алин  всегда  нравилось
Дженни. Здесь прошло ее детство. Каменный дом, в котором до сих  пор  жила
ее сестра с мужем, стоял в переулке у крепостной стены. Деверь, правда, не
любил вспоминать про  их  родство.  Они  относились  к  ней  с  испуганным
уважением и делали вид,  что  не  знают  ее,  -  простые  крестьяне  с  их
маленькими судьбами, с наезженной колеей  сезонных  работ,  но  она-то  их
знала. Она знала их жизнь не хуже, чем свою собственную. Не было дома, где
бы она не принимала ребенка, или не врачевала бы болезнь, или не  боролась
бы со смертью в одном из ее бесчисленных в Уинтерлэнде видов. Да, она была
знакома и с ними, и с путаным повторяющимся узором их печалей и радостей.
     Пока лошади шлепали по стоячей воде к центру площади, Дженни  видела,
как Гарет со старательно скрываемым отвращением  озирается  на  поросят  и
цыплят, делящих зловонные переулки со  стайками  визжащей  детворы.  Порыв
ветра донес до них дым из кузницы, а с  ним  -  слабое  дуновение  жара  и
обрывок непристойной песни кузнеца Маффла.  В  одной  улочке  выплескивала
мыльную воду прачка, в другой Дэнни Уэрвилл, чьего ребенка Дженни  приняла
три месяца назад, доила одну из своих ревущих коров: половину молока  -  в
ведро, половину - мимо.  Дженни  видела,  как  взгляд  Гарета  недоверчиво
задержался на убогом храме  с  комковатыми,  грубо  вытесанными  подобиями
Двенадцати Богов,  не  отличимых  друг  от  друга  во  мраке  ниши,  затем
перекочевал к вращающемуся Кресту Земли и Неба,  сложенному  из  камня  на
бесчисленных дымоходах деревни. Спина юноши стала прямой при  столь  явном
свидетельстве язычества, а  верхняя  губа  вытянулась,  когда  он  заметил
свиной загон, пристроенный к одной  из  стен  храма,  и  пару  мужланов  в
придачу. Облаченные в потертую кожу и пледы, они лениво болтали,  опершись
на жерди ограды.
     - Нет, ей-богу, свиньи могут предсказывать погоду,  -  говорил  один,
протягивая палку, чтобы почесать спину громоздящейся в  загоне  чудовищной
черной свинье. - Кливи пишет об этом в своем "Земледельце", да я и сам  не
раз это замечал. И еще они смышленые, смышленей собак. Моя тетка Мэри  (ты
помнишь тетю Мэри?) пробовала их учить еще поросятами и,  знаешь,  выучила
одного, белого - он за ней туфли таскал.
     - Да ну? - сказал второй, скребя в затылке. Дженни направила лошадь в
их сторону, и Гарет, раздраженно ерзая в седле, был  вынужден  последовать
за ней.
     - Точно говорю! -  Тот,  что  повыше,  причмокнул  губами,  и  свинья
приподняла в ответ рыло с хрюканьем, выражавшим нежнейшую привязанность. -
В  "Аналектах"  Полиборуса  сказано,  что  в   Древних   Культах   свиньям
поклонялись, причем не как дьяволам (это все папаша Гиеро выдумал), а  как
Богиням Луны. - Он толкнул очки в  стальной  оправе  повыше,  к  седловине
своего длинного носа - забавный жест для человека, стоящего по щиколотку в
свином помете.
     - А и взаправду! -  подхватил  второй.  -  Старушка  эта,  когда  еще
молодая была и вовсю  бегала,  представляешь,  дверь  из  загона  отворять
научилась. Только, бывало... О! - Он торопливо поклонился, заметив  Дженни
и раздосадованного Гарета, сидящих молча в седлах.
     Тот, что повыше, обернулся. Карие глаза за  толстыми  стеклами  очков
встретились с  глазами  Дженни,  утратили  свою  обычную  настороженность,
оттаяли  внезапно  и  озорно  просветлели.  Среднего  роста,  не  очень-то
располагающий к себе, лохматый и небритый, в вечной своей  старой  кожаной
куртке  и  волчьем  камзоле,  залатанном  кусочками  металла  и  обрывками
кольчуги, чтобы уберечь суставы, - что в нем было такого,  в  который  раз
удивилась она, что и после десяти лет наполняло  ее  абсурдной  ребяческой
радостью?!
     - Джен! - Он  улыбнулся  и  протянул  ей  руки.  Она  приняла  их  и,
соскользнув с седла, оказалась в его  объятиях,  в  то  время  как  Гарет,
неодобрительно на это поглядывая, все никак не  мог  задать  свой  главный
вопрос.
     - Джон, - сказала она и повернулась к юноше,  -  это  Гарет  из  рода
Маглошелдонов. А это - лорд Джон Аверсин Драконья Погибель из Алин Холда.
     Гарет утратил дар речи. Взгляд его  стал  тупым,  как  у  оглушенного
ударом по шлему. Потом с излишней торопливостью он стал слезать  с  седла,
зацепил раненую руку, выдохнул резко. Вряд ли ему приходило в  распаленную
фантазиями голову, подумала Дженни, что он  встретит  героя  своих  баллад
пешим, да еще и по щиколотку в грязи у свиного загона. Судя  по  выражению
лица, Гарет, хотя и знал прекрасно, что с высоты его роста любой покажется
коротышкой, все же был поражен, увидев,  что  легендарный  лорд  почти  на
голову ниже его. И вряд ли в  какой-нибудь  балладе  упоминалось  о  такой
детали, как очки.
     Гарет все еще хранил молчание. Аверсин, с обычной  своей  дьявольской
безошибочностью истолковав поведение гостя, сказал:
     - Я бы предъявил вам шрамы от  драконьих  шипов,  но  они,  поверьте,
расположены в таких местах, что я не могу это сделать на людях.
     Но  в  Гарете  уже   заговорила   благородная   кровь   и,   наверное
(предположила Дженни), придворный стоицизм, заставляющий соблюдать этикет,
несмотря на угрозу жизни и боль в грубо забинтованной руке. Юноша исполнил
достойный  всяческих  похвал  приветственный  поклон,   затем   выпрямился
(складки плаща лежали печально и  надменно),  надвинул  покореженные  очки
поглубже на переносицу и голосом дрожащим, но странно решительным объявил:
     - Милорд Драконья Погибель, я прискакал с  юга,  чтобы  передать  вам
послание от короля Уриена Белмари.
     Казалось, он собирается с силами для произнесения  следующих  слов  -
торжественно-роковых,  как  обрывки  баллад  о  золотых  мечах  и  светлых
плюмажах, и  плевать  ему  было  на  запах  свинарника,  равно  как  и  на
заморосивший внезапно холодный дождь.
     - Милорд Аверсин, я послан, чтобы призвать  вас  на  юг.  Там  явился
дракон и разрушил уже Бездну Ильфердина, город  гномов,  и  залег  в  нем,
всего в пятнадцати милях  от  Бела,  королевской  столицы.  Лорд  Аверсин!
Король просит вас прийти и убить дракона, пока страна не погибла.
     Выговорив слова, ради  которых  был  послан,  юноша  выпрямился  и  с
благородной мученической отрешенностью на лице,  как  и  подобает  доброму
гонцу из старых баллад, пошатнулся и осел на скользкую истоптанную грязь в
глубоком обмороке.



                                    2

     Дождь  уныло  и  ровно  барабанил  по  стенам  разрушающейся   башни.
Единственная комната для гостей никогда не бывала хорошо освещена. И  хотя
сейчас  едва  перевалило  за  полдень,  Дженни  пришлось  вызвать  тусклый
голубоватый шар ведьминого огня,  чтобы  осветить  стол,  на  котором  она
разложила содержимое своей лекарской  сумки.  Все  остальное  пространство
тесной спальни было занавешено тенями.
     В постели беспокойно спал Гарет. Воздух был полон аромата  высушенных
размельченных трав. Ведьмин огонь бросал ясные  мелковолокнистые  полутени
вокруг похожих на мумии корней и стручков, лежащих  в  вычерченных  Дженни
окружностях. Медленно, руну за руной,  она  творила  над  ними  исцеляющие
заклинания, каждое  -  с  его  собственным  Ограничением,  чтобы  избежать
слишком быстрого выздоровления, куда более вредного, чем сам недуг. Пальцы
терпеливо вырисовывали знаки, разум призывал качества этого мира - каждому
знаку свое. Известно, что великие маги могут видеть силу  начертанных  ими
рун (говорят, она подобна холодному свечению над исцеляющими порошками)  и
даже ощущать ее как свет, исходящий из кончиков пальцев. После долгих  лет
уединения и медитации Дженни осознала, что для нее магия - скорее тишина и
глубина, нежели сверкание и движение, свойственные великим. Главное  -  не
почувствовать обиды, которая может лишить тебя и того, что имеешь. В конце
концов Дженни знала, что в меру своих возможностей она работает хорошо.
     "Ключ к магии - сама магия, - говаривал Каэрдин. - Чтобы стать магом,
ты должен быть им. Нет времени ни на что другое, если  ты  хочешь  достичь
полноты своей власти".
     Дженни осталась в каменном доме  на  Мерзлом  Водопаде  после  смерти
Каэрдина, изучая его книги, определяя  расположение  светил  и  предаваясь
размышлениям в полуразваленном круге древних камней,  стоящих  на  вершине
холма. С годами власть ее возросла, хотя и не настолько, как  ей  когда-то
мечталось. И Дженни была довольна такой жизнью.
     А потом появился Джон...
     ...Такая тишина стояла в комнате, словно кирпичи очага, тени стропил,
струение дождя по стеклам и свежесть высушенных трав запаяны были в янтарь
тысячи лет назад. Дженни смешала заговоренные порошки  в  чаше  и  подняла
глаза. Гарет со страхом смотрел на нее из темноты.
     Она встала, но стоило ей двинуться  к  нему,  как  юноша  отпрянул  с
отвращением на бледном вытянувшемся лице.
     - Ты - его женщина?
     Дженни остановилась, услышав ненависть в слабом голосе.
     - Да, - сказала она. - Но это не твое дело.
     Он отвернул лицо - раздраженное, смятое сном.
     - Ты совсем как она, - пробормотал он. - Совсем как Зиерн...
     Она шагнула ближе, не уверенная, что расслышала правильно.
     - Кто?
     - Ты заманила его своими заклинаниями, ты низвергла его в грязь...  -
Лихорадочный шепот Гарета сорвался в рыдание.
     Дженни подошла к кровати и, не обращая  внимания  на  попытки  Гарета
оттолкнуть ее руки, коснулась его лица. Вскоре он прекратил сопротивление,
снова уплывая в сон. Его тело не было ни  слишком  горячим,  ни  чрезмерно
охлажденным, пульс  -  наполненный,  ровный.  Но  он  все  еще  метался  и
бормотал:
     - Никогда... Никогда я не стану... Ты положила  на  него  заклинания,
заставила его колдовством...
     Его веки сомкнулись накрепко. Дженни вздохнула и выпрямилась, глядя в
пылающее беспокойное лицо.
     - Если бы я положила на него заклинания, - пробормотала она, -  я  бы
давно уже освободила нас обоих, имей я мужество.
     Она вытерла руки о юбку и  спустилась  по  узкой  и  темной  башенной
лестнице.
     Джона она нашла в рабочем кабинете,  довольно  просторном,  иначе  бы
комнату взорвало изнутри чудовищным количеством книг. Большей  частью  это
были древние тома, оставленные в Холде после отступления армии короля  или
подобранные в подвалах сгоревших гарнизонных городков; поеденные  крысами,
черные от плесени, не читаемые из-за водяных пятен, они  распирали  полки,
целиком скрывающие две стены, они были рассыпаны на длинном дубовом столе,
свалены грудами в углах. Листы с выписками,  сделанными  Джоном  в  зимние
вечера,  торчали  среди  ветхих  страниц.   Среди   книг   втиснуты   были
беспорядочно письменные принадлежности:  шильца  для  накалывания  бумаги,
гусиные перья,  ножи  и  чернильницы,  куски  пемзы  -  и  более  странные
предметы: металлические трубки и клещи,  отвесы  и  уровни,  зажигательные
стекла и маятники, магниты, яичная  скорлупа,  осколки  камня,  засушенные
цветы и наполовину разобранные часы. Огромная паутина из  талей  и  блоков
свисала со стропил в одном углу, батальон желобчато оплывших свечей  криво
лепился на каждой полке, на каждом  подоконнике.  Не  комната,  а  сорочья
коллекция обрывков знания, логово жестянщика, человека, для которого мир -
огромный склад игрушек, полный интригующих праздных вопросов. Над  очагом,
как гигантская еловая шишка, висел хвостовой набалдашник  Дракона  Вира  -
пятнадцать дюймов в длину и девять в  поперечнике,  -  усаженный  пеньками
обломанн