ркелеб!
     Пение слегка изменило тон, и Дженни поняла,  что  дракон  ее  слышит.
Изящный упругий ус слегка шевельнулся. Затем веки  приподнялись  на  дюйм,
явив смутное серебро глаз. Впервые она обратила  внимание,  сколь  нежными
были  эти  веки  -  черные,  с  фиолетово-зеленоватым  отливом.  Глядя   в
сверкающие снежные бездны, Дженни вновь ощутила страх, но это был не страх
плоти - снова, как встарь, схлестнулись подобно двум ветрам свершившееся и
возможное. Она призвала тишину магии, как призывала клубящиеся  стаи  птиц
на кусты боярышника, и сама была удивлена твердостью своего голоса:
     - Открой мне свое имя.
     Жизнь шевельнулась в нем, золотой жар наполнил пение. Гнев и отказ  -
вот все, что она услышала.
     - Я не смогу исцелить тебя,  не  зная  твоей  сути.  Если  душа  твоя
покинет плоть, как я призову ее обратно?
     Новый взрыв ярости, одолевающий слабость и боль. "Полюбишь дракона  -
погубишь дракона", - говаривал Каэрдин. Но тогда Дженни было невдомек, что
это значит. "Шпорой - петух..."
     - Моркелеб! - То ли испугавшись, что он сейчас умрет,  то  ли  просто
под действием коричневых высушенных листьев табата она шагнула  к  нему  и
положила маленькие руки на нежную плоть,  окружающую  его  глаза.  Чешуйки
здесь были не толще кончиков ногтей, а  кожа  на  ощупь  напоминала  сухой
шелк. Пальцы Дженни ощутили теплое биение жизни. Она почувствовала восторг
и ужас и вновь спросила себя, не умнее ли повернуться и  убежать,  оставив
его здесь. Дженни знала, кто он такой. Но сейчас, касаясь его век и  глядя
в эти загадочные алмазные глаза, она скорее умерла бы сама, чем  позволила
умереть ему.
     Из мерцающего пения выделилась мелодия,  подобная  нити,  связывающей
воедино сложные узлы многих гармоний, и как  бы  сменила  цвет.  И  Дженни
немедленно уловила в ней  те  разрозненные  обрывки,  что  высвистывал  ей
старый Каэрдин летним днем у живой изгороди.
     Эта мелодия и была настоящим именем дракона.
     Музыка скользнула сквозь пальцы, словно  шелковая  лента,  и  Дженни,
подхватив ее, немедленно вплела в заклинания, обнимая ими  слабеющую  душу
дракона. За извивом мелодии ей  открылась  мерцающая  бездонная  мгла  его
разума, и Дженни уже различала тропу, по которой нужно идти целителю.
     Она принесла с собой зелья и снадобья, но теперь понимала, что  здесь
они не помогут. Драконы исцеляют  себе  подобных  лишь  одним  способом  -
проникая своей душой в душу больного.
     ...И время исчезло. Мгновениями Дженни ужасало то, что она делает, но
тут  же  накатывало  такое  изнеможение,  что  исчезало  все,  даже   ужас
происходящего. А она-то думала, что прошлая ночь была самой трудной  в  ее
жизни... Разум бился в агонии, увлекаемый сетью света и  тьмы  в  страшные
клубящиеся  глубины  нечеловеческой  души.  Так  не  лечат  ни  людей,  ни
животных. Дженни сжигала последние, тайные силы, выцеживая их чуть  ли  не
из костного мозга. Удерживая напряженные канаты  драконьей  жизни,  Дженни
понимала уже, что если он умрет - умрет и она, настолько  перепутались  их
сущности. Мелькнул на секунду ясный, как в магическом  кристалле,  осколок
будущего: если умрет Моркелеб, то Джон  умрет  в  тот  же  день,  а  Гарет
проживет от силы лет семь - опустошенный, с потухшим взглядом,  высосанный
досуха извращенной  колдовской  властью  Зиерн.  Отпрянув  от  мгновенного
видения,  Дженни  снова  пустила  в  ход  заклинания   старого   Каэрдина,
затверженные ею долгими ночами среди камней Мерзлого Водопада.
     Дважды она звала Моркелеба по имени, вплетая  мелодию  в  кропотливо,
руну за руной  творимые  заклятия,  держась  за  воспоминания  о  знакомых
простых вещах: о зарослях северного кустарника, о заячьих следах на снегу,
о диких, бодрящих напевах жестяной свистульки летней ночью.
     И музыка вернулась живым эхом - Моркелеб отозвался...
     Дженни уже не помнила, когда силы  оставили  ее.  Проснулась  она  от
теплого прикосновения солнца. Сквозь отверстые Врата Бездны смутно маячили
скальные утесы, облитые золотом и корицей уходящего дня. Повернув  голову,
она увидела спящего дракона; сложив крылья, Моркелеб спал в собачьей  позе
- уронив голову на передние лапы. Он был почти неразличим в тени, и Дженни
не могла даже сказать с уверенностью, дышит ли он. И должен ли он  дышать?
Дышат ли вообще драконы?
     Слабость нахлынула на нее - нежно, как мелкий сухой  песок.  Действие
листьев табата кончилось, выжгло последние силы из вен, и Дженни  хотелось
теперь лишь одного - уснуть снова и спать, спать  несколько  дней  подряд,
если это только возможно.
     Однако Дженни хорошо  знала,  что  это  невозможно.  Пусть  она  даже
исцелила Моркелеба, и все-таки было бы непростительной глупостью  беспечно
заснуть рядом с выздоравливающим драконом. Внезапно Дженни хихикнула -  ей
представилось, как будут хвастаться Ян и Адрик друг перед другом  и  перед
другими мальчишками Алина, что их мать - кроме шуток! - спала в  драконьем
логове... если ей, конечно, удастся вернуться и  рассказать  им  об  этом.
Преодолевая боль усталости, Дженни поднялась с пола. Волосы и одежда  были
тяжелы, как кольчуга.
     Она  доплелась  до  Врат,  постояла  некоторое  время,  прислонясь  к
тесаному граниту огромного портала;  сухой  прохладный  воздух  ощупал  ее
лицо. Медленно повернув голову, поглядела через  плечо  -  -  и  встретила
взгляд дракона. Серебряные  глаза  мерцали  яростью  и  ненавистью.  Потом
закрылись вновь. Дженни отвернулась и вышла из тени в алмазно ясный вечер.
     Она брела через разрушенный городок, и все вокруг казалось ей странно
изменившимся: тень каждой гальки, каждого сорняка  приобрела  вдруг  новое
значение, словно всю свою жизнь  Дженни  была  полуслепой,  а  теперь  вот
прозрела. На северной окраине городка она вскарабкалась по крутому  склону
к водоемам - глубоким черным колодцам,  выдолбленным  в  скальной  породе.
Солнце плескалось на непрозрачной глади. Дженни разделась и поплыла,  хотя
вода была очень холодной. Потом долго  лежала  на  расстеленной  одежде  в
странной полудреме, и ветер трогал ее  маленькими  ледяными  ладошками,  а
солнечные зайчики подкрадывались по черной воде. Дженни  вдруг  захотелось
всплакнуть, но она была слишком усталой для этого.
     Наконец оделась и снова спустилась к лагерю. Гарет спал, сидя рядом с
тлеющими угольями костра, обхватив колени и уткнувшись лицом  в  сложенные
накрест кисти рук.
     Дженни опустилась на колени перед Джоном, потрогала его лицо и  руки.
Они были заметно теплее, чем  раньше,  хотя  пульс  по-прежнему  почти  не
прощупывался. И все-таки его ресницы и рыжеватая щетина  уже  не  казались
такими черными. Дженни легла рядом с ним, прикрыла его и себя одеялом -  и
провалилась в сон.


     В полудреме она услышала, как Джон пробормотал:
     - Мне все казалось, что ты меня зовешь...
     Его дыхание слабо тронуло волосы  Дженни.  Она  моргнула,  просыпаясь
окончательно. Освещение изменилось вновь. Теперь это был рассвет.
     - Что? - спросила она и села,  отбросив  с  лица  тяжелые  волосы.  К
смертельной усталости теперь еще добавился волчий голод.  Перед  костерком
коленопреклоненный Гарет, мятый и небритый, с  соскользнувшими  на  кончик
носа треснувшими очками, пек кукурузные  лепешки.  И  получалось  у  него,
кстати говоря, куда лучше, чем у Джона.
     - Я думал, вы никогда не проснетесь, - сказал он.
     - Я тоже так думал, мой герой... - шепнул Джон. Голос его был слишком
слаб, чтобы одолеть даже такое малое расстояние, но  Дженни  расслышала  и
улыбнулась.
     Заставив  себя  встать,  она  натянула  юбку  поверх  мятой  сорочки,
зашнуровала лиф и принялась обуваться. Гарет тем временем ставил  на  угли
котелок с водой, чтобы сварить кофе - горькое черное пойло, весьма любимое
придворными. Потом он ушел с ведром в сторону лесного  источника,  что  за
развалинами акведука, а Дженни,  приветствуя  простоту  людской  медицины,
зачерпнула немного кипятка для  новых  примочек.  Травяной  аромат  поплыл
вскоре над руинами, смешиваясь с теплым странным запахом  Гаретова  зелья.
Джон уснул снова, стоило закончить перевязку. Потом  Гарет  принес  Дженни
лепешек, меду и сам присел рядом.
     - Я не ожидал, что тебя не будет так долго, - проговорил он с набитым
ртом. - Я даже хотел пойти за тобой - выручить,  если  что...  но  не  мог
оставить Джона. Кроме того,  -  добавил  он  с  невеселой  усмешкой,  -  я
подумал: а как бы я смог тебя выручить?..
     Дженни рассмеялась и сказала:
     - И правильно сделал.
     - А твое обещание?
     - Я его сдержала...
     Гарет  облегченно  вздохнул  и  склонил  голову  -  чуть  ли   не   с
благоговением. Помолчав, сказал робко:
     - Пока тебя не было, я  тут  сочинил  песню...  балладу.  Про  гибель
Моркелеба, Черного Дракона Злого Хребта. Правда, вышло, кажется, не  очень
удачно...
     - А по-другому бы и не  вышло...  -  медленно  проговорила  Дженни  и
облизала мед с пальцев. - Моркелеб жив.
     Он уставился на нее точь-в-точь как тогда,  в  Уинтерлэнде,  услышав,
что Золотой Дракон Вира был убит топором.
     - Но я думал... ты дала обещание Джону добить дракона... если он  сам
не сможет...
     Дженни качнула головой; клубящиеся черные волосы зацепились за грубое
руно воротника куртки.
     - Я дала обещание Моркелебу, - сказала она. - Я обещала исцелить его.
     Дженни поднялась и пошла к Джону, оставив  Гарета  в  остолбенении  и
испуге.


     Прошел еще день, прежде чем Дженни снова приблизилась к  Бездне.  Все
это время она  оставалась  в  лагере,  ухаживая  за  Джоном.  Кроме  того,
пришлось выстирать одежду - ненавидимая, но неизбежная работа. К удивлению
Дженни, Гарет вызвался помочь и, необычно задумчивый, таскал  ей  воду  из
ручья. Помня, что нужно восстанавливать силы, Дженни много спала,  но  сон
ее был беспокоен. То и дело возникало чувство, что за тобой наблюдают. Она
говорила  себе,  что  все  естественно:  Моркелеб,  проснувшись,  мысленно
обшарил Долину, нашел их лагерь и вот теперь следит за ними.  Но  кое-что,
подсмотренное ею в  лабиринтах  драконьего  разума,  не  позволяло  в  это
поверить.
     Стоило ей отвернуться - и Гарет тоже начинал  как-то  странно  к  ней
приглядываться.
     Дженни чувствовала и это, и многое другое. Никогда раньше не  ощущала
она с  такой  ясностью  внезапные  повороты  ветра  и  ничтожную  суматоху
зверьков в обступающих Холм лесах. То и дело она ловила себя  на  странных
размышлениях и уличала в знаниях, о которых раньше и не  подозревала:  как
растут облака, почему ветер выбрал именно этот путь, каким  образом  птицы
находят дорогу на юг и почему в определенное время в  определенных  точках
мира начинают вдруг звучать в пустом воздухе невнятные голоса. Дженни было
бы легче думать, что странности эти пугают ее именно своей  непонятностью,
но, честно говоря, единственной причиной испуга был сам испуг.
     Уснув после полудня, она слышала, как Гарет говорит с Джоном.
     - Она исцелила его, - слышала Дженни шепот Гарета,  как  бы  наблюдая
обоих из глубины сна. Юноша сидел на корточках  возле  ложа  из  медвежьих
шкур и пледов. - Наверное, пообещала в обмен на лекарства гномов...
     Джон вздохнул и чуть сдвинул забинтованную руку, лежащую на груди.
     - Может быть, лучше бы она дала мне умереть...
     - Ты думаешь... - Гарет сглотнул нервно и бросил  быстрый  взгляд  на
Дженни, как будто почувствовал, что и спящая она его слышит. - Ты думаешь,
он опутал ее заклинанием?
     Джон молчал, глядя в небесный омут над Долиной. Хотя воздух внизу был
почти недвижим, великие ветры неистовствовали в  высоте,  громоздя  облака
(слепящей белизны или грифельно-серые) и  бросая  их  на  косматые  склоны
Злого Хребта.
     - Я бы это почувствовал,  -  сказал  наконец  Джон.  -  Или  хотя  бы
испугался, что могу почувствовать...  Говорят,  нельзя  смотреть  в  глаза
дракону, иначе он подчинит тебя... Но она крепче, чем ты думаешь...
     Он слегка повернул  голову  и  скосил  карий  близорукий  глаз  в  ту
сторону, где лежала Дженни. Проглядывающая между повязками на груди  и  на
предплечье кожа была в  кровоподтеках  и  в  узорных  ранках  -  там,  где
страшный удар вдавил порванную кольчугу в тело.
     - Во сне она была немножко не такая, как наяву...  Она  мне  снилась,
когда я был в бреду...
     Джон вздохнул и снова посмотрел на Гарета.
     - Знаешь, а я всегда ревновал ее. Не  к  другому  мужчине,  а  к  ней
самой, к той части ее души, куда она меня никогда не пускала... Хотя  одни
боги знают, для чего мне это было нужно тогда... И  кто  это  сказал,  что
ревность - одно лишь зло и не приносит никакой радости?.. Но первое, что я
понял в  ней,  и  первое,  что  я  вообще  понял:  она  отдает  мне  самое
драгоценное - то, что выбрала для меня  сама...  Когда  бабочка  сядет  на
ладонь - сам знаешь, что случится, если сжать кулак...
     Потом  Дженни  соскользнула  в  сон  еще  глубже  -  в  давящую  тьму
Ильфердина, в глубокую магию, дремлющую в  Сердце  Бездны.  В  неимоверной
дали она увидела своих детей - двух мальчишек, которых никогда  не  хотела
обманывать,  но  все-таки  родила  по  настоянию  Джона,  а   полюбила   -
неожиданно, сама того не желая. Колдовским своим зрением Дженни видела  их
сидящими в темноте на  своих  кроватях.  Вместо  того,  чтобы  спать,  они
фантазировали, перебивая друг друга, как их отец и мать, победив  дракона,
вернутся с целым караваном золота...
     Дженни проснулась, когда солнце уже спускалось за  кремневый  гребень
Хребта. Ветер изменился; в Долине чувствовался запах снега и сосновой хвои
с дальних склонов. Холодные сырые  тени  сланцевых  тонов  протянулись  по
земле.
     Джон спал, укутанный  всеми  плащами  и  одеялами,  какие  нашлись  в
лагере.  Со  стороны  источника  доносился  голос  Гарета.  Принц  напевал
романтическую песенку о страстной любви -  приобщал  к  культуре  лошадей.
Двигаясь, как всегда, беззвучно, Дженни обулась и  надела  овечью  куртку.
Подумала было о еде, но решила, что есть сейчас не стоит. Это бы  помешало
сосредоточиться, а Дженни была нужна вся ее власть, вся ее сила.
     Помедлила, озираясь. Все то же  неприятное  ощущение  чужого  взгляда
вернулось к ней, словно кто-то, подкравшись, тронул ее за  локоть.  А  еще
Дженни  чувствовала  щекочущую  позвоночник   магию   Моркелеба   -   сила
возвращалась к дракону куда быстрей, чем к мужчине, который едва  не  убил
его.
     Действовать нужно было  немедленно,  и  эта  мысль  наполнила  Дженни
страхом.
     "Полюбишь дракона - погубишь дракона..." Дженни  ужасала  ничтожность
ее собственной власти, как  ужасала  мысль  о  том,  чему  она  собирается
противостоять. "Должна же я чем-то расплатиться с Джоном..." -  со  слабой
усмешкой подумала она. Невольно мысль ее вывернулась неожиданной стороной:
Джон сам говорил, что какая-то часть ее души не  принадлежит  ему,  -  вот
ею-то она и расплатится... Дженни тряхнула головой. Какие только  глупости
не порождает любовь, и стоит ли удивляться  тому,  что  маги  предубеждены
против этого чувства!
     Что же  касается  дракона,  то  какой-то  новый  ясный  инстинкт  уже
нашептывал Дженни, что ей надлежит делать. Сердце  колотилось,  когда  она
сняла верхний потрепанный плед с груды покрывал. Легкий ветерок заполоскал
его разлохмаченные края. Дженни завернулась поплотнее  в  блекло-узорчатую
ткань, сливающуюся с приглушенными  тонами  сорняков  и  камней,  и  снова
двинулась вниз по склону в направлении Врат.
     Моркелеба уже не было в Рыночном Зале. Следуя обонянию, Дженни прошла
через массивные внутренние врата в  Большой  Туннель.  Запах  дракона  был
едким, но приятным, совершенно не похожим на жгучую металлическую вонь его
крови. Шаги ее были бесшумны, но Дженни знала, что дракон, лежа в  темноте
на своем золоте, все равно слышит их. Может  быть,  даже  слышит  стук  ее
сердца.
     Дромар не ошибся: Моркелеб действительно залег в храме Сармендеса,  в
четверти  мили  от  начала  Туннеля.  Выстроенный  для  нужд  людей,  храм
напоминал скорее зал, чем пещеру. Остановившись в дверях из черного дерева
с золотой инкрустацией,  Дженни  пригляделась.  В  кромешной  темноте  она
видела, что  вздымающиеся  сталагмиты  превращены  искусством  резчиков  в
колонны, а стены выложены  камнем,  дабы  скрыть  естественные  неровности
пещеры.  Пол  впереди  лежал  ровный,   не   ступенчатый;   статуя   бога,
вооруженного лирой и луком, как и украшенный  резными  гирляндами  алтарь,
была изваяна из белого мрамора,  добываемого  в  королевских  каменоломнях
востока. Но никакие ухищрения  камнетесов  не  могли  скрыть  ни  огромных
размеров храма, ни великолепной  неправильности  его  пропорций.  Всю  эту
неуместную под землей строгость линий венчал на утеху робким  человеческим
душам купольный потолок из кедра и хрусталя.
     Нигде не было видно ни отбросов, ни падали, хотя  запах  дракона  был
одурманивающе силен. На полу грудами лежало золото -  все  золото  Бездны:
тарелки, священные сосуды, ковчежцы,  раки  забытых  святых  и  полубогов,
сваленные  между  колоннами  и  вокруг  статуй;  крохотные   косметические
флакончики, источающие бальзам; канделябры, чьи алмазные подвески дрожали,
как листья осины на весеннем ветерке; чаши,  мерцающие  по  ободку  темным
огнем самоцветов; трехфутовая статуя богини Салернес червонного  золота...
Все вещи, отлитые и выкованные людьми и гномами из этого мягкого  сияющего
металла, были снесены сюда из самых дальних уголков Бездны. Пол  напоминал
берег: монеты из  прорвавшихся  мешков  усеивали  его  подобно  гальке,  и
гладкий черный камень блестел, как заполняющая вдавлины вода.
     Моркелеб возлежал на золоте; его огромные крылья были  сложены  вдоль
тела и пересекались кончиками над хвостом - черные, как уголь, и в  то  же
время странно мерцающие; пение, встретившее Дженни, утихло, но воздух  еще
дрожал неслышимой музыкой.
     - Моркелеб...
     Хрустальные подвески над  головой  отозвались  тихим  звоном.  Дженни
встретила пристальный взгляд серебряных глаз  и  попыталась  проникнуть  в
темный лабиринт его разума.
     "Почему золото? - мысленно спросила она. - Почему все драконы  жаждут
обладать золотом?"
     Это было совсем не то, о чем Дженни хотела  говорить  с  ним,  и  она
ощутила, как под затаенными до поры гневом и подозрением шевельнулось  еще
какое-то чувство.
     "Что тебе в этом, колдунья?"
     "А что мне в спасении твоей жизни? Для меня было бы лучше пройти мимо
и дать тебе умереть".
     "Почему же ты так не сделала?"
     На этот вопрос было два ответа. Дженни ограничилась лишь одним:
     "Ты указал мне путь к Сердцу Бездны, и за это я исцелила тебя. Но  ты
открыл мне при этом свое  имя,  Моркелеб.  -  Она  воспроизвела  в  памяти
мелодию его настоящего  имени  и  видела,  как  он  вздрогнул.  -  Недаром
говорят: полюбишь дракона - погубишь дракона. И ты  выполнишь  то,  что  я
прикажу тебе".
     Гнев  его  ударил,  как   темный   вал;   отточенные   лезвия   чешуи
приподнялись, словно шерсть на собачьем загривке. Вокруг, в черноте храма,
золото, казалось, зашуршало, колеблемое волнами ярости.
     "Я - Моркелеб. Я не был и не  буду  ничьим  рабом,  тем  более  рабом
женщины из рода человеческого, пусть даже она и колдунья, видящая во тьме.
Я слушаюсь только своих приказаний".
     Злобная  тяжесть  чужих  мыслей  сдавила  мозг,  и   темнота   начала
сгущаться. Но глаза Дженни были глазами мага; и разум ее  каким-то  доселе
неведомым образом как бы осветил пространство  храма.  Она  почти  уже  не
чувствовала  страха  -  странная  незнакомая  уверенность  наполняла  душу
Дженни. Тихонько, словно  подбирая  ноты  на  своей  арфе,  она  повторила
магическую мелодию во  всей  ее  сложности.  И  дракон  слегка  попятился,
судорожно запустив в золото отточенные когти.
     "Именем твоим  заклинаю  тебя,  Моркелеб,  -  продо