лжала  она.  -  Ты
выполнишь все, что я тебе прикажу. И твоим именем я говорю тебе, что ты не
причинишь вреда ни Джону Аверсину, ни принцу  Гарету,  ни  любому  другому
человеческому существу, пока ты здесь, на юге. А как  только  окрепнешь  и
сможешь выдержать путешествие, ты покинешь эти места и  вернешься  в  свой
дом".
     Злобный жар исходил от  его  чешуи,  отражаясь  в  мерцающем  золоте.
Дженни  чувствовала  железную  гордость  дракона,  его  презрение  к  роду
человеческому и, кроме того, яростное нежелание расстаться с награбленным.
На какой-то миг души их схлестнулись и  напряглись,  как  борющиеся  змеи.
Дженни ощутила, как сила ее стремительно  возрастает,  словно  порождаемая
самой битвой. Ужас и веселье хлынули в жилы подобно горечи сушеных листьев
табата, и, перестав щадить свою  плоть,  Дженни  схватилась  с  Моркелебом
всерьез - разум против разума в мерцающих извивах мелодии.
     Она вовремя почувствовала, что  еще  секунда  -  и  отравленный  гнев
дракона рухнет на нее всей тяжестью.
     "Если ты убьешь меня, я увлеку тебя с собой  -  в  смерть,  -  успела
предупредить она. - Потому что я умру, повторяя твое имя".
     Раздавливающая мозг сила внезапно ослабла, но противники еще смотрели
в глаза друг другу. Затем  мысли  Дженни  были  смяты  потоком  образов  и
воспоминаний  -  непонятных  ей  и  пугающих  своей   непонятностью.   Она
почувствовала восторг спирального падения во тьме;  увидела  черные  горы,
отбрасывающие двойные тени; красные пустыни, не знающие, что такое  ветер,
- пустыни, населенные стеклистыми пауками, питающимися солью. Воспоминания
дракона смущали, увлекая в неведомую ей ловушку, и  Дженни  изо  всех  сил
боролась с  ними  с  помощью  своих  собственных  воспоминаний.  Припомнив
старого Каэрдина, высвистывающего обрывки драконьего имени, она  вплела  в
мелодию  заклятие  разрушения  и  усталости,  придав   ему   ритм   ударов
чудовищного сердца - ритм, который она хорошо изучила позавчерашней ночью.
     И заклятие  сработало.  Беззвучный  отзвук  грома  наполнил  храм,  и
Моркелеб взвился перед ней, как туча, оперенная молниями. Потом  ударил  -
без  предупреждения,  по-змеиному,  стремительно  послав  вперед   изящную
когтистую лапу.
     "Не посмеет..." - сказала она  себе,  а  сердце  сжималось  в  ужасе,
каждая мышца молила о бегстве... Он не может ударить  -  она  владеет  его
именем... Она исцелила его,  он  обязан  подчиниться...  В  испуге  Дженни
повторяла и повторяла спасительную мелодию. Сабельные  когти  свистнули  в
каком-нибудь футе от  лица,  ветерок  отбросил  волосы.  Серебряные  глаза
смотрели на Дженни с ненавистью, нечеловеческая ярость  била  в  нее,  как
шторм.
     Наконец дракон  попятился  и  нехотя  уполз  на  свое  золотое  ложе.
Полынная горечь расплывалась в черном воздухе.
     "У тебя был выбор, Моркелеб: открыть мне  свое  имя  или  умереть.  -
Дженни мысленно проиграла имя быстрым глиссандо и вдруг почувствовала, что
и ее собственная сила тоже зазвучала, отраженная золотом.  -  Ты  покинешь
эти земли и не вернешься".
     Ярость и бешенство унижения прочла Дженни в его глазах.  Одного  лишь
чувства не было в  этом  морозно  сверкающем  взгляде  -  в  нем  не  было
презрения.
     "Ты в самом деле не понимаешь?" - тихо спросил он.
     Дженни покачала головой. Снова оглядела храм, черные проемы его арок,
заваленные таким количеством золота, какого она в жизни не видела. Не было
на земле сокровища сказочнее - на одни  только  рассыпанные  здесь  монеты
можно было купить весь Бел и добрую половину душ его обитателей. Но, может
быть, потому что Дженни редко имела дело с золотом, она спросила еще раз:
     "Почему золото, Моркелеб? Неужели это оно привело тебя сюда?"
     Он снова положил голову на лапы, и металл  вокруг  запел,  откликаясь
драконьим именем.
     "Золото и мысли о золоте, - сказал  он.  -  Мне  все  надоело.  Жажда
обладания пришла, когда я спал. Знаешь ли ты, колдунья, что значит  золото
для драконов?"
     Она вновь качнула головой.
     "Только то, что они жадны до него, как и люди".
     Он фыркнул, и розовато-алое свечение очертило краешки его ноздрей.
     "Люди, - размягченно произнес он. - Что они понимают в золоте! Они не
знают, ни что оно такое, ни чем оно может стать. Подойди  сюда,  колдунья.
Дотронься до меня и вслушайся в мои мысли".
     Дженни заколебалась, опасаясь ловушки, но  любопытство  победило.  По
звонким холодным грудам колец,  тарелок,  канделябров  она  подобралась  к
дракону и приложила руку к  огромному  нежному  веку.  Как  и  раньше,  ее
поразило, что кожа у Моркелеба шелковистая и теплая, совсем не похожая  на
кожу рептилий. Его разум коснулся разума Дженни, словно рука поводыря.
     Она услышала тысячи бормочущих голосов - золото повторяло тайное  имя
дракона. Смутные неуловимые ощущения вдруг прояснились,  блеснули,  обрели
пронзительную изысканность. Дженни уже чудилось, что она в силах различить
голос самой малой золотой вещицы; она слышала гармонический изгиб  сосуда,
пение каждой отдельной монетки, нежный звон, заключенный в кристаллическом
сердце  алмазов.  И  память,  разбуженная  этой   невыносимой   нежностью,
отозвалась собственными воспоминаниями: вновь возникли голубиных  оттенков
сумерки над Мерзлым Водопадом, зимние вечера с  Джоном  и  детьми  в  Алин
Холде, медвежья шкура перед очагом... Счастье, которому не было  названия,
сломало вдруг какую-то плотину в сердце Дженни; она начинала  понимать,  о
чем толковал Моркелеб.
     Музыка стихла. Дженни открыла глаза  и  почувствовала,  что  лицо  ее
увлажнено слезами. Оглядевшись, она подумала, что, наверное,  имя  дракона
будет теперь звучать в этом золоте вечно.
     Наконец она сказала:
     "Одни говорят, что золото, побывавшее у дракона, отравлено...  Другие
- что оно приносит удачу... Нужно быть тупицей,  чтобы  не  почувствовать,
как оно пропитано тоской и музыкой..."
     "И это тоже", - шепнул его голос в мозгу.
     "Но ведь драконы не добывают и не  плавят  золота.  Только  гномы  да
люди..."
     "Мы - как киты, что живут в морях, - отозвался он. -  Мы  не  создаем
вещей. Они не нужны нам, обитающим на островах между камнем  и  небом.  Мы
лежим на скалах, под которыми таится золото, но  оно  слишком  рассеяно  в
недрах. Только чистое золото способно петь. Теперь понимаешь?"
     Она понимала. И совсем уже не боялась его. Присев  рядом  с  шипастым
плечом, подняла золотую чашу, и драгоценность, казалось, сама  повернулась
у нее в руках; Дженни могла теперь отличить ее от дюжины точно  таких  же.
Отзвук металла был чист, музыка драконьего имени пропитывала чашу  подобно
некоему  аромату.  Дженни  впивала  завершенность  ее  изгибов,  гладкость
полировки; ручки изображали двух девушек, зацепившихся волосами за  ободок
чаши; в крохотных венках можно было различить лилии и розы.
     "Моркелеб убил ее владельца, - говорила  себе  Дженни.  -  Убил  ради
того, чтобы наслаждаться этой музыкой..." И все-таки, несмотря ни на  что,
ей было трудно оторвать взгляд от чаши.
     "Как ты узнал, что здесь золото?"
     "Ты думаешь, что мы, живущие сотни лет, ничего  не  знаем  о  людских
путях? Где они строят города, с кем торгуют и чем? Я стар, Дженни Уэйнест.
Даже среди драконов моя магия считается великой. Я был рожден еще до того,
как мы пришли в этот мир. Я чую золото в недрах земли  и  могу  найти  его
тропы с такой же легкостью, с какой ты находишь воду  с  помощью  прутика.
Золотая груда возле Хребта всплыла сама, как всплывает огромный лосось  во
время нереста".
     По мере того, как слова дракона звучали в  ее  мозгу,  перед  глазами
проплывала земля - такая, какой он видел ее  с  высоты:  пестрый  ковер  -
лиловатый, зеленый,  коричневый.  Дженни  различала  черно-зеленые  чащобы
лесов Вира: нежные, по-зимнему хрупкие облака дубовых крон  вытеснялись  к
северу  грубыми  остриями  елей  и  сосен.  Она  видела  бело-серые  камни
обнаженного Уинтерлэнда, радужно  расцвеченные  плесенью  и  мхом;  видела
всплески чудовищных лососей, летящих вниз  по  реке  и  настигаемых  тенью
драконова крыла. На секунду ей даже показалось, что воздух выталкивает ее,
как вода; по телу прошла упругая плотность холодных струй...
     И тут разум Моркелеба сомкнулся, как челюсти.  Ловушка  захлопнулась.
Со всех сторон подступила душащая темнота, которую не могло  одолеть  даже
колдовское зрение Дженни. Горло сдавили отчаяние и ужас. Злорадный  взгляд
дракона, казалось, следил за ней отовсюду.
     Затем, как учил ее Каэрдин и  как  поступала  она  потом  всю  жизнь,
Дженни заставила страх утихнуть и, замкнувшись в  пределах  своей  скудной
маленькой магии, принялась кропотливо - руну за руной,  ноту  за  нотой  -
составлять заклинание, вкладывая  все  силы  в  каждое  новое  его  звено.
Горячая ненависть дракона клубилась вокруг, и все-таки  в  ней  открылась,
брызнула на секунду светом крохотная брешь, и в эту брешь  Дженни  метнула
музыку драконьего имени, превращенную заклятием в копье.
     Разум  его  вздрогнул  и  отпрянул.  Зрение   вернулось,   и   Дженни
обнаружила, что стоит по колено в груде золота,  а  перед  ней  отступает,
пятясь, огромный черный силуэт.  Не  давая  ему  времени  опомниться,  она
ударила новым заклятием, вложив в него всю свою ярость, вплетя  в  мелодию
руны боли и разрушения - те самые, с помощью которых заговаривала гарпуны.
Однако точь-в-точь, как в той давней  схватке  с  бандитами  на  распутье,
ненависти Дженни не испытывала - просто иначе было нельзя. Дракон дернулся
и уронил гривастую голову на жалобно звякнувшую золотую груду.
     Вне себя от ярости и разрушительной магии Дженни бросила злобно:
     "Ты не овладеешь мною, Моркелеб, ни колдовством, ни золотом.  Ты  мой
раб и выполнишь все, что я прикажу. Именем твоим говорю: ты уйдешь  отсюда
и никогда не возвратишься. Ты слышишь меня?"
     Изо всех сил  Дженни  пыталась  сломить  его  сопротивление,  но  уже
чувствовала, что это не в ее власти, что он сейчас вырвется из  тисков  ее
воли и... Инстинктивно она отступила на шаг, глядя,  как  он,  отпрянув  к
стене,  поднимается,  словно  гигантская  кобра,  ощетинивая   смертельную
мерцающую чешую.
     "Слышу, колдунья", - прозвучал в мозгу его шепот,  и  ей  показалась,
что Моркелеб сам безмерно удивлен собственными словами.
     Молча повернувшись, Дженни покинула храм и пошла  туда,  где  смутный
квадрат света обозначал  внутренние  врата,  соединяющие  Рыночный  Зал  с
Большим Туннелем.



                                    12

     Дженни опомнилась лишь на гранитных  ступенях  Внешних  Врат.  Прежде
всего ее поразило, как мало страха испытала она перед Моркелебом - лицом к
лицу с его золотом и яростью. Мышцы болели: хрупкое человеческое тело явно
не предназначалось природой для столь великой магии. Голова, однако,  была
ясной, что особенно удивляло Дженни, привыкшую к тому, что малейший шаг за
пределы  ее  скромных  возможностей  немедленно  отзывается  разламывающей
головной болью. Ошеломление не проходило: кому как не Дженни  было  знать,
сколь глубока и сильна магия дракона и сколь ничтожна ее собственная!
     Вечерний ветер остудил  лицо.  Солнце  ушло  за  кремнистый  западный
гребень, и, хотя небо было еще светлым, развалины уже погружались в  озеро
тени. Вечереющая Долина жила своей маленькой жизнью, не имеющей  отношения
ни к людям, ни к дракону: Дженни  слышала  скрип  сверчка  под  обугленным
камнем, шорох беличьих любовных игр, трепет  зябликов,  устраивающихся  на
ночлег. Там, где дорога огибала груду камней,  когда-то  бывшую  домом,  в
зарослях сорняка лежал человеческий скелет. Истлевший мешочек  с  золотыми
монетами валялся рядом. Дженни взглянула - и металл запел.
     А затем она осознала внезапно, что в долине есть  кто-то  еще,  кроме
Джона и Гарета.
     Это было похоже на неслышный звук. Запах магии коснулся  Дженни,  как
принесенный ветром дым костра. Она остановилась  посреди  ломкой  путаницы
осоки; холодный бриз, пришедший из-за леса, с моря, заполоскал края пледа.
Магия была в Долине, на самом ее краю. Дженни услышала  в  сумерках  треск
скользкого шелка, зацепившегося за буковый шест,  плеск  пролитой  воды  и
оборвавшийся возглас Гарета.
     Подхватив юбку, Дженни бегом кинулась к роднику.
     Аромат благовоний Зиерн, казалось, пропитал собою  лес.  Темнота  уже
собиралась под деревьями. Задохнувшись, Дженни выбралась на белесый  уступ
возле  поляны  с  источником.  Первое,   чему   жизнь   учила   обитателей
Уинтерлэнда, - это двигаться неслышно,  даже  если  бежишь  сломя  голову.
Поэтому появление Дженни замечено было не сразу.
     Секунду она высматривала Зиерн.  Гарет  был  на  виду:  юноша  стоял,
оцепенев, у родника; буковый шест, каким цепляют ведра, лежал у его ног на
мокрой земле. Полупустое ведро покачивалось на камне, готовое свалиться  в
родник. Гарет не заметил Дженни; появись  здесь  сейчас  дракон  -  он  не
заметил бы и дракона.
     Магия Зиерн наполняла поляну, словно музыка, слышимая во сне.  Дженни
- и та, вдохнув ароматное тепло,  вытеснившее  холодный  вечерний  воздух,
почувствовала желание плоти. Глаза Гарета были безумны,  судорожно  сжатые
кулаки выставлены вперед.
     - Нет! - Это был скорее шепот отчаяния, чем вопль.
     - Гарет...  -  Зиерн  сделала  шаг,  и  Дженни  наконец  увидела  ее.
Чародейка подобно призраку вышла из березняка  на  край  поляны.  -  Зачем
притворяться? Ты знаешь, что я люблю тебя и ты меня - тоже. Ты же сгораешь
сейчас от страсти... Вкус твоих губ мучает меня день и ночь...
     - Когда ты спишь с моим отцом?
     Характерным жестом она откинула волосы назад, быстро проведя пальцами
над бровью. В сумерках трудно было рассмотреть, что на ней  за  платье,  -
что-то полупрозрачное, зыблемое ветерком и бледное, как  сами  березы.  Ее
волосы были распущены  и  не  покрыты  вуалью,  как  у  девушки-подростка.
Любому, не вооруженному колдовским зрением,  Зиерн  показалась  бы  сейчас
ровесницей Гарета.
     - Гарет, я никогда не спала с твоим отцом, - нежно сказала она. -  Мы
разыгрывали с ним любовников в угоду двору, но, если бы даже он  попытался
меня к этому принудить, ничего бы не вышло. Он  относится  ко  мне  как  к
дочери. Но хотела я всегда одного тебя...
     Сухие горячие губы Гарета шевельнулись.
     - Ложь!
     Колдунья простерла к нему руки, и ветерок обнажил их, отвеяв к плечам
легкую ткань рукавов.
     - Я не могу больше. Я хочу  знать,  что  это  за  счастье  -  быть  с
тобой...
     - Поди прочь! - всхлипнул Гарет, и лицо его болезненно исказилось.
     Она лишь шепнула в ответ:
     - Я хочу тебя...
     Дженни выступила из тени и спросила:
     - Что тебе нужно в Бездне, Зиерн?
     Чародейка  обернулась,  на  секунду  забыв  о   заклятиях.   Соблазн,
пропитывавший воздух, распался  чуть  ли  не  со  звонким  щелчком.  Зиерн
мгновенно стала  старше;  ровесница,  искушавшая  Гарета,  исчезла.  Юноша
опустился на колени и с сухим рыданием спрятал лицо в ладони.
     - То, что тебе было нужно всегда, не так ли?  -  Дженни  успокаивающе
опустила руку на голову Гарета, и тот судорожно обхватил ее за талию,  как
пьяница хватается за столб. Странно, но страха  перед  Зиерн  и  перед  ее
могучей магией Дженни больше не испытывала. Она, казалось, смотрит  теперь
на молодую колдунью другими глазами.
     Зиерн издала непристойный смешок.
     - Итак, наш мальчуган боится опрокинуть любовницу своего  папаши?  Ну
так забери себе их обоих, ты, шлюха с севера!  У  тебя  достаточно  волос,
чтобы опутать ими сразу двоих.
     Гарет оттолкнул Дженни и, весь дрожа, поднялся на ноги.  Несмотря  на
свой вечный страх перед молодой колдуньей, он поднял  на  нее  исполненные
гнева глаза и выдохнул:
     - Ты лжешь!
     Зиерн оскорбительно рассмеялась, совсем  как  тогда,  в  саду,  перед
Королевской Галереей.
     Дженни сказала:
     - Ты сама знаешь, что это неправда. И все-таки что тебе  здесь  надо,
Зиерн? Хочешь сделать с Гаретом то же, что  и  с  его  отцом?  Или  просто
пришла разведать, свободен ли путь в Бездну?
     Губы чародейки шевельнулись, и она на секунду  отвела  взгляд.  Затем
рассмеялась снова.
     - А может, я пришла сюда ради твоей драгоценной Драконьей Погибели.
     Неделей или хотя бы днем раньше Дженни содрогнулась  бы  после  таких
слов от страха за Джона. Но  она  точно  знала,  что  Зиерн  и  близко  не
подходила к лагерю. Дженни бы почувствовала - чтобы одолеть  Джона,  нужна
великая магия... Кроме того, она бы неминуемо услышала голоса, как бы тихо
они ни говорили. В любом случае, возможности для бегства у Джона не было и
нет - недаром Зиерн сначала занялась неизраненным противником.
     Дженни видела, как шевельнулась  рука  чародейки,  и  поняла  природу
заклинания еще до того, как жар опалил лицо и задымилась  шерстяная  юбка.
Ответное заклятие было быстрым, жестким и совсем не  походило  на  обычную
для Дженни медленную, кропотливую магию.  Зиерн  отпрянула  и  ошеломленно
заслонила лицо ладонью.
     Когда она вновь подняла голову, в глазах ее, желтых, как  у  дьявола,
горела ненависть.
     - Ты не остановишь меня, - дрожащим от ярости голосом произнесла она.
- Бездна будет моей. Я выгнала оттуда гномов, и  никто  -  ты  слышишь?  -
никто уже меня не остановит!
     Быстро нагнувшись, она подобрала горсть палых листьев и кинула  их  в
Дженни. Они взорвались пламенем еще в воздухе, обратясь в летучий  костер,
который Дженни размела каким-то ей самой  неведомым  заклинанием.  Горящие
сучья  разлетелись  по  поляне,  прочерчивая   огненно-желтые   полосы   в
голубоватых сумерках. В доброй дюжине  мест  вспыхнули,  запылали  мертвые
сорняки. Заячьей скидкой Зиерн метнулась к тропе, ведущей в Долину. Дженни
догнала ее в два прыжка -  изящные  туфельки  чародейки  были  хороши  при
дворе, но здесь явно проигрывали мягким башмакам из оленьей кожи.
     Зиерн извернулась, пытаясь вырваться, но Дженни, несмотря на всю свою
усталость, была сильнее. Взгляды их столкнулись - желтые глаза  впились  в
голубые.
     Удар, подобный удару молота, обрушился на Дженни; заклинания  боли  и
страха, ничуть не похожие на стремительную мощную магию дракона,  скрутили
судорогой  каждую  мышцу.  Дженни  парировала  их  не  столько   встречным
заклятием, сколько усилием воли, но все  равно  болезненная  отдача  удара
пала теперь на саму Зиерн, и чародейка прошипела ругательство.  Отточенные
ноготки впились в запястья,  когда  Дженни,  ухватив  шелковистые  локоны,
вновь повернула колдунью к себе лицом. Впервые в жизни она применила  силу
и злость против другого мага. Оказывается, это так просто -  проникнуть  в
чужую душу, не раскрывая при этом своей! Сквозь пылающую желтизну яростных
глаз Дженни различила что-то липкое, нечистое, как недра того цветка,  что
ловит глупых насекомых, - руины души, разъеденные неведомой силой.
     Зиерн  вскрикнула,  чувствуя,  как  обнажаются  ее  тайны,  и   новое
заклинание взорвало воздух, обратив его в опаляющий яростный смерч. Тяжкая
чернота,  куда  страшнее  Моркелебовой,  рухнула  на  Дженни;  позвоночник
захрустел под гнетом злобной, копившейся тысячелетиями власти.  Не  устояв
на ногах, Дженни упала на колени, но пальцев так и не разжала. Преодолевая
рвущую мышцы боль, она упорно вонзала свой разум  в  разум  Зиерн  подобно
белой огненной игле.
     И чернота отпустила. С трудом поднявшись на ноги,  Дженни  отшвырнула
девчонку что было сил, и Зиерн повалилась на скользкую тропинку  -  волосы
разметаны, ногти обломаны в драке, кровь из  разбитого  носа  и  грязь  на
щеке. Дженни стояла над ней, тяжело дыша  и  пытаясь  унять  разламывающую
кости боль.
     - Убирайся, - сказала она. Голос Дженни был тих, но власть звучала  в
ее словах. - Убирайся в Бел и не смей больше касаться Гарета.
     Зиерн поднялась, всхлипывая от бешенства. Голос ее дрожал.
     - Ты! Злов