лать. Отцу я сказал, что он сам собирался создать что-то в этом роде,  и
он сделал вид, что помнит... Он и  сам  чувствует,  что  стал  забывчивым,
просто не знает, почему. Иногда он кричит  во  сне,  зовет  то  Зиерн,  то
маму... - Голос принца дрогнул на секунду. - Но что, если  он  никогда  не
поправится?
     - Что, если он никогда не поправится? -  мягко  переспросил  Джон.  -
Рано или поздно королевство стало бы твоим, мой герой.
     Он повернулся и принялся подтягивать подпруги  на  мулах,  готовых  к
путешествию по северной дороге из Цитадели.
     - Но не теперь же! - Гарет следовал за Джоном; слова вылетали из  его
рта вместе с облачками пара. - Я чувствую, что времени для самого  себя  у
меня просто не остается! Вот уже месяц, как я забросил поэзию.  Так  хотел
взяться за южный вариант баллады об Антаре Воительнице...
     - Время будет. - Драконья Погибель приостановился,  положив  руку  на
крутую шею  Молота  Битвы,  подаренного  на  прощанье  Гаретом.  -  Станет
полегче, когда люди поймут, что нужно идти прямо к тебе,  а  не  к  твоему
отцу.
     Гарет горестно покачал головой.
     - Это далеко не одно и то же.
     -  Ну,  не  все  сразу  дается,  конечно.  -  Джон  двинулся  дальше,
подтягивая подпруги и проверяя  ремни  на  узлах  с  книгами.  Здесь  были
фолианты об искусстве  исцеления,  работы  Анацетуса  о  больших  и  малых
демонах, Лукиардов "Даятель огня", тома по инженерии и юриспруденции людей
и гномов. Гарет следовал за ним, убитый сознанием, что он -  лорд  Бела  и
отвечать за королевство - ему. Успокаивающее "когда-нибудь", к которому он
привык с детства, обернулось грозным "теперь". Дженни наблюдала за ним,  с
сочувствием думая о том, что Гарету, как Джону,  придется  отныне  бросить
любимые занятия и делать лишь то, чего требует государство. Разница лишь в
том, пожалуй, что Гарет принимает  владение,  уже  приведенное  к  миру  и
спокойствию; и, кроме того, Джон был на год моложе принца, когда эта  ноша
свалилась ему на плечи.
     - А что Бонд? - спросил Джон, взглянув на Трэй.
     Та вздохнула и вымученно улыбнулась.
     - Все спрашивает о Зиерн, - тихо ответила  она.  -  Он  действительно
любил ее, ты же знаешь. Ему известно уже, что она умерла,  и  он  пытается
припомнить, как это случилось.  Я  сказала,  что  она  упала  с  лошади...
Странно. По-моему, он подобрел. Он никогда не станет тактичным, но  теперь
в нем нет этого желчного остроумия, и я думаю, вреда от него  людям  будет
меньше. Уронил вчера  чашку  (он  какой-то  теперь  неуклюжий)  -  и  даже
извинился. - Ротик ее чуть скривился - должно быть, Трэй сдерживала слезы.
- Раньше он во всем,  что  бы  ни  случилось,  винил  меня,  а  я  заранее
чувствовала себя виноватой.
     Держась за руки,  Гарет  и  Трэй  проводили  Джона  до  самого  конца
каравана. Платье девушки  нежно  розовело  на  фоне  оловянно-серых  тонов
морозного утра. Стоя поодаль, Дженни прислушивалась к разговору, но было у
нее такое ощущение, что смотрит она как бы сквозь  стекло,  отделенная  от
них навсегда. Взгляд ее все время обращался к небу; со  странной  ясностью
Дженни  слышала  голоса  ветров  над  башнями  Цитадели,  как  бы   ожидая
чего-то...
     Встретившись на миг глазами  с  Джоном,  она  заметила  залегшую  меж
рыжеватых бровей тревожную морщинку - и сердце сжалось.
     - А стоит ли тебе вообще ехать?  -  робко  спросил  Гарет,  и  Дженни
вскинула глаза, заподозрив на секунду, что  мысли  ее  прочтены.  Но  нет,
Гарет обращался не к ней, а к Джону. - Остался бы со мной  хоть  немножко.
Пока соберем войска для Уинтерлэнда, мы бы  тебя  ввели  в  Совет.  Мне...
одному не справиться.
     Джон покачал головой, поправляя ремень на холке мула Кливи.
     - Придется, мой герой, придется. А у меня - свое владение, в  котором
мы, кстати, давно уже не были. -  Говоря  это,  он  бросил  вопросительный
взгляд на Дженни, но та отвернулась.
     ...Ветер пришел волной, словно от удара гигантского крыла.  Волосы  и
плед Дженни взметнулись  в  перехлестнувшихся  воздушных  потоках.  Подняв
глаза, она увидела, как из серовато-кобальтового утреннего неба  вытаивает
черный силуэт дракона.
     Не произнеся ни слова,  Дженни  повернулась  прочь  от  собранного  в
путешествие каравана  и  побежала  вверх  по  узкой  лесенке,  ведущей  на
крепостную стену. Черный силуэт парил подобно огромному  воздушному  змею;
голос, возникший в мозгу, был нежен.
     "Именем  моим  ты  приказала  мне  уйти,  Дженни  Уэйнест,  -  сказал
Моркелеб, - и вот я улетаю. Но твоим именем я прошу  тебя  последовать  за
мной - на острова драконов в северных морях. Лети со мной, будь  одним  из
нас, отныне и вовеки".
     Сердцем она понимала уже, что это последняя просьба, что откажи она и
сейчас - двери захлопнутся навсегда. Секунду  она  стояла,  колеблясь,  на
посеребренной инеем мостовой верхнего  двора  -  между  серебром  камня  и
серебром неба. Она видела, не  оборачиваясь,  как  торопливо  взбегает  по
лесенке Джон с помертвевшим лицом и в линзах его очков  мечутся  жемчужные
отблески  утреннего  неба;  видела  двух  мальчишек,  ждущих   возвращения
родителей в разрушающейся башне  Алин  Холда,  -  мальчишек,  которых  она
родила, заранее зная, что растить и воспитывать их будут другие.
     А дракон парил,  заслоняя  временами  бледную  дневную  луну.  Музыка
тайного имени отзывалась в каждой  косточке,  огонь  и  железо  колдовской
власти вторгались в душу.
     "Чтобы быть магом, ты должен быть магом, - подумала Дженни. - -  Ключ
к магии - сама магия".
     Она оглянулась - посмотреть на Джона,  остановившегося  на  том  краю
двора среди засохших яблонь. Внизу тревожно всхрапывали навьюченные лошади
и мулы. Трэй  и  Гарет  хватали  их  под  уздцы,  но  испуганные  животные
шарахались при виде дракона. На секунду воспоминания о голосе и теле Джона
нахлынули и ошеломили Дженни: сокрушающая сила мыщц и  удивительно  нежные
губы, холодок кожаных рукавов и вечный запах  костра  и  лошадиного  пота,
пропитавший его потрепанные пледы...
     В глазах его она увидела отчаяние и надежду.
     Потом надежда исчезла, и Джон улыбнулся.
     - Что ж... - тихо выговорил он.  -  Если  по-другому  нельзя  -  иди,
милая. Иди. Я не держу. Я ведь знал, что так все оно и будет...
     Она помотала головой - хотела ответить, но  не  смогла  вымолвить  ни
слова. Волосы тяжкими волнами били по лицу, развеваемые взмахами драконьих
крыльев. Внезапно Дженни повернулась и побежала к краю зубчатой стены,  за
которой, плавая в воздухе, ее ждал дракон.
     Сначала метнулась душа,  вбирая  в  себя  силу  ветра  и  хрустальной
мысли-мелодии,  брошенной  Моркелебом,  чтобы  указать  ей  путь.   Дженни
чувствовала, что сущность ее стремительно перерождается, сбрасывая  старую
оболочку. Осталось лишь смутное воспоминание о том, как она раскинула руки
против ветра и кинулась со стены, как плеснули в последний раз  по  плечам
ее черные волосы. Но разум, уже летящий к  заоблачным  вершинам,  -  разум
Дженни был разумом дракона.
     А сзади, на крепостной стене, потрясенно выдохнула Трэй:
     - Как она прекрасна...
     Утро  стерло  с  небес  прозрачную  луну;  свет   его   сверкнул   на
молочно-белом   шелке   распростертых   крыльев,   брызнул   алмазами    с
призрачно-бледной брони белого дракона.
     Джон Аверсин, Драконья Погибель баллад и легенд, смотрел, как бабочка
улетает с ладони, и слезы текли по его неподвижному лицу. Потом  он  резко
повернулся и сбежал по лестнице во двор,  где  ждали  навьюченные  лошади.
Выхватив повод у остолбеневшего Гарета, единым  махом  взлетел  на  Молота
Битвы и направил его в улочку, ведущую из Цитадели в  Нижний  город,  мимо
которого пролегала северная дорога.



                                    18

     Извилистыми, пересекающимися воздушными тропами они летели на север.
     Земля проплывала под ними - вся в  синих  утренних  тенях  и  светлых
бликах, отраженных ручьями и лезвиями ледников. Пролетая над морем, Дженни
видела, как,  шевеля  белое  кружево  прибрежного  льда,  зеленое  течение
борется с фиолетовым; мысленно проникала она  в  серые  водяные  бездны  и
подвижные цветные глубины воздуха.  Так  видят  мир  драконы.  Сеть  магии
опутывала Землю, поющее мироздание дрожало в хрустальной паутине времени.
     Они расположились на ночлег  среди  оскаленных  пиков  Злого  Хребта.
Западные склоны  зияли  глубокими  расселинами.  Там  обитали  большерогие
архары - маленькие и смешные,  они  прыгали,  словно  блохи,  с  камня  на
камень. Зеленоватые водопады рушились в  пропасти  с  ледников,  и  каждое
дерево  внизу  было  оттенено  изумрудным  мхом,  а  дальше   простирались
болотистые равнины, населенные теми, кто присягал  на  верность  господину
Халната.  Еще  дальше  к  западу,  за  ленивыми  зеленовато-белыми  реками
ледников, за изломанными серыми  утесами  морщинился,  опушенный  туманом,
коричневый шелк реки Уайлдспэ. Зимние леса вставали, блистая  наготой,  по
ее берегам, и проглядывало из-за  деревьев  каменное  кружево  охотничьего
домика Зиерн.
     Дженни бесстрастно всматривалась то в  прошлое,  то  в  будущее,  как
могут всматриваться одни лишь драконы.
     Свободна. Наконец-то она  была  свободна.  Хватит  с  нее  бездарного
торопливого труда, съедающего  последние  жалкие  крохи  времени  и  почти
ничего не дающего взамен.
     Ее разум  касался  мельчайших  явлений,  любовно  ощупывал  предметы,
поражаясь их сложности и красоте. Все это теперь принадлежало  Дженни,  и,
как выяснилось, принадлежало ей всегда - нужно было лишь  протянуть  руку.
Никто уже больше не попросит  ее  прервать  медитацию,  чтобы  отправиться
верхом за десять миль через зимнюю пустошь принять ребенка, не  пошлет  ее
часами бродить по замерзающему болоту, ища лягушачий корень, потому что  у
кузнеца Маффла опять разыгрался ревматизм.
     И никто, никто больше не заставит ее рвать в клочья  время  и  разум,
мечась между магией и любовью.
     С драконьей дальнозоркостью она различала  на  горизонте  похожий  на
цепочку  муравьев  караван,  ползущий  среди   лесистых   холмов.   Зрение
прояснилось настолько, что Дженни легко узнавала каждое животное:  высокую
Лунную Лошадку, грузную  Чалую  Тупицу,  флегматичную  Слониху  и  мощного
гнедого Молота Битвы. Она могла даже различить блики,  отраженные  линзами
очков, и мерцание металлических шипов на старом заплатанном камзоле.
     Что он ей теперь? Не более, чем первые несколько дюймов в бесконечной
ленте драконьей жизни. Подобно бандитам  или  несчастным  мьюинкам,  пусть
идет своей тропой, пока не сгинет в темном лабиринте лет.  Какое-то  время
он будет еще драться за свой народ и устраивать адские опыты со взрывчатым
порошком и баллонами, надутыми горячим воздухом, и собирать  все  новые  и
новые доказательства поразительной мудрости свиней... Он  мог  бы  однажды
взять лодку и погрести к  устью  гавани  Элдсбауча,  чтобы  посмотреть  на
останки затопленного волнореза, а  она  бы  так  и  не  дождалась  его  на
усеянном галькой берегу... Он мог  бы,  наконец,  проехать  мимо  дома  за
стоячими  камнями  Мерзлого  Водопада  и  не  увидеть  вышедшую  на  порог
хозяйку...
     "Со временем забудется и это", - подумала Дженни. Точно так  же,  как
проникала она в чужие души, всматривалась она в себя. Душа Трэй, помнится,
была похожа на чистый плес со светлыми отмелями и неожиданными  глубинами.
Душа Зиерн напоминала отравленный  цветок.  Душа  Дженни  тоже  напоминала
цветок - цветок с тычинками из стали и с  нежной  шелковистой  плотью.  Со
временем он станет стальным весь - завораживающе прекрасный,  вечный...  и
поэтому переставший быть цветком.
     Долгое время она  неподвижно  лежала  среди  камней;  лишь  унизанные
жемчугами длинные, как хлыст,  усы  вздрагивали,  читая  меняющий  оттенки
ветер.
     "Вот это и значит - быть драконом, - думала она. -  Это  и  значит  -
быть свободной". Ей хотелось плакать, но плакать драконы не  умеют.  Тогда
Дженни сказала себе, что в последний раз чувствует эту  боль.  Стоит  лишь
снова подняться в воздух, стоит лишь снова ощутить восторг полета...
     "Ключ к магии - сама магия", - напомнила она  себе.  Вся  магия  мира
теперь принадлежала ей.
     "А ради чего?" - внезапно  прозвучал  в  мозгу  чей-то  голос,  очень
похожий на голос Джона.
     Вдалеке она видела Моркелеба,  охотящегося  на  большерогих  архаров.
Словно  огромная  летучая  мышь  из  черной  стали,  он   беззвучно,   как
собственная тень,  бегущая  по  заснеженным  полянам,  скользил,  принимая
оттенки воздуха, окутанный магическим мерцанием, скрывающим  его  от  глаз
пугливой  дичи.  Магия  была  сутью  жизни  драконов,   окрашивая   каждую
мельчайшую частичку их бытия.
     И эта магия не нуждалась ни в чем, кроме самой себя. Как магия Зиерн.
     "Зиерн... - подумала Дженни. - Вот оно... Ради магии она  принесла  в
жертву все: мужчин, которые ее любили, еще не зачатого  сына;  ради  магии
она отказалась от всего человеческого в себе самой... А я? Разве я сделала
не то же самое?"
     ...Каэрдин был не прав. Всю жизнь он совершенствовал свое искусство и
стал в итоге обозленным капризным стариком. Школа Херна пресеклась на нем,
потому что была школой, ищущей колдовскую власть ради самой власти. Ключ к
магии вовсе не магия, а то, чему она служит. Не брать, но отдавать, любить
и быть любимой...
     И снова она увидела Джона,  сидящего  на  гранитной  скамье  рядом  с
Моркелебом в верхнем дворе Цитадели. "У нас так мало всего, что приходится
делиться друг с другом... Не поступай мы так, было бы еще хуже..."
     "В этом весь Джон, - подумала она с тоской. - Никаких  проблем,  одни
решения..."
     Огромная тень легла на камни, и рядом,  мерцая,  опустился  Моркелеб.
Солнце клонилось к  западу,  сияние  голубых  ледников  окутывало  черного
дракона плащом искрящегося пламени.
     "Что с тобой, колдунья?"
     Она сказала:
     "Моркелеб, сделай так, чтобы все стало как прежде".
     Черная чешуя встопорщилась, сверкнула, и Дженни вновь ощутила  биение
его гнева.
     "Так не бывает, колдунья. И ты это знаешь. Моя магия пребудет в  тебе
до самой смерти. Даже вернув себе прежний облик,  ты  никогда  не  сможешь
забыть, что была драконом".
     "Пусть так, - сказала она. - Уж лучше быть женщиной, которая когда-то
была драконом, чем драконом, который когда-то был женщиной".
     "Что за глупости, Дженни Уэйнест? - сказал Моркелеб. Жаром  веяло  от
его бритвенно острой чешуи, длинных шипов и шелковых сложенных крыльев.  -
Вся мудрость драконов, вся их  власть  принадлежат  тебе.  Перед  тобой  -
вечность. Забудь земные страсти, и придет исцеление. Алмаз не может любить
цветок, ибо цветок живет один лишь день, а потом вянет  и  умирает.  А  ты
теперь - алмаз".
     "Цветок умирает, - сказала она. - Но перед этим он живет. А  алмаз...
Я ничего не хочу забывать, мне не нужно  никакого  исцеления.  У  драконов
есть вечность, Моркелеб, но даже драконы не могут повернуть время вспять и
вернуть утраченное ими. Отпусти меня".
     "Нет! - Он резко повернул голову; морозные глаза его сверкнули, грива
взметнулась  над  многочисленными  изогнутыми  рогами.  -  Ты  нужна  мне,
колдунья. Даже золото внушало мне меньшую страсть. Это  возникло  во  мне,
когда ты коснулась моего разума, когда моя магия разбудила твою.  Я  нашел
тебя и не хочу теперь терять".
     Она присела пружинисто и метнулась  в  небо;  белые  крылья  взрезали
ветер. Моркелеб взмыл следом, огибая нагромождение серых утесов и водопады
Злого Хребта.  Их  тени  летели  по  снежным  голубеющим  ущельям,  рябили
по-ястребиному, проскальзывая по  россыпям  камней.  Внизу  стелился  мир,
подернутый осенними туманами, -  алый,  охряной,  коричневый;  и  на  краю
голого леса, у реки, Дженни видела одинокую струйку дыма,  сносимую  прочь
вечерним ветром.
     Белизна полной луны легла на ее крылья; звездные  тропы,  по  которым
драконы однажды явились на землю и по которым однажды уйдут,  дрожали  над
ней паутиной света. Драконьим зрением она уже  различала  притаившийся  на
опушке лагерь, полураспакованные связки книг и одинокую фигурку, терпеливо
соскабливавшую остатки подгоревших лепешек со сковороды.
     Невидимая, она кружила над этим дымком, принимая оттенки  воздуха,  и
чувствовала, как еще одна тень в вышине повторяет ее круги.
     "Колдунья, - сказал голос дракона в ее  мозгу,  -  Ты  в  самом  деле
хочешь этого?"
     Она не ответила, зная, что он все равно прочтет ее мысли. Так  оно  и
случилось - разум Моркелеба отозвался смятением и гневом.
     "Ты нужна мне, Дженни Уэйнест, - сказал он наконец. - Но  я  не  хочу
видеть тебя несчастной. Почему - не понимаю и, наверное,  не  пойму.  -  И
снова злоба черного дракона хлестнула ее разум, как тысячехвостая плеть. -
Вот что ты со мной сделала!"
     "Прости, Моркелеб, - тихо сказала она. - Нечестный  вышел  обмен:  ты
дал мне магию, а я тебе - все муки человеческой любви. Но это первое, чему
я научилась у Джона: лучше уж  чувствовать  боль,  чем  совсем  ничего  не
чувствовать".
     "И эта боль гонит тебя?" - спросил он.
     Она сказала:
     "Да".
     Отзвук гнева еще наполнял душу черного дракона, словно отголосок  его
тайного имени в утраченном золоте Бездны.
     "Тогда иди", - сказал он, и подобное стеклянному  кружеву  прекрасное
создание метнулось вниз, скрытое мягкими дымчатыми сумерками.
     Жар и магия драконов внезапно отдались болью во всем теле,  и  Дженни
почувствовала, как восторг полета сменился страхом падения.
     Она упала на колени в темноте осеннего леса,  и  немилосердный  холод
въелся в свежие,  только  что  зажившие  раны  на  спине  и  руках.  Между
бородавчатыми  белесыми  стволами  она  увидела  алый  огонек   костра   и
почувствовала знакомый запах дыма и лошадей. Простенькая мелодия  жестяной
свистульки висела в воздухе. Светлый  ореол,  обводивший  по  краешку  все
предметы,  пропал;  сумерки  обесцветились,  стали  сырыми,  туманными   и
пронизывающе  холодными.  Дженни  задрожала,  запахнула  поплотнее  овечью
куртку. Колени ощущали влажность земли сквозь ветхую ткань юбки.
     Отбросив с лица грубые черные волосы, Дженни взглянула вверх.  Сквозь
сплетение голых сучьев был виден черный силуэт дракона, одиноко  кружащего
в пустом вечернем небе.
     С благодарностью, которой не выразить в  словах,  она  коснулась  его
разума и ощутила всю его печаль, боль и ярость.
     "Жесток твой подарок, колдунья, - сказал он. - Ты  лишила  меня  моих
старых радостей, заставила жить во вражде с самим собой. Как и ты,  я  уже
не смогу стать прежним".
     "Прости, Моркелеб, - сказала она ему.  -  Мы  изменяем  все,  к  чему
прикоснемся, будь это магия или чужая жизнь. Десять лет назад я бы пошла с
тобой, не прикоснись я к Джону и не прикоснись он ко мне".
     Голос его отдался подобно эху в ее мозгу:
     "Будь счастлива, колдунья. Ты сделала свой выбор. Я не  знаю,  почему
ты так поступила, этого не  понять  драконам.  Хотя  мне  уже  и  себя  не
понять".
     Она скорее почувствовала, чем увидела, как он исчез, растворившись  в
полумраке. На секунду силуэт его обозначился на белом диске луны  -  затем
пропал навсегда. Печаль сдавила  горло  -  -  печаль  невыбранной  дороги,
дверей, что никогда не откроются, песен, которым  никогда  не  прозвучать.
Человеческая печаль утраты. Но в  конце  концов,  освободив  ее,  он  тоже
сделал свой выбор.
     "Мы изменяем все, чего коснемся,  -  думала  она.  -  Ты  -  драконья
погибель, Джон, ты - драконья погибель..."
     Дженни вздохнула и, тяжело  поднявшись  с  колен,  стряхнула  с  юбки
листья и сучки. Ветер  вновь  донес  до  нее  пронзительно  ясный  голосок
жестяной  свистульки  вместе  с  запахом  дыма  и   начинающей   подгорать
кукурузной лепешки. Дженни закуталась  в  плед  и  медленно  двинулась  по
тропинке к горящему на